Кино

В этом разделе говорим о любимой музыке, о спорте, советуем интересное кино, книги, ваше хобби и тд все что не связано с миром ампути девоти
Post Reply
User avatar

admin
Администратор
Posts: 4253
Joined: 25 Oct 2016, 22:49
Reputation: 1009
Sex: female
Has thanked: 262 times
Been thanked: 3697 times
Gender:
Ukraine

Кино

Post: # 6914Unread post admin
22 Jun 2017, 11:14

Смотрела вчера Спасатели Малибу Baywatch 2017 полнометражный фильм культового одноименного сериала. Ну что скажу .... сериала не видели ни одной серии, а фильм просто супер с юмором, морем, пляжем, красивыми героями, что мальчики, что девочки просто наподбор :good:

Image


Если нечего сказать по теме лучше промолчи @

.....бывают дни хорошие...
:angel:

User avatar

Serafim
Старожил
Posts: 843
Joined: 16 May 2017, 17:50
Reputation: 824
Sex: male
Location: Россия
Ваш Знак зодиака: Рак
Has thanked: 542 times
Been thanked: 1449 times
Gender:
Russia

Кино

Post: # 6954Unread post Serafim
23 Jun 2017, 13:45

Песнь, наводящая ужас, художественный фильм, 1989 год. Carmen Horrendum

Режиссер(ы): Янис Стрейч
Актер(ы): Илона Озола, Анита Эзера, Визма Квепа, Екатерина Васильева, Татьяна Черковская, Марина Калмыкова, Валентина Теличкина, Ромуальд Анцанс, Илга Витола, Ольга Шепитская, Мария Виноградова, Павел Первушин
Сценарий: Ингрида Соколова

О фильме:
Место действия - тыловой военный госпиталь, где проходят курс лечения женщины, ставшие инвалидами.
Война оставила в их жизни страшный след: горевшая в самолете Эмма сошла с ума; ампутирована нога у Галины;
в результате контузии лешившаяся памяти совсем юная Алена выбросилась из окна... И только Инга верит в будущее.
После Победы за ней приезжает муж и увозит ее домой.

Сюжет этой картины вобрал множество распространенных и характерных для военных лет жизненных коллизий, которые поданы здесь в своеобразной поэтическо-эмоциональной режиссерской манере. Еще одна особенность фильма в том, что чисто мужские, казалось бы, драмы оказываются в нем уделом женщин. Женщин молодых и красивых, и тем ужасней то, что с ними произошло: тяжелые увечья, полученные в боях, обезобразили их тела. Но души, сердца девушек продолжают надеяться на счастье. А те, в ком вера иссякает, кончают с собой…

Однообразная каждодневность захолустного тылового госпиталя нарушается лишь появлением новых раненых, да почтальона, да периферийной концертной бригады … Главная героиня — хрупкая, впечатлительная Инга. Её глазами, собственно, и увидена эта жизнь. Сны и воспоминания молодой женщины придают картине объемность и перспективу, окутывают ее ностальгической дымкой тоски по утерянному миру и покою, по идиллическому безоблачному детству. У нее целы и руки, и ноги, но навсегда парализована нижняя половина тела — контуженная, Инга долго пролежала на сырой, холодной земле, болезнь запущена, ситуация безнадежна. Энергичная, жизнерадостная и отзывчивая Галка подбадривает всех, поддерживает в девчонках желание жить: рассказами о том, как безумно влюблен в неё её комбат, верой в то, что и с одной ногой она будет для него самой желанной, легендой про счастливую койку в их палате, с которой жених на руках унес безногую невесту в свой дом … Озорница Элла взбалмошная, дерзкая, темпераментная, вызывающе-чувственная — бывшая летчица, четыре раза прощавшаяся с жизнью. У нее ушиб печени, страшные боли скручивают ее, валят с ног в самый неподходящий момент, в разгар какой-нибудь очередной авантюрной выходки. Общая любимица — блокадная девчонка Алена, у которой начисто стерта память. Бесхитростную и беспомощную как годовалый ребенок, ее склоняет к сожительству, воровству и доносительству мужеподобная медсестра Сима. Поначалу совсем не располагает к себе майор медицинской службы однорукая Лида — она для всех закрытая книга. сдержанная, строгая, щепетильная, она не успевает долечиться — ее «разоблачают» и арестовывают как дочь «врага народа». Есть в фильме еще слепой массажист и экстрасенс Ваня — бывший скульптор. Есть девушка без лица (сожжено огнеметом) воплощенный ужас. Лишь однажды, на мгновение, она откроет то, что было ее лицом — для того, чтобы выгнать из их сплоченного общей долей и страданиями братства наглого тылового интенданта, пристроившего в госпиталь свою избалованную супругу. Есть безногая лётчица, золотоволосая красавица, Герой Coветского Союза, которую курсанты из расположенного поблизости летного училища периодически тайно уносят через балкон — она находит в себе силы консультировать их. Для неё, как и для Алены, самоубийство станет спасением от жизни… Эллу увезут в смирительной рубашке. Галя, получив письмо от комбата (он сообщит, что нашел другую), уйдет на подаренном протезе… А за Ингой, как в той Галиной сказке, после победы приедет муж …

Говоря о трагедиях мучительных, страшных, замешанных на крови, смерти и боли, фильм уходит от модного сегодня смакования бытовой грязи, натуралистического показа страданий, воспаряет над обыденностью, романтизируя и возвышая женщин мучениц. Автор не делает из них героинь, для него они — жертвы, принесенные на алтарь войны. Даже изуродованные, мечущиеся в бреду, бьющиеся в истерике, эти женщины в фильме прекрасны. И все, что происходит в нем, дает зрителю возможность почувствовать противоестественность, кощунственность, преступность такого вот соединения: женщина и — война. Автор сценария этой картины известная латышская писательница ИНГРИДА СОКОЛОВА. По ее сценарию в 1986 году была снята картина «Свидание на Млечном Пути». Режиссер ЯН СТРЕИЧ известен зрителям по фильмам «Лимузин цвета белой иочи», «Помнить или забыть», «Чужие страсти» (и автор сценария; специальный диплом жюри на XVII ВКФ в г. Киеве, 1984 г.), «Малиновое кино», «Свидание на Млечном Пути», «В заросшую канаву легко падать» (и автор сценария с П. Путниньшем). В главной роли (Инга) — ИЛОНА ОЗОЛА, она снималась в фильме «Долг В любви» (Монта).

Роли исполняют:
Инга – ИЛОНА ОЗОЛА
Лида – ВИЗМА КВЕПА
Галя – ЕКАТЕРИНА ВАСИЛЬЕВА
Алёна – ТАТЬЯНА ЧЕРКОВСКАЯ
Элла – МАРИНА КАЛМЫКОВА
Зина – ВАЛЕНТИНА ТЕЛИЧКИНА
Ваня – РОМУАЛЬД АНЦАНС
Сима – ИЛГА ВИТОЛА
Таня – ОЛЬГА ШЕПИТСКАЯ
Инга в детстве – АНИТА ЭЗЕРА

http://www.nashekino.ru/data.movies?id=3903

Экранизация её рассказа "В ночь под Новый год"Image
Image


Скучно, господа... :gluk:

User avatar

Serafim
Старожил
Posts: 843
Joined: 16 May 2017, 17:50
Reputation: 824
Sex: male
Location: Россия
Ваш Знак зодиака: Рак
Has thanked: 542 times
Been thanked: 1449 times
Gender:
Russia

Кино

Post: # 6955Unread post Serafim
23 Jun 2017, 13:47

Ингрида Соколова
Разные годы жизни 1982 г.
ПОД НОВЫЙ ГОД...
Хроника трех дней
До нового года остались считанные дни, а почта уже доставила множество поздравительных открыток с ело¬выми ветками, румяными дедами-морозами и два пись¬ма. Одно, полное юмора, написано размашисто, энергичным почерком. За округлыми буквами второго чувству¬ется затаенная женская печаль.
Спасибо вам, спасибо, девчонки мои дорогие, подру¬ги суровых дней, за то, что вспомнили меня. Да и я никогда не забываю вас, и в новогоднюю ночь я снова и снова с вами.
Тогда нас было четверо, но четвертая не пишет. Так уж получилось...
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Раскрываю глаза. Взгляд упирается в мглистый квадратик. Он накрест перечеркнут оконной рамой, и похоже, что небо упрятано за решетку. Замкнутое небо и недоступная земля. Да, всего шесть шагов до единственного окна палаты, но и те мне не одолеть — мои ноги омертвели, и вот уже четыре месяца я лежу без дви¬жения.
Рядом с моею — койка лейтенанта Галины Захаро¬вой. У нее ампутирована левая нога. А так она, бывший механик-водитель танка, совершенно здорова и на ред¬кость жизнерадостна. У нее завидно крепкий сон. И нынче, как всегда, санитарке придется расталкивать ее к завтраку.
Под окном лежит капитан медицинской службы, хи¬рург медсанбата Лидия. Раненная во время операции осколком бомбы, она лишилась правой руки. П она еще спит, вернее — притворяется спящей. Видимо, обдумы¬вает, чем бы с утра испортить нам настроение. У Лидии увядшее лицо с плотно сжатыми бескровными губами. Мы с нею вроде в состоянии войны. Мы — это Галина Захарова, Людмила Иванова и я, старший лейтенант Лайма Лея. Койка Людмилы в углу, возле дверей; чуть приподняв голову, я вижу ее бледное лицо, даже во сне сохранившее болезненно-грустное выражение. Трудно поверить, что эта девчушка много раз летала в тыл вра¬га, что, пытаясь спасти горящий самолет, она только в последний миг выбросилась с парашютом. У нее высо¬ко ампутированы обе ноги. Вообще-то Людмилу посели¬ли в нашу палату последней, совсем недавно, и мы еще не успели с ней по-настоящему познакомиться.
Миновала еще одна ночь, долгая и мучительная. Как странно: именно ночью особенно остро чувствуешь боль и мрачные мысли отгоняют сон. Что ждет нас, меня и Людмилу? Кому мы, такие искалеченные, нужны? В двадцать один год попасть в дом инвалидов? Моло¬дость и инвалидность — какие несовместимые понятия! И как несправедливо до слез, как ужасно больно будет, если ветхая старушка, жалея тебя, скажет: «Бедненькая, такая молодая — и уже. . .» Или, не скрывая любопыт¬ства и сострадания, покачивая головой, начнет выспра¬шивать: «Где это тебя, деточка, так угораздило?»
Скоро кончится война, закроется госпиталь, и что тогда, Лайма? Что ты умеешь? Что ты можешь делать, чтобы не быть людям в тягость?
Галина скоро выпишется: после Нового года будет готов протез ноги. Где-то под Воронежем ее ждет муж. Пусть и он инвалид войны, но верный, любящий друг. У нее есть кров над головой. Она кое-что смыслит в механике. Счастливица Галя!
И у меня в последние два года был такой близкий человек. . . Нареченный. . . Мы мечтали об окончании войны. А теперь? За все эти долгие месяцы он не напи¬сал мне ни строчки, мои письма остаются без ответа. Жив ли он, Мартын, веселый парень, отважный офицер разведки полка? Р1 любил ли он меня по-настоящему? Да и любовь ли это, когда кто-то под шквальным огнем прикрывает тебя своим телом, когда на опасные зада¬ния старается посылать не тебя, а уж если ты идешь, то провожает в сырую ночную мглу взглядом, полны! нежности и печали?
С каким нетерпением я жду весточек из части, кото¬рая воюет уже где-то под Будапештом! Напиши мне, Мартын, скажи — «да» или «нет»!
Звякнула застекленная дверь, в палату входит сани¬тарка Настя. Это значит, что сейчас ровно - ровнехонько восемь: она очень точна, эта энергичная женщина с простым, открытым лицом, заботливая как мать.
Обычные утренние процедуры. Завтрак в глиняных мисках, которые терпеть не может Галина: однажды неуклюжая поделка даже полетела в коридор и разле¬телась на мелкие осколки.
Врачебный обход. Мы к нему равнодушны: каждый день одни и те же вопросы, одно и то же выражение лиц. Разве могут помочь прославленные медики тому, у кого нет рук или ног? Может быть, когда-нибудь, че¬рез много-много лет, хирурги научатся пришивать новые конечности так же ловко, как они их сегодня отрезают. Но покуда... Эх, да о чем говорить! Удивительно одно:
пока ты здоров, и думать не думаешь, что значит нога или рука. Есть — и все тут! А вот когда их лишаешься, даже один палец теряешь — вот когда только доходит.
Смотрю на Людмилу, и мне почему-то вдруг думает¬ся, что она никогда не станет гулять со своим ребенком, отводить его в школу в день первого сентября. Да и найдется ли вообще человек, который захочет связать жизнь с нею, со мной, с другими девушками из этого печального дома.
Я еще не знаю, что главное в любви. До сих пор была убеждена, что, конечно, не внешность человека! Эта уверенность меня еще не подводила. А теперь, когда случилось чрезвычайное, трудно постигаемое? И вот уже колеблются, ломаются, гибнут все прежние пред¬ставления о жизни, о людях. . . Хотя бы та же Людмила:
два дня подряд к ней приходят курсанты авиационною училища и на руках уносят ее. Хирург Лидия, сдвинув брови, провожает это шествие враждебным взглядом:
—'Тихоня! Не может сказать, куда она с ними. Вот увидите, добром это не кончится.
_ Хватит, надоело! — резко обрывает ее Галина.— Каждый раз одно и то же. . . Пошла бы сама, погляде¬ла _ куда. Или у начальства спросила бы. И вообще, какое ваше дело, завидки берут, что ли?
Ну, пошло-поехало! Сейчас Лидия скажет, что и мы бы не прочь развлечься там, в парке. . .Точно! Сердитый Лидии голос бубнит:
— Только одно у вас на уме — мужики! А Людкиного поведения я больше терпеть не намерена. Позорит всю палату, честь офицера. . . вообще женщин.
— И всемирный пролетариат! — иронически закан¬чивает Галина.
Да, интересно, что там внизу? Говорят, на берегу залива, в здании бывшего санатория, расположилось летное училище. Старый, заросший парк с усыпанным гравием дорожками, под вечнозелеными кустами в укромных уголках белые скамейки. . . Как хочется побе¬жать по этим дорожкам, посидеть на скамейках! Но для меня этот мир заказан. И для Гали покуда тоже. «Вот получу протез — и за пять минут слетаю вниз!» — меч¬тает она.
Что делает в парке Людмила по два-три часа?
Галина говорит: «Жизнь безжалостно ее подвела. Так пусть хоть крохи подбирает».
Нечего терять? Нет, нет, Галя! Разве для того три с половиной года пройдены в боях? Знали мы ведь, на что идем: фронт редко кого отпускает целехонькими. И если паши раны тяжелее, чем у других, то. . . Спорю с Галиной, да и с самой собою...
— Брат любит сестру богатую, муж жену — здоро¬вую,— настаивает на своем Галина.
— А как же ты? Ведь твой мужик тебя не бросил.
— Ну, мой! Я, хромая, буду раскачиваться налево, он — направо. Парочка что надо,— отшучивается быв¬шая танкистка.
— Как ты можешь смеяться над такими вещами?
— Прикажешь плакать? — отрезает Галина.— Хны¬кать да слезы лить легче всего: авось пожалеет кто-нибудь! Только мне жалости не надо, нет, не надо...— она сердито стукает по краю койки единственной но¬гой. ..
.И мне не нужны крохи, жалость там всякая. Впро¬чем, это, видимо, неизбежно — притворные вздохи, не-« приятие родными или утомляющая сверх всяких границ забота. А как на нас будут смотреть те, которые вы¬растут после войны, которые будут танцевать, кататься на коньках, взбираться на горные вершины, бегом спа¬саться от нахлынувшего ливня? Поймут ли они, что ра¬ди них когда-то сильным, красивым людям страшная буря обломала крылья, вынудила отказаться от всех ра¬достей юности? Поймут ли и оценят подвиг старших, или же мы в их глазах окажемся лишь несчастными калеками без ореола мужества и самоотверженности?
Как все сложится? Что нас ждет? Будущее мне ви¬дится в неясном свете. Будущее. Да, оно. Потому что, пока мы живы, и у живого всегда есть свои мечты. Но . только завтрашний день ответит на все наши вопросы. Это самое будущее. ..
Галина молчит. Лида сидит на кровати, прижавшись подбородком к коленям, нахохлившись, как сердитая птица. Ей за сорок, нам она кажется старушкой. Она — старая дева, и тяжесть одиночества ей, конечно, скра¬шивала работа. А теперь ее тоже не станет: тонким, как у пианиста, пальцам уже не держать скальпеля. Что делать врачу с одной рукой? Заниматься санитарией, чем-нибудь подобным? А если это не по душе? Если впереди полное одиночество? Она ведь избегает и обще¬ния с людьми, отталкивает каждого, кто пытается с ней сблизиться.
Напряженная тишина. Мы чего-то ждем. Нечего гре¬ха таить — ждем почту. Лидии изредка пишет хворая мать, Галину чуть ли не ежедневными письмами балует муж. Меня не забывают фронтовые друзья. Да, и я по¬лучаю мятые треугольнички, но в них ни одним словом не упоминается Мартын. Может, ребята не хотят меня Огорчить? Госпиталь переполнен, а санитарные поезда без устали подвозят все новых раненых. Это означает только одно — тяжелые бои. На венгерской земле гас¬нут юные жизни моих товарищей. «У нас собралось очень много коробочек», — пишут мне. Танки — нешу¬точное дело, они, наверно, и вызвали это, может быть последнее крупное, кровопролитие. Как Мартын, как в этом водовороте ребята разведроты?
Ждем почту. Обычно ее приносит комиссар госпита¬ля Мария Павловна. Ей нравится помахивать веером писем и таинственно озорным голосом спрашивать;
— Ну, кто сегодня будет плясать?
— Тоже мне. .. плясуны! — не меняя угрюмого вы¬ражения лица, тянет Лидия.
— А я могу! — мгновенно вставляет Галина. Ловко вскидывая руками, как свечку выпрямив свою стройную мускулистую ногу, она делает несколько скачков.
— Цирк! — шипит Лидия.
— Нет, воля к жизни и умение жить,— возражает комиссар и, словно. драгоценный подарок, вручает Гали¬не конверт с воронежским штемпелем. Мария Павловна ждет, пока письмо будет прочитано, потом нетерпеливо спрашивает:
— Ну, что пишет?
.. .Но вот уже целую неделю она не появляется. Мо¬жет, в командировке? И нам чего-то очень недостает. Сердечности? Радости? Совета? Мы ее ждем с нетерпением, от всего сердца. Может быть, сегодня отворится дверь и...
.. .Стукнула дверь. Но это не комиссар; молодой че¬ловек в белом халате ощупью пробирается к моей кой¬ке. Это массажист Ванюша. Ранение в голову лишило его зрения.
Он садится на край кровати и, не щадя сил, массиру¬ет мои ноги. Не знаю, хороший ли и правильный это метод, когда пальцы массажиста оставляют синяки? Но Ванюша убежден, что он замечательный специалист.
— Ты еще попляшешь на моей свадьбе,— каждый раз подбадривает он меня.
— А скоро свадьба-то? — улыбается Галина.
— Скоро, скоро.,.— Его тусклые глаза вроде светлеют.
— Скоро! Ты что же, всерьез думаешь, что найдется девушка, которая согласится выйти за слепца? — на¬смешливо говорит Лида.
— Найдется, да еще какая! — убежденно отвечает Ванюша.— Кому охота в девках засидеться? А женихов где взять? Сейчас на пятерых один мужчина.
— И ты хочешь использовать женский страх перед одиночеством? — наступает Лидия и своими длинными пальцами нервно теребит угол одеяла.
— Страх одиночества? — переспрашивает Ванюша, не прекращая массажа.— Нет, доктор, ошибаешься. Я слеп, но мои дети будут зрячими, у них будут сияю¬щие глаза, и какой-то женщине они дадут счастье мате¬ринства. Разве лучше и правильней, чтобы она никогда не узнала этого счастья, не нянчила детей? Чтобы за¬перлась в четырех стенках, проклиная войну и завидуя подругам, которым посчастливилось дождаться люби¬мых — без костылей и черных очков?
Лида не отвечает. Но Ванюша не унимается:
— Ну, скажи: разве жизнь кончилась, если я ли¬шился зрения, а ты — руки? Пусть надо начинать снача¬ла, но ведь надо все же начинать?
— Даже и тогда, когда полжизни за плечами?
— Даже и тогда, доктор,— убежденно говорит Ва¬нюша.
Звонко хлопая по моим бессильным ногам, он рас¬сказывает о жизни этого южного города, комментирует события на фронтах, сообщает госпитальные новости. Он не умолкает ни на минуту, и я поражаюсь остроте восприятия этого незрячего человека. Где он черпает си¬лу, чтобы поддержать меня, других? Или считает, что я еще более несчастна? Кем он был прежде? Как преодо¬левал самый горький час в своей жизни? Мне кажется, •что я уже перешагнула критический рубеж; правда, я еще тяжело больна, но врачи в один голос уверяют, что снова буду ходить.
— А ты о довоенной профессии не жалеешь, Ва¬нюша?
Он молчит. Загорелое лицо застыло.
— Ну, скажи... Мне это очень, очень важно. Чем ты раньше занимался?
— Учился в Академии художеств. Думал стать скульптором...
Так вот откуда железная хватка его пальцев!
— Ты расскажи. ..
— Смысл жизни ищешь, девочка? Думаешь, я тебе готовый рецепт преподнесу? Нет! Тебе, Галине и докто¬ру, всем вам, выдадут одинаковые пенсионные удостове¬рения, каждый месяц вы будете получать весьма при¬личную сумму денег. С голоду не помрете. Но разве этого человеку достаточно? Путь к новому, к тому, что заменит прежнее, сокровенное, дорогое сердцу, для каждой из вас будет иным. . . и другим, чем мой путь. . .
Мы и не слышали, как вошла комиссар. Она стоит, прислонившись к косяку двери, высокая, худощавая, и влажными глазами глядит на массажиста. Потом пере¬водит взгляд на Лидию, мрачнеет, перехватив ее холод-нос, отстраненное выражение лица.
Массажист, словно почувствовав присутствие комиссара, умолкает. Останавливаются его сильные руки, ко¬торые, вероятно, очень уверенно держали резец. Он под¬нимается и, волоча ноги, медленно уходит. Комиссар ласково говорит ему вслед: «Здравствуйте, Ванюша!»
— Здравствуйте, товарищ капитан.
Комиссар сегодня бледна, лицо у нее какое-то вино¬ватое: писем нет никому.
Она медленно обходит палату, поправляет мое одея¬ло, на минуту задерживается возле Галины и вопроси¬тельно смотрит на Людмилину койку. «Где она?» — как бы говорят ее утомленные глаза.
Словно в ответ на этот немой вопрос, Лида как топором отрубает:
— Где? В парке, разумеется. Курсанты. «Возвращается в жизнь», как говорит Ванюша.
— Зачем же сразу думать о дурном,— спокойно произносит комиссар и садится на табуретку.— Я Люд¬миле верю, верю вам всем. Просто не могу не верить. Ваши биографии. ..
— Наши биографии оборвались в тот день, когда нас ранило,— перебивает ее Лида.— Сегодня мы ничто! Выброшенные на берег обломки кораблекрушения. Никому не нужны...
— Лидия Петровна. . .
— Станете вспоминать Корчагина, Островского? Они — исключение. Да и проще тогда было. Во-первых, мужчины. Даже этот слепой мальчишка не стесняется говорить, что на пятерых — один мужчина. И конечно, найдется дурочка, которая за него пойдет... А Остров¬ский. .. у него талант обнаружился, он стал знаменитым писателем. Тогда легче. А я? Без руки, да еще больная мать. . . Или Лайма, которая, как кур в ощип, прямо со школьной скамьи в бой угодила. Учиться, пе¬реквалифицироваться, работать? Чему учиться? Зачем? Для чего жить?
Комиссар глядит на Лиду широко раскрытыми гла¬зами:
— Продолжайте, продолжайте, интересно...
— И скажу! Что нам остается? Либо одинокая жизнь, вроде моей: отсидел свои часы на какой-нибудь работе, поел, выспался — и опять за работу. Словом, су¬ществование. Или так, как Люська: что ни день, то с другим. Полюбить-то ведь калеку никто не полюбит.
— Это всё?
— Если и не всё, то к чему продолжать? Ваша профессия — агитировать. Вы будете меня убеждать, что существует большая любовь, верность, что ценность че¬ловека определяется не внешностью и здоровьем, а бо¬гатством души. . . Но меня вам не убедить. Я знаю то, что еще прабабке моей было известно: хворый да нищий на свете лишний. А для женщины главным было и остается — смазливое личико да стройные ноги.
Комиссар побледнела. Мелкие капельки пота покры¬ли лоб, седоватые пряди на висках словно намокли. Она расстегивает пуговки у ворота гимнастерки, как-то не¬привычно широко раскрывает рот, похоже — воздуха ей не хватает.
— Нет, Лидия Петровна! Корчагины в нашей стране — не исключение. После такой войны много будет но¬вых Корчагиных. Странно, конечно, вы врач, а людей не любите... Вы их, наверно, и никогда не любили, никогда в людей не верили. Мир вам кажется полным зла. Тьма без единого светлого луча. Что же вы предлагае¬те — трем сотням девушек, которые находятся здесь, в госпитале, дать по такой дозе снотворного, чтобы они уснули навеки? Таким путем избавить их от страданий? Ведь по-вашему — будущее им ничего хорошего не су¬лит. ., Но захотят ли они этого? Вот ты, например, хо¬чешь? — обращается комиссар к Галине.
— Ни в коем случае.
— Ну, а ты, Лайма?
«Если ноги не поправятся — стоит ли жить?» — мысленно уточняю я вопрос комиссара. Не лучше ли в са¬мом деле поставить точку? И все-таки... нет! Удиви¬тельное существо — человек: он надеется до последней возможности, он приучается жить даже тогда, когда, казалось бы, все возможности исчерпаны. Он всегда ожидает какого-то чуда и не подозревает, что сама жизнь и есть это огромное чудо. Помню первое ране¬ние — осколок задел голову. Залитые кровью глаза. По¬мутневшее сознание. Но я все ползу вперед. Из послед< них сил, но вперед. Вера ведет меня почти до батальон¬ного санпункта. А эта последняя пуля в позвоночник? Ужасное чувство — будто кто-то с дьявольской силой переломил тебя пополам. Невыносимая боль.,. И снова одна-единственная мысль — жить! Жить!
— Жить!
— Слышите? — радостно озаряется лицо комисса¬ра.— Я убеждена, что каждая из вас сумеет найти свое место в жизни. Иначе и быть не может1
— Насчет Люси позвольте сомневаться...— бросает Лида.
— Не судите со своей каланчи,— роняет комиссар, с трудом поднимаясь.
— Вам нездоровится? — робко спрашивает Галина.
— Малость прихворнула... Но завтра я приду с письмами. Принесу много, много хороших писем...
Обед. Людмилы все еще нет. Санитарка Настя заворачивает миску с кашей в полотенце и ставит под по¬душку. Лида стремительно встает, набрасывает на пле¬чи теплую кофту и выходит.
Галина, свернувшись в комочек, уже дремлет. А я не могу уснуть, жду Людмилу. Хочу поговорить с ней. По¬расспросить. Любопытство? Или участие?
Мой жизненный опыт очень невелик. Средняя школа. Война. Двадцать один год, - из них три с половиной—на фронте. Это мой университет. Я знаю наизусть воинские уставы, умею со своей разведгруппой незаметно проби¬раться в тыл врага, стрелять сразу из двух пистолетов. Но как начать разговор с девушкой, которая потеряла опору в жизни? Да и какой из меня судья или настав¬ник? Откровенно говоря, на какой такой опоре стою я сама? В некоторой степени Лида права—Люся редко вступает в разговор, много молчит, едва роняет слово. Высокомерна? Горда? Или никак не может обрести душевное равновесие после страшного удара судьбы? Ви¬димо, не легко будет вызвать ее на откровенность.
Снова звякнуло дверное стекло. Нет, это не Лида и не Людмила. Это заведующая медицинской частью, полненькая, румяная брюнетка. С ее лица не сходит ис¬кусственная улыбка, словно она все время чувствует се¬бя на сцене и хочет во что бы то ни стало добиться успеха у зрителей.
— Ах, помешала отдыху, но хочется узнать, девочки, как жизнь? Жалоб нет? А где же летчица... пикировщица? Ах, вы не знаете? Ясно, ясно! Любит она, оказы¬вается, играть этакую таинственную особу. Пусть уж...
Слова сыплются как дробь пулемета. И в такт с ними постукивают тонкие каблучки. Какие на ней туфель¬ки! Лакированные лодочки, размер, видно, тридцать пя¬тый. .. А меня на госпитальном складе дожидаются са¬поги, под которые надо четырежды обернуть ноги ч портянки.
Толстушка упорхнула легкой походкой. Стук каблучков доносится уже с другого конца коридора, когда Настя вносит Людмилу и укладывает в постель.
— Отдохни, детка. И в другой раз — без меня никуда! Сама отведу, сама приведу.
Добрая умница Настя! Как ты сказала? «Отдохни... Сама отведу. ..»
Ужин. Селедка, винегрет, горячий чай, кусок сахара. И тарелка с хлебом — ешь, сколько влезет. Обычно по¬чти все уплетает Галина; мы, остальные, едим мало и неохотно. И я часто отдаю ей свой паек, чтобы были силы петь.
— Ешь!
После ужина Галина частенько берет в руки гитару, за которую отдала месячный оклад, и приятным низким голосом поет простые, грустные песни — про фронт, про любовь. Я подпеваю, потом -запевает и Людмила. Толь¬ко Лида молчит. И когда палата набивается девушками из других комнат, она уходит.
«Огонек», «Землянка», «Фонарики» — наши любимые песни. Девушки расселись на койках и на полу и поют самозабвенно, то печально хмуря брови, то лукаво улыбаясь. В эти вечерние часы мы далеки от нашей мерт¬венно-белой палаты: переполненные энергии, мчимся на фронт, сидим в землянках возле раций, управляем тан¬ками и самолетами, перевязываем раненых и ползем в разведку. А на коротких привалах ухитряемся сплясать. Да можно ли учесть все, что делали девчонки на Великой войне?
Милые, милые фронтовые подружки с перевязанными головами, с синими рубцами ожогов, без рук, без ног! Клянете ли жизнь, боевые свои пути? Нет, нет, нет! Я знаю: стоит Родине позвать — и вы вновь побредете по осенней распутице, по грязи, которая властно стягивает сапоги; еще раз на шатком бревне переплывете взлохмаченные разрывами реки, опять не побоитесь пламени горящих самолетов. Я знаю — вы ни о чем не сожалеете, потому что верите: это последняя война, и осветительные ракеты никогда больше не будут гасить мерцание звезд в мирной ночи. .. Пойте, девушки, пой¬те! Вы заслужили огромное счастье!..
ДЕНЬ ВТОРОЙ
На операционной каталке меня везут на консилиум. Поездка по длинному коридору — своего рода развлече¬ние. Когда человек так долго заключен в четыре стены» любая перемена доставляет удовольствие. В кабинет врача я вкатываюсь улыбаясь.
Сухопарый старик, очевидно какой-то знаменитый профессор, выстукивает серебряным молоточком все мое тело. Его движения мне почему-то напоминают путевого обходчика, который проверяет рельсы на своем участке. Я смеюсь — так ясно представляется мне уважаемый старичок в форме железнодорожника. Он пристально смотрит на меня и произносит: «Да-с!»
Палатный врач Дина Михайловна понимающе пере¬глядывается с заведующей медчастью Мамедовой. Ми¬ловидная толстушка со сладенькой улыбкой произносит чирикающим голоском: «Ну, милочка, скоро будешь плясать до утренней зорьки!— И, хитро сощурив глаза, осведомляется: — Кавалера уже себе завела?»
Настя вывозит меня из кабинета. Вдруг в коридоре раздается глухой стук, еще и еще один. Словно кто-то головой об стенку бьется. Санитарка поспешно убегает:
наверно, с одной из контуженых случился припадок. Это здесь не редкость, и требуются усилия четырех-пяти человек, чтобы совладать с такой больной.
Дверь кабинета осталась незатворенной, до меня до¬носится каждое произнесенное там слово.
— Да-с! — кряхтит профессор.— Поражение черес¬чур глубокое, ноги никогда не оживут... кхе-кхе! Не следовало вам, уважаемая коллега, болтать о плясках. Это ложный гуманизм. Так-то! Массаж, физкультура и Цхалтубо — вот и все пока.
Не знаю, какая волшебная сила вдруг рванула меня, мгновение — и я сижу, хотя только что спинные муску¬лы были как мертвые. В голове гудят три слова: «Ноги не оживут»... А потом я падаю, долго падаю в темные глубины, и уже не чувствую никакой боли. ..
Не чувствую боли и тогда, когда прихожу в себя. На. краю койки, раскрасневшаяся, сидит Галина, по другую сторону, на табуретке,— Настя. Они ждут, чтобы я заго¬ворила, но мне нечего сказать. Может быть, и в самом деле гуманнее всего в такой момент поставить точку? Лида может торжествовать: мне теперь нечего ей возра¬зить. А вот и она — стоит в ногах койки. Что кроется в ее светло-серых глазах, угадать трудно. Сочувствие, любопытство, сознание собственного превосходства? Да, она права... Отчасти, во всяком случае. От этой мысли мне делается еще горше. Все, все во мне противится Лидиной правде. Я жажду иной правды, той, комиссаровой...
— Где... комиссар? — шепчу я.
— Болеет она, голубушка, приступ был... эпилеп¬сии,— отвечает Настя и прибавляет поспешно: — Если тебе после госпиталя податься некуда, живи у меня. Не пожалеешь, право.
— Она и со мной может ехать, ручаюсь что будет не хуже,— вмешивается Галина.
Спасибо, мои дорогие! Но до выписки из госпиталя еще далеко. И неужели же Мартын?. .
Говорить я не могу, только благодарно киваю го¬ловой.
Молчание. Людмилы снова нет. Ее койка застлана чистым бельем и выглядит совсем нетронутой. Почему? Сегодня я не в силах с ней побеседовать. Все хорошие и правильные слова куда-то исчезли, и я больше не знаю, что ей сказать... У меня нет ни капельки и Ваню" шиной силы, уверенности. Мои родители явно ошиблись, дав мне имя Лайма; Не Лайма должны были они меня назвать.
Осторожно, под ручку, Мамедова вводит к нам в па¬лату девушку в длинной голубой шелковой сорочке и направляется с ней к Людмилиной койке. За ними чу¬жая санитарка несет битком набитую, размером с чемо¬дан, пеструю сумку.
Девушка так красива, что мы глаз от нее отвести не в силах. Такими обычно изображают ангелов: золо¬тистые кудри, нежный румянец на щеках, фиалковые глаза.
Мамедова укладывает ее, заботливо укутывает одея¬лом, говорит сладеньким голосом:
— Все, что понадобится... безо всякого стеснения. Муженьку я выписала постоянный пропуск, может наве¬щать в любой час...
Больная вяло кивает головой. Но едва Мамедова с санитаркой ушли, вскакивает и громко произносит:
— Привет, девчата! Давайте знакомиться. Я—Та¬мара!
Как она очаровательна! И какой жалкой, серенькой рядом с ней выглядит Лида, и даже Галина с ее прямы¬ми, коротко подстриженными рыжеватыми волосами, с тяжелыми руками механика. О себе я и не говорю:
Лайма — богиня счастья древних латышей; Нелайме— несчастье, недоля, бледная, исхудалая девчонка с темными тенями под гла¬зами, в широкой больничной рубахе.
Галина не скрывает восхищения новой соседкой, но все же деловито осведомляется:
— Ты с какого фронта?
Это всегда наш первый и обязательный вопрос но¬вичку, потому что и здесь, в глубоком тылу, уже выбыв¬шие из строя, мы всеми помыслами на передовой, и серд¬ца наши еще не откололись от родного взвода, роты, батальона, полка. С жадностью голодного ловим мы да¬же обрывки сведений о своих, донесенные сюда хотя бы бойцами соседних подразделений.
— Из какой части? — уточняет свой вопрос Галина. Тамара в замешательстве.
— Из... из местного ПВО.
— Как же ты попала в нашу палату? — В голосе Галины уже звучат нотки следователя.
— Очень просто. Мой муж... Он в этом городе имеет вес...
— А какое у тебя ранение? — не отстает Галина.
— Я... заболела. Но в гинекологическом отделении нет приличных палат,— поясняет Тамара.
Вижу, как гаснет в глазах Галины огонек восхище¬ния. Замечает это и Тамара. И начинает поспешно дей¬ствовать: достает из сумки кулек с апельсинами и боль¬шую коробку конфет, потом выскакивает из постели и босиком подбегает ко мне:
— Угощайся: «Мишка на севере».
Это искушение, страшное искушение. Всю войну я не видела шоколадных конфет, а за всю жизнь, пожалуй, не больше двух апельсинов съела.
Протягиваю руку. Коробка пододвигается ко мне. И вдруг встречаюсь со взглядом Галины. В нем откро¬венное презрение. Галина поспешно присаживается на мою кровать, словно живой стеной отделяя меня от Та¬мары.
— Спасибо, таким добром я фронте объелись,— гордо заявляет она.
Тамара растерянно оборачивается к Лиде. Благо¬склонная улыбка докторши одновременно с первыми от¬ветами Тамары начала таять. Она резко, словно кто-то толкнул ее руку, берется за бумажный кулек, но так же стремительно, как бы опалив пальцы, отдергивает ее. Неловкая, еще совсем не приученная к новым задачам, левая рука устало, беспомощно падает на подушку Тамара не из тех, кто легко сдается. Она выбра¬сывает на стол еще один козырь:
— Кто из вас, девушки, любит рукоделием заниматься? Ну, например, обвязывать платочки?
Раскрылась чудо-сумка, посыпались--из нее шелко¬вые клубочки всех цветов радуги. Настал черед Галине выдерживать испытание. Ее руки стосковались по жен¬ской работе, но только изредка ей удавалось выпросить у операционной сестры моточек хирургического шелка и окрасить его зеленкой, красным стрептоцидом или другим лекарственным порошком. И вдруг нежданно-негаданно, как с неба свалилось, такое изобилие!
Ну-ка, гвардии лейтенант Захарова, как ты удер¬жишься на своих позициях? Какой-то очень краткий миг Галина на распутье. Ее глаза отражают внутрен¬нюю борьбу. Да, это борьба — гордость фронтовички от¬вергает подачку женщины, которую явно презирает, а девичья слабость готова подарок принять. Но еще раз побеждает фронтовичка. Галина совсем спокойно отвечает:
— Спасибо, нитки у нас есть, да и Лайме пока не удержать иглу.
Тамара начинает наступление в третий раз: две неудачи не обескуражили ее. На мою постель ложится нарядная папка с акварелями. Да, это можно посмотреть! Галина перелистывает акварели, мы любуемся яс¬ными, светлыми картинами природы: тихие заводи, зе¬леные холмы, золотистая полоса прибрежья... Покоем и теплом дышат эти пейзажи.
— Кто же их рисовал?
— Я,— самодовольно отвечает Тамара.
— Замечательно,— восклицает Лида.— Откуда та¬кое умение?
— Учусь в Академии художеств. Военная служба не . помеха. Мой муж. ..
Лида понимающе кивает головой и бросает на нас с Галиной торжествующий взгляд.
— Пожалуйста, вот вам живой пример,— говорит она.—Два студента академии. Что случилось с Ванюшей, вам известно. А ведь и с Тамарой могло произойти нечто подобное. Но она поняла, что талант надо сбе¬речь. Красота помогла ей добиться этого простейшим способом... Победа, конечно, будет завоевана без нее, но ее прекрасные акварели порадуют победителей, и это ведь тоже немало...
Если бы я могла встать, я схватила бы прислонен¬ный к тумбочке Галин костыль и швырнула Лидии в голову: так, я видела, поступают раненые фронтовики, когда их задевает за живое несправедливость или рав¬нодушие. И вдруг снова кто-то сзади меня подталкива¬ет. Рывок — я сижу, сижу в противовес всем врачебным прогнозам! И .тотчас же тяжело падаю навзничь: в спи¬не трещит каждая жилка. Но, прежде чем я оконча¬тельно теряю силы, у меня свистящим шепотом вырыва¬ется:
— Бессовестная...
— Ты не смеешь,— кричит Лида,— и я была под ог¬нем, в самом пекле... Если бы могла, вернулась туда хоть сегодня! Ты не смеешь...— Голос ее распадается на множество жалобных, дробных звуков.— Что ты го¬воришь, глупая девчонка, что ты говоришь!..
— Смею, смею,— упрямо твержу я,— где Людмила, куда вы девали Людмилу?
— Я ее сейчас верну! — грозно заявляет Галина и, схватив костыль, ковыляет к двери. Но на пороге стал¬кивается с чужой санитаркой. У той в руках продолго¬ватый сверток, она спрашивает Захарову.
Нетерпеливые Галины пальцы срывают обертку! Но¬га! Да, самая настоящая нога, одетая в шелковый свет¬лый чулок, обутая в черную, на низком каблуке туфель¬ку. А рядом, как темный котенок, притулился второй туфель, и из него выскальзывает чулок.
Галина не в силах говорить. Ее губы дрожат; мед¬ленно, прерывающимся голосом, она читает записку:
«Героической танкистке. .. далекие, светлые пути... огромного счастья в наступающем году. .. Коллектив протезной фабрики. Клянемся у своих станков трудить¬ся так, как наши фронтовики бьют ненавистного врага, чтобы быстрее приблизить долгожданный час победы».
Галина плачет. Много месяцев мы провели вместе, я ни разу я не видела ее плачущей, даже после ампута¬ции. Что это—слезы, радости? Или прорвалась наконец глубоко затаенная горечь? Кто знает. Но это самые обычные слезы, и проливает их обыкновенная девушка, совсем не похожая на кавалера трех высоких воинских орденов. Так, пожалуй, могла бы она плакать из-за несостоявшегося первого свидания с любимым.
Разные подарки получаем мы в молодости. Кто пы¬тается ослепить девчонку дорогим подношением, кто удивить редкостной безделушкой. Но то, что сегодня получила Галина, не идет в сравнение ни с чем на свете. Можно забыть о букете роз, о колечке. Только этот про¬долговатый сверток не забыть никогда.
Спасибо вам, рабочие незнакомого мне южного горо¬да! И все-таки мне хочется пожелать вам, всему миру, чтобы никогда - никогда больше не было нужды в таких новогодних подарках.
Весь вечер в палате царит подавленное молчание. Галина разыскала Людмилу и, возвратившись, шепчет мне на ухо: «Без комиссара мы ее не вернем и от этой куклы не избавимся».
— Ладно, дождемся комиссара. Может быть, завтра она придет? А то какой же Новый год без нее?
Галина наклоняется еще ниже и снова шепчет, но так, что каждое слово слышно на всю палату:
— И покажем этой принцессе, что мы не нищенки какие-нибудь! На новогодний ужин я даю полумесячный оклад. А ты?
— ?..
— Не скупись! И знаешь что? Твоя спина доказала, что ты скоро потопаешь. Уж поверь мне! Ты два раза села — разве это не стоит полумесячного оклада? Ну -так как?
— Даю!
Галина валится на койку, касается пальцами струн гитары. Струны звенят, а потом, быстро угасая, бьются о белые стены палаты.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Военная служба закаляет человека, но в каком-то смысле и балует его: не надо заботиться ни об одежде, ни о еде, в положенное время все подается готовенькое.
Все утро мы с Галиной прикидываем, что купить для праздничного стола, и никак не может! сосчитать, чего и сколько нужно. Цены на продукты высоки, на оклад лейтенанта стол не может ломиться от яств. На помощь приходит Настя; «Вы, девоньки, не сомневайтесь, ужин будет на славу!»
Бегут часы. Пришел и ушел Ванюша. Окончился врачебный обход. Настало время почты — ни писем, ни комиссара! Впорхнула Мамедова. Нам трем — пренеб¬режительно: «Счастлив... Новгод...», Тамаре — звуч¬ный поцелуй и многократное заверение, что вечером ее посетит муженек.
Тамара сегодня не проронила ни слова, сблизиться с нами больше не пытается: поняла, очевидно, что ника¬ким барахлом нас не ослепить. А может быть, попросту решила вернуться к своей истинной роли — супруги вы¬сокопоставленного лица, которой до всякой мелкоты и дела нет. Ее мужа я представляю себе пожилым, но статным еще генералом. Разве бы иначе такая красави¬ца за него вышла? Ну, посмотрим, посмотрим, до вечера недолго.
С того момента, как Галина, рыдая, ласкала свою искусственную ногу, Лида почти не поднималась с постели. Лежит, отвернувшись лицом к стене, на вопро¬сы не отвечает. О чем она думает? О моем безжалост¬ном выкрике? Или втихомолку завидует Тамаре, еще и еще раз переживая свое собственное несчастье. А мо¬жет быть, начинает понимать, что возникла ошибка, недоразумение, вместо дружбы взрастившее вражду. И мне становится как-то не по себе. Эх, Лида, Лида! Тебе будет труднее, чем нам, тебе с твоей резкостью и неумением поделиться бедой. Да разве весь мир причастен к твоей горькой судьбе, и всему миру надо пока¬зывать за это свою неприязнь? .Ведь война! Она все... Она...
Мы трое еще очень молоды. А молодость не умеет вычерпать горе до дна, измерить границы бедствия. Мо¬лодость улыбается и сквозь слезы.
Странно. Сейчас вроде забылись все наши неприят¬ные взаимоотношения с Лидой. Нет. Ничего в этом странного нет. Просто приход Тамары помог раскрыть почину—Лида наша, одна из тех, кто прошел сквозь гремящую, огненную страсть. Она — наша частица.
Настя притащила не только продукты, но и красивые тарелки, рюмки, тугую накрахмаленную скатерть, кото¬рая напоминает дом, мирную довоенную жизнь. Опира¬ясь руками о стол, Галина скачет, в ее глазах искренний восторг. Она вполне освоилась с ролью хозяйки и, по¬глядывая на нас с Настей, предлагает — кого позвать в гости.
— Ты не очень-то,— предупреждает Настя,— пола¬комитесь сами. Досыта поешьте.
Но подобных советов Галина и слушать не желает. Она готова пригласить все пять этажей госпиталя. Куда там—весь мир! И первой в списке числится Людмила. Назло ли тем, из-за которых нашего товарища перевели в чужую и менее удобную палату? Или хочет исправить несправедливость? Настя уверяет, что Людмила чиста как стеклышко, курсанты ее уважают за летный опыт и готовы часами слушать. Значит, вовсе не молчальница Людмила? Теперь Настя ее принесла на руках, посади¬ла на мою койку, возле стола. Мы ждем упреков, каких-нибудь признаков отчужденности, но во взгляде Люды только благодарность за то, что мы не оставили ее одну в новогодний вечер.
Галина ушла за комиссаром. Мы уверены, что Ма¬рия Павловна придет, несмотря на нездоровье. Да вот и они, наверно. Но почему такой осторожный стук? Нет, не они...
Переступив порог, он каждой из нас дарит обворо¬жительную улыбку. Затем, как бы нарочито сгибаясь под тяжестью внушительной корзины, подходит к Тама¬ре и долго и звонко целует ее белую узкую ручку. Так вот он каков — человек, имеющий вес в городе! И к на¬шему удивлению, всего-навсего капитан. Взгляд Тамары многозначителен: в нем и тайна проведенных вместе но¬чей, и обещание новых, бесчисленных часов счастья... Значит, любовь—не только расчет. Эх, опять мы не ра¬зобрались, оттолкнули Тамару. .. Я уже помышляю об извинении, но вдруг слышу слова капитана: «Ваш муж будет ровно в половине двенадцатого. Просил накрыть стол. В этой корзине — лучшее, что можно раздобыть в наш печальный век!»
«Дурочка,— мысленно браню себя,— наивная глу¬пышка! Как ты смела командовать бойцами, если не умеешь отличить черного от белого!» — «Но ведь там, в огне боя, все проще,— оправдывается какой-то внут¬ренний голос.— Там после первого же разведпохода ясно, кто чего стоит».— «Лайма, Лайма,— вступает другой голос,— ты должна снова стать на ноги, снова научить¬ся ходить по земле с высоко поднятой головой. Но тебе пора и в обыденной жизни научиться разбираться в лю¬дях. А не то. . . не то будут сомнения и ошибки».
С койки встала Лида. Заметила ли она в глазах Та¬мары тот особый, интимный блеск? Слышала ли слова о муже? Но, вспыхнув до корней волос, она резко при¬казывает капитану:
— Выйдите! И чтобы я вас тут больше не видела.
Едва он переступил за порог, как докторша, громко хлопнув дверью, выбегает из палаты и возвращается лишь далеко за полночь, когда мы, усталые и чуть-чуть захмелевшие с непривычки от вина, погружаемся в сон.
Стол занят, тумбочка чересчур мала. И Тамара молча раскладывает закуски на постели. К стене прислони¬лась бутылка шампанского с серебристой лебяжьей шеей. Скользят по зыбкой поверхности койки и опроки¬дываются консервные банки с яркими этикетками. Таре¬лочки с золотистыми и румяными закусками никак не желают устоять на одеяле. Тамара возится, возится, на¬конец нетерпеливо сдвигает с тумбочки пудру, флаконы духов и расставляет бутылку, рюмки, вилочки. Ну вот, теперь он может явиться, этот всесильный собственник ее молодости и красоты! И он приходит — точно в на¬значенное время, как выверенный хронометр; его тяже¬лые шаги по коридору слышны издалека. Ему, видимо, нелегко нести свое тучное тело, и он, едва войдя, грузно плюхается на койку жены. Тщательно расставленные банки и тарелочки мгновенно сбиваются в беспорядоч¬ную кучу. Он шумно переводит дух и словно прилипает к Тамариным губам. Супруги целуются—миг, другой. третий... Тамара отодвигается... Но он снова ее обни¬мает, прижимает к себе. Мы с Людмилой сидим как оплеванные. Зависть? О нет, только стыд, ужасный стыд за этого пожилого человека с крашеными черными усами.
Если бы я могла подняться! Если бы Людмила в состоянии была хоть до двери дойти, чтобы кого-нибудь позвать! Но мы беспомощны, как едва вылупившиеся птенцы; нам остается либо прервать эту пошлую сцену каким-нибудь громким, грубым восклицанием, либо ждать Галину и комиссара. Галина — да! Она бы зна¬ла, что сказать! Но вдруг, к моему изумлению, загово¬рила тихая, всегда такая сдержанная Людмила. Она произносит только одно слово: «Прекратите!» И супру¬жеская чета, словно упав с облаков, приходит в себя, замечает разбросанные закуски.
В упор рассматриваю Тамариного мужа. Халат сполз с плеч, обнажив погоны полковника интендант¬ской службы. Отгадать нетрудно: работник военторга или заместитель того же командующего ПВО по хозяй¬ственной части. В его ведении самое сегодня ценное:
одежда, продукты. Да, он может иметь влияние в горо¬де, может покупать таких девушек, как Тамара.
Во мне закипает ненависть. Не знаю почему, но вспоминаю, как дорожили мы черными сухарями и ще¬поткой табака в весеннюю распутицу на фронте. Коман¬дир раздавал их, деля на крохотные порции, самым слабым.., Этот не раздавал бы! А если бы что и дал, то;
потребовал бы в уплату девичью честь... ]
Он с упреком глядит на Тамару и говорит недо¬вольно:
— Но, милочка, так швыряться деликатесами!.. Для чего же здесь стол?
— Он ведь занят.
— Так будь любезна, освободи! А если тебе трудно, то я это сделаю сам.
Он совсем было собрался сдвинуть все наше угоще¬ние, но в эту минуту входит Галина, а за нею — вот радость-то! — комиссар.
Галка как-то на ходу сталкивает со стола тучную руку полковника, одним движением вдвигает стол в проход между нашими койками и демонстративно пово¬рачивается к тем двоим спиной.
— Вы за это ответите! — грозит полковник.
— За что и кому? — холодно спрашивает комиссар.
— За грубость по отношению к старшему по званию.
— А вы ответите за то, что незаконно поместили свою супругу в офицерскую палату, предназначенную для раненых,— отрезает комиссар.
Больше эти двое для нее не существуют. Она усаживает Людмилу на стул, садится сама и совсем другим, веселым и ласковым голосом спрашивает:
— Начнем пировать или гостей дождемся? Решаем ждать.
— Людмила,— говорит комиссар,— в Новый год, как в новый дом, надо заходить светло. Завтра ты, разу¬меется, вернешься в эту палату. Но я хотела бы сказать тебе, что ты вела себя неправильно по отношению к сво¬им товарищам. К чему такая скрытность, такая таин¬ственность? Разве ты не могла откровенно сказать Лидии Петровне, Лайме, Галине, чем ты, с позволения началь¬ника госпиталя, занята в училище? Сказать, что курсан¬ты подали заявление руководству с просьбой оставить тебя при училище преподавателем? Что должность эта за тобою, считай, закреплена? Так вот случилось: то я уезжала в командировку, то болела, и мы с тобой не побеседовали.
— А вы, девушки...— это относится ко мне с Галиной,— больше верьте прекрасному. Не позволяйте неду¬гу заразить вас сомнениями, враждой, станьте мягче, сердечнее. И к Лидии Петровне. Нельзя ей выйти отсю¬да с мерзлой душой.,, Впрочем, где она? Позовите ее к столу.
Но Лиду найти не удается.
Маленький репродуктор у стены доносит первый удар Кремлевских курантов. К нам в палату приходят девушки, те самые, забинтованные, хромые, обожжен¬ные. Некоторые приносят с собой праздничный госпи¬тальный ужин в глиняных мисках.
Нашу бутылку окружают, как почетный караул, еще три других. По-братски, как принято на фронте, делим вино на всех. Куранты бьют в последний, двенадцатый раз, звучит Государственный гимн, и те, которые могут, становятся по команде «смирно» Мы были и остаемся солдатами. И комиссар говорит, обращаясь к нам:
— Новый год станет годом нашей победы, это теперь ясно каждому. Но пока еще идут суровые бои. И не только на передовой' Вы, девушки, уедете в глубокий тыл, но и там будет фронт, и там предстоит борьба...— Не бросила ли комиссар острый взгляд в сторону Тама¬ры— Так будьте же всегда борцами, не миритесь со злом и верьте, верьте в человека. ..— Она поднимает рюмку, и навстречу ей тянутся стаканы, кружки, подру¬мяненные вином пузырьки из-под лекарств; «Счастья! Здоровья! Мира!»


Скучно, господа... :gluk:

User avatar

Topic Author
medard
Интересующийся
Posts: 59
Joined: 20 Dec 2016, 00:45
Reputation: 43
Sex: -
Has thanked: 622 times
Been thanked: 71 times
Russia

Кино

Post: # 6978Unread post medard
25 Jun 2017, 00:57

Спасибо. Но ссылка не работает :(



User avatar

kot1969
Старожил
Posts: 859
Joined: 02 Nov 2016, 07:00
Reputation: 87
Sex: -
Has thanked: 8 times
Been thanked: 483 times
Russia

Кино

Post: # 6980Unread post kot1969
25 Jun 2017, 08:40

Да, тяжелый текст, прямо представил все это в живую.... Если снять фильм по этому сценарию, Оскар обеспечен



User avatar

admin
Администратор
Posts: 4253
Joined: 25 Oct 2016, 22:49
Reputation: 1009
Sex: female
Has thanked: 262 times
Been thanked: 3697 times
Gender:
Ukraine

Кино

Post: # 7098Unread post admin
29 Jun 2017, 00:00

Фильм "Мумия" 2017 с Томом Крузом одно разочарование :( потерянный вечер без форума :P


Если нечего сказать по теме лучше промолчи @

.....бывают дни хорошие...
:angel:

User avatar

Serafim
Старожил
Posts: 843
Joined: 16 May 2017, 17:50
Reputation: 824
Sex: male
Location: Россия
Ваш Знак зодиака: Рак
Has thanked: 542 times
Been thanked: 1449 times
Gender:
Russia

Кино

Post: # 7215Unread post Serafim
03 Jul 2017, 16:40

The Bad Batch Ваши прогнозы? Хотя опять актриса - прекрасно исполненный фейк-технология зеленого фона :-(Image


Скучно, господа... :gluk:

User avatar

Serafim
Старожил
Posts: 843
Joined: 16 May 2017, 17:50
Reputation: 824
Sex: male
Location: Россия
Ваш Знак зодиака: Рак
Has thanked: 542 times
Been thanked: 1449 times
Gender:
Russia

Кино

Post: # 7304Unread post Serafim
10 Jul 2017, 08:04

Hidden Content
This board requires you to be registered and logged-in to view this content.
интересная подборка.


Скучно, господа... :gluk:

User avatar

admin
Администратор
Posts: 4253
Joined: 25 Oct 2016, 22:49
Reputation: 1009
Sex: female
Has thanked: 262 times
Been thanked: 3697 times
Gender:
Ukraine

Кино

Post: # 7687Unread post admin
15 Jul 2017, 16:04

Serafim wrote:
03 Jul 2017, 16:40
The Bad Batch
кто уж смотрел? ну да ампути не ампути :lol:


Если нечего сказать по теме лучше промолчи @

.....бывают дни хорошие...
:angel:

User avatar

admin
Администратор
Posts: 4253
Joined: 25 Oct 2016, 22:49
Reputation: 1009
Sex: female
Has thanked: 262 times
Been thanked: 3697 times
Gender:
Ukraine

Re: Кино

Post: # 14324Unread post admin
31 Oct 2017, 11:38

Kingsman: The Golden Circle (2017) Kingsman: Золотое кольцо
приключенческий боевик комедия супер фильм :good:
один из героев по нашей тематике ампути мужчина :angel:

Image

Image

Image

Image


Если нечего сказать по теме лучше промолчи @

.....бывают дни хорошие...
:angel:

Post Reply

Who is online

Users browsing this forum: Google [Bot] and 6 guests