Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

В этом форуме выкладываем русскоязычные рассказы.
Forum rules
Общение только на русском языке!!!
Сообщения на других языках будут удаляться!!!
User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26133Unread post Didier
02 Mar 2018, 18:20

Перевод с английского (с) 2018, Дидье Делорм.

Сегодня я начинаю выкладывать на форум перевод автобиографической книги Кэрол Шуллер "В тени его крыльев". Английский текст книги снова предоставил участник форума svikl, за каковую любезность ему опять-таки огромная благодарность и очередной жирный плюс в карму.

Image

1. Состязания начались

Я люблю тебя, Господи, и возношу свой голос во славу Твою. О, моя душа, возрадуйся!

Тихо, с закрытыми глазами, я сидела под снегом. Правда заключалась в том, что я нервничала. Меня действительно не радовало изумительное зрелище укрытых снегом гор. Все, что я видела - предательскую трассу скоростного спуска, лежавшую передо мной.
У меня не хватало опыта таких соревнований. Я состязалась с другими женщинами, имевшими национальную и даже международную известность. Тем не менее, скоростной спуск оставался моей любимой дисциплиной, и у меня был шанс выиграть в этом виде на Национальных соревнованиях инвалидов 1984 г.
Я всегда наслаждалась пьянящим ощущением скорости. Снег несется навстречу и сливается в неясное пятно. Мышцы сражаются, чтобы удержать каждый дюйм тела собранным в тугой узел, прилагают все силы, чтобы сохранить контроль, собирают воедино натренированные дух и тело, и неизвестно, какая крохотная неровность трассы потребует напряжения всех оставшихся сил.
Скоростной спуск - это борьба с разумом. Чувство страха всегда готово превозмочь силу и опыт. Иногда ключ к хорошей езде - подменить страх возбуждением. Когда возбуждение перехватывает дух, тобой овладевает неописуемое чувство восторга.
И все же страх проникал в сознание: "А что, если я провалюсь? Что, если я упаду и даже не пересеку финишную черту? Что, если меня дисквалифицируют?"
Я опять обратилась к своему постоянному утешению.
Возрадуйся, мой Царь, доверься слуху,
Дай стать мне песней, что Твое ласкает ухо.

Мои размышления прервала команда: "Номер 105, на старт!"
Пришло долгожданное время, а вместе с ним усилились сомнения и предчувствия. Сердце бешено забилось, в сознание хлынуло множество мыслей. Решительно отбросив их в сторону, я отстегнула толстый надувной утеплитель, освобождая облегающий красный костюм для скоростного спуска. Со слепящего белого снега я подняла остальное снаряжение: шлем, перчатки, аутригеры [здесь - приспособления для горнолыжников с ампутированной ногой в виде костылей с подлокотным упором и с короткой лыжей на конце - прим. перев.], защитные очки и одну специально приспособленную 215-сантиметровую горную лыжу для скоростного спуска.
Чувство беззащитности начало овладевать мной снова, пока я медленно передвигалась мимо молчаливых участников соревнований к огороженному месту старта. Мой тренер подошел, чтобы дать последние указания вместе с традиционным предстартовым массажем.
"Впереди тебя еще пять девушек", - коротко сказал он, пока его могучие руки разминали спазмированные икроножные мышцы. Бедра загорелись от растирания. Он молчаливо продолжал массаж. Тишина на вершине горы была почти пугающей. Казалось, что прошли часы, прежде, чем он снова заговорил:
"Ну, как, готова?"
Я кивнула, а он присел, чтобы затянуть пряжку на ботинке. "Тогда окей. Глубоко вздохни, расслабься и получай удовольствие". Он закончил разговор ободряющей улыбкой.
Участница, стартовавшая передо мной, уже покинула стартовые ворота и я заняла ее место в положении готовности. "Если бы я знала, что один Бог смотрит на меня... это исцелило бы мои измученные нервы".
"Участница готова?", - осведомился официальный представитель. Получив утвердительный взгляд и кивок, он продолжил: "Десять секунд... пять, четыре, три..." Оттолкнувшись с полной силой, я оставила позади колебания и устремилась к победе.
Адреналин ударил в голову, как только я чисто и вовремя прошла первые ворота. За ними последовали вторые, потом третьи. Я начала набирать нужную скорость. Возбуждение достигло такой степени, что я с трудом сохраняла контроль над собой. Снег подо мной превратился в расплывчатое пятно. При взгляде на него у меня кружилась голова.
Я продолжала ехать по плану. Как можно получать больше удовольствия от чего-то, кроме скоростного спуска? Я не понимала тех девушек, которые тосковали по слалому или супергиганту. А они, в свою очередь, не понимали моего пристрастия к скоростному спуску.
Моя красная лыжа "Атомик" неслась быстро и ровно по утрамбованному снегу. Белизна вокруг почти зачаровывала, а мысли неслись так же быстро. Я была так поглощена единством тела и лыжи, что трасса почти исчезла из поля зрения. Я была свободна в этом мире - ни трассы, ни забот, ни страха. Это напоминало чувство, испытанное когда-то давно, в прошлом: ветер навстречу, как будто я еду с кем-то наперегонки. Шлем сжимает голову, деревья пролетают мимо. Бетонка вместо снега. Мотоцикл вместо лыжи. Двое, вместо одной, несутся сквозь пространство. Вечер вместо утра. Лето вместо зимы. И утрата, вместо достижения.

2. Никогда не быть прежней

Белокурые пряди волос вырываются из-под шлема и ветер свистит в ушах. Мы летели по равнине с захватывающей скоростью. Темный бетон шуршал под бешено крутящимися колесами. Холод пронизывал легкую куртку.
Летний вечер 7 июля 1978 года, когда мы с кузеном Марком ехали вдвоем, был холодным. Большая красивая машина под нами ровно мчалась по шоссе. Этот большой, дорогой и "нафаршированный" мотоцикл был радостью и гордостью дяди Норма. Дядя Норм оказал Марку огромное доверие, когда вручил ему ключи. Конечно, Марк заработал это доверие, ответственно управляя им много раз до того.
"Развлекайтесь!" - сказал дядя Марк и уехал с тетей Марджин.
Мы ехали быстро и почти беззвучно по пустынным дорогом Айовы. Далекий горизонт еще не скрывал закатное солнце. Я умиленно любовалась мирным пейзажем. Легкий бриз волновал неубранные поля.
С радостью и удовлетворением я думала о прошедших двух неделях. Я хорошо провела время у родственников, с которыми виделась редко. Айова - родной штат моих родителей, поэтому все их родственники до сих пор живут здесь. Поэтому именно в Айову отправили меня, пока мои отец и мать, Роберт и Арвелла Шуллер, были в Корее, проповедуя в церкви у своего друга.
Мы с моей младшей сестрой Гретхен остались с родственниками, но большую часть времени проводили на ферме, где родился и вырос отец. Сейчас живописной фермой владели его брат, дядя Генри, и невестка, тетя Альберта. Детей у них не было, и мы с Гретхен уже давно воспринимали их как вторых родителей. Оттуда у нас осталось много прекрасных воспоминаний.
Мы молча ехали позади какой-то машины по темнеющей дороге. Я продолжала поглощать окружающий пейзаж, зябко кутаясь в куртку. Боковым зрением я заметила огни встречной машины. Все шло прекрасно. Это был наш последний вечер здесь, солнце почти уже село. Скоро мы должны были оказаться дома и начать укладывать вещи. Мы с Гретхен рано утром должны были уезжать в Калифорнию. Я предвкушала, как окажусь дома и увижу маму и папу.
Внезапно впереди идущая машина остановилась, и меня швырнуло обратно в реальность.
"Мы не успеем вовремя остановиться!" - вскрикнула я про себя.
Марк вырулил на встречную полосу.
"О, нет! Встречная машина слишком близко!"
Две фары слились в одну, Марк закричал: "Держись!" Но держаться я не могла. Меня сорвало с мотоцикла и швырнуло, словно лист порывом ветра. Грозно заревел сигнал автомобиля, все завертелось, фары будто бы пронзили меня. Я упала на землю лицом вниз.
Внезапно все вокруг затихло, словно природа после грозы. Казалось, время остановилось. Слезы застилали глаза. Я пыталась собраться с силами. Мысли путались: что случилось? Где я? Где мама? Где папа? Мне нужны мама и папа! Самолет вчера вылетел в Калифорнию. Что скажет Гретхен? Я хочу домой.
Мысли обгоняли одна другую, как будто сражались за право быть услышанными. Тело содрогалось от распухшей головы до ушибленного пальца на ноге. Вокруг меня сновали люди, задавали какие-то вопросы. Звуки доносились откуда-то издалека. Меня объял новый ужас: где Марк? Кто-нибудь видел Марка? "Марк, где ты? Марк! Марк! Марк, где ты?" - крик прозвучал хриплым шепотом, но он услышал меня.
"Я здесь! Я рядом, Кэрол!" - испугано отозвался он. - "Кэрол, с тобой все в порядке?"
Говорить было трудно. Рот казался набитым ватой. "Думаю, да. Нога сломана".
"Да, у меня тоже", - несмотря на боль в голосе казалось, что он изо всех сил хочет меня приободрить.
"Марк, кто-то еще пострадал? Что случилось?"
Женщина, стоявшая за мной, ответила: "Все хорошо. Я ехала в одной из этих машин и все в порядке. Лежи и не двигайся".
Все лицо болело. Болели губы, болела голова, болела шея. Текли слезы из запорошенных распухших глаз, но я их не закрывала: щеки при этом натягивались и усугубляли боль.
Мы молчаливо лежали, ожидая медицинской помощи, ничего не зная о крови вокруг. Я ничего не знала об изуродованной левой ноге. Я лежала на животе, и она была скрыта от меня. "Это обычный перелом", - успокаивала я себя, тогда как нога была уже оторвана.
Я лежала в ошеломлении: прошло десять, двадцать, тридцать минут, а никаких сирен не было слышно. В разгар боли и ожидания меня стало охватывать спокойствие. Мысли замедлились. В мозгу звучал одинокий голос: "Хотя довелось мне идти в тени долины смерти, я не убоюсь зла, ибо Ты со мной, и сила Твоя, и опора Твоя утешат меня". Запомнившиеся строки псалма словно вселяли силы.
"Но я же не в тени долины смерти" - убеждала я себя и гнала от себя саму эту мысль. - "Ну, да, мне больно, нога сломана и болит во многих местах, но я же не умираю! Что скажет мама, когда узнает? И я порвала свою лучшую куртку!"
Наконец я услыхала. Очень далеко раздался вой, которого я ожидала. Звук сирены становился все ближе и ближе, пока не начал отдаваться в голове. Хлопнули двери, рассеялись ноги вокруг. Толпа сгрудилась вокруг бригады "Скорой помощи", ночь опять наполнилась голосами. Я услыхала бормотание: "Такие молодые... Какой ужас".
Один из работников "Скорой" опустился на колени рядом со мной и стал проделывать необходимые процедуры. Конечности пронизала боль, когда он перевернул меня на жесткие холодные носилки.
"Как тебя зовут?" - спросил он.
"Кэрол".
"Кэрол, сколько тебе лет?"
"Тринадцать"
"Ну, мы сейчас о тебе позаботимся, ладно?"
"Ладно".
Носилки подняли и задвинули в карету "Скорой", рядом с Марком. Было слишком больно, чтобы разговаривать, и мы почти все время молчали. Ничего не оставалось делать, кроме как ждать прибытия в клинику и диагноза врачей.
Через окно я могла видеть, что совсем стемнело. Ночь спустилась на сельскую местность, а при свете полной луны стебли кукурузы казались тенями. Случайное облако, закрывшее луну, создало полную, зловещую темноту.
"Простите", - попыталась я привлечь внимание работника "Скорой", - "можно мне немного болеутоляющего?"
"Извини, нельзя. Мы уже почти приехали", - серьезно ответил тот.
Почему нельзя? Я не понимала. Опять мой тихий, дребезжащий голос - такой далекий - в попытке быть услышанным.
"Почему мне нельзя?"
"Прости", - он беспомощно осекся. - "Мы ничего не имеем права тебе давать без разрешения врача. Это может причинить тебе вред. Постарайся не шевелиться, болеть будет меньше".
Я отвернулась. Лунный свет просачивался сквозь запачканное окно, создавая тихий контраст непрерывному завыванию сирен.
Внезапно мы остановились перед маленькой окружной больницей. Как только мы подъехали ко входу в приемное отделение, снова началась суматоха. Отворились двери и люди начали метаться, как будто их этому обучали много раз подряд. Меня вынесли и провезли через приемное отделение в кабинет. Повсюду были врачи и медсестры.
Тетя Марджин и дядя Норм подошли ко мне, их лица были искажены тревогой.
"Кэрол, с тобой все в порядке? Мы здесь", - голос тети Марджин панически дрожал. - "Ты нас узнаешь? Это тетя Марджин и дядя Норм". Когда меня увозили, я уловила перепуганное выражение на их лицах.
Кабинет был целиком белый. Везде пахло дезинфекцией. Меня вкатили в маленькое чистое кубическое помещение и немедленно задернули занавеску.
Поскольку я спрашивала, когда привезут Марка, испуганный голос тети Марджин объявил о его прибытии. Его ввезли вслед за мной. Я слышала, как он разговаривает, как спрашивает обо мне, но никто ничего ему не рассказывал. Сказали только, что с ним все в порядке.
"Кэрол, я врач. Как ты себя чувствуешь?"
"Больно. Можно мне немного болеутоляющего?"
"Это слишком опасно. Если мы дадим тебе его, может наступить шок. Постарайся потерпеть еще час, ладно?" - Он мягко улыбнулся и продолжил. - "Мы собираемся перевезти тебя в другую больницу, в Сиу Сити. Туда примерно час езды, вот там, возможно, тебе дадут болеутоляющее. Твоя нога очень сильно повреждена, а эта больница слишком мала, чтобы оказать тебе необходимую помощь. Твой кузен тоже поедет с тобой".
"Можно, чтобы он поехал в одной машине со мной?"
"Вообще-то тебя повезут в "Скорой", ну да ладно, он поедет с тобой".
Пока доктор говорил, я увидела тетю и дядиного пастора. Он улыбнулся мне и мягко коснулся ноющей руки. Как хорошо увидеть кого-то, кто так хорошо к тебе относился последние две недели.
Я снова сосредоточилась на враче.
"Кэрол, теперь послушай меня. Слушаешь?" - он смотрел мне прямо в глаза.
"Да", - ответила я.
"Кэрол, то, что я скажу, исключительно важно" - он замолк, колеблясь. - "Кэрол, твою ногу спасти нельзя".
Что? Что он сказал?
"Что вы имеете в виду?" - задиристо спросила я.
"Ее придется ампутировать".
Слова отражались эхом в мозгу, пока я пыталась их осмыслить. Ампутировать! Что это значит? Отрезать?
"Вы, должно быть, шутите!"
Его лицо потемнело: "Такими вещами не шутят".
У меня внутри все оборвалось. Неверие переполнило сердце, и я забыла о боли. Внезапно меня охватил гнев и паника. "Дайте мне посмотреть на нее!" - кричала я и изо всех сил пыталась увидеть то, что все эти незнакомцы пытались скрыть от меня. Но врач и медсестры держали меня крепко.
Почему они не дают мне посмотреть на нее? Я вырывалась и визжала. Это моя нога, и я хочу увидеть, что с ней случилось. С ней не могло случиться чего-нибудь ужасного! Она только сломана!
"Дайте мне посмотреть на нее!"
Опустошение охватило меня и я откинулась на кровать. Врач и сестра отступили на шаг и я осталась наедине с молитвами доброго пастора. Вернулась боль. Я почувствовала, как устала, как слаба. Я сдалась.
"Все равно. Везите меня в ту больницу. Я хочу, чтобы боль прекратилась".
Врач сочувственно кивнул, и мне стало неловко, что я причинила ему дополнительный стресс.
Меня снова завезли в уже знакомую карету "Скорой". Мы с Марком готовы были ехать. Тот же заботливый работник "Скорой" сопровождал нас, и мне было легче от этого. Машина начала свой бег сквозь ночь. Темнота навевала сон на усталые глаза. Может быть, боль отступит, если я поддамся сну?
Строгий голос прервал безмятежность.
"Кэрол! Не спи!" - это был сопровождающий.
"Почему?"
"У тебя может развиться шок. Ты должна бодрствовать. Это тяжело, я знаю, но ты должна".
Он продолжал разговаривать со мной всю дорогу. Он говорил о разном. Иногда я слушала, иногда начинала задремывать. Тогда его голос становился громче и резче. Он спрашивал меня о доме, о семье. К нему присоединился Марк и поддержал мою борьбу.
"Ты можешь, Кэрол. Давай, не спи".
Я повторяла: "Я не должна спать. Я не должна спать". Голос становился все тише и тише. Разговор вокруг меня стал отдаляться, предостережения стали казаться менее угрожающими. Умиротворение обволокло мое тело. Раздражающее беспокойство ушло. Дурманящее тепло снизошло на меня. Я улетала куда-то далеко, в облака. Спать, наконец-то спать. Развивался сильнейший шок, пока я шла к обманчивому миру. В карете "Скорой" началась паника. Началась гонка со временем.
Наконец водитель увидел огни Сиу Сити. На улицах города автомобили уступали дорогу бешено мчавшейся карете, но сопровождающему и Марку время казалось бесконечным. До въезда в больницу лежал долгий, долгий путь.
Мой сон не прервала подготовка к операции, изменившей мою жизнь. Мое юное тело, вымытое и обеззараженное, вкатили в операционную, чтобы оно никогда больше не стало таким, как прежде.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26232Unread post Didier
07 Mar 2018, 18:16

3. Убаюканная пастырем

В субботу утром ярко светило солнце, долгая ночь осталась позади. Я проснулась с чистой культей в белых бинтах. Я безучастно смотрела на повязку. Сверхъестественное умиротворение вкупе с транквилизаторами помогали переносить потерю. Депрессии не было, хотелось только спать. Как только лучи солнца заглянули в палату и упали мне на лицо, веки сами закрылись, и на меня снова навалился сон.
Тем временем со всех концов света слетелась моя семья. Самая старшая сестра Шейла и ее жених Джим - из Калифорнии, двадцатилетняя Джинни - из колледжа Уитон, мама с папой - из Кореи. Мой брат Боб, возвращаясь из поездки по Святой Земле, оказался в Лондоне, но новости дошли и до него, и он готовился к возвращению.
Хотя вся семья разъехалась, они оставили множество друзей, которые поддерживали их молитвы. Доктор Чо в Сеуле воззвал молящихся поддержать юную жизнь в Сиу Сити, штат Айова. Кореец за корейцем поднимались на молитвенную гору, испещренную кельями, предназначенными исключительно для молитвы. С их губ срывались призывы и благодарности, пока эти преданные сердца разговаривали с Богом среди людей, исповедующих буддизм. Но их вера и любовь к Иисусу были так сильны, что затмевали все предшествовавшие верования. Сила Божья благословляла их преданность, а они один за другим присоединялись к братьям и сестрам в молитве. Снова и снова приближались они к трону Царя своего, снова и снова звучало имя Кэрол.
Глубоко в душе мои усталые родители ощущали молитвы своих братьев и сестер в пещерах Кореи. Пока они летели на Гавайи, потом в Лос-Анджелес и Сиу Сити, Бог всякий раз ниспосылал им мир и покой. Всякий раз в полете они видели восход солнца и каждый раз в их сердцах звучали слова Псалма 57: "Давайте песней приветствовать восход!... Ваша верность выше небес" (Псалом 57:8,10).
Хотя я не могла слышать эти молитвы из Кореи, я тоже ощущала их. В глубине души я была связана со своей благочестивой семьей нашим общим источником жизни - Иисусом Христом.
Когда через несколько часов я проснулась, надо мной склонилось знакомое лицо. Джинни приветствовала меня с болью в глазах.
"Доброе утро, Кэрол", - ее голос был тихим и ласковым. - "Мама и папа уже на борту самолета. Путь сюда неблизкий, поэтому они будут не раньше завтрашнего утра. Как ты себя чувствуешь?"
"Отлично", - мой голос был едва слышен.
"Гретхен приходила повидать тебя раньше. Она упала в обморок, когда увидела переливание крови. С ней все будет хорошо, но она просила объяснить, почему ее здесь нет".
"Ладно", - ответила я. - "Как давно ты здесь?... Ох, Джинни, я так рада, что ты здесь".
"Я знаю... Я тоже, Кэрол", - ее голос задрожал.
"Джинни, я ничего не знаю о Марке. Что с ним?"
"С ним все будет в порядке, Кэрол. У него сломана нога, поэтому он несколько месяцев будет лежать в больнице, пока она не заживет, но с ним все будет хорошо. Он постоянно спрашивает о тебе".
"Могу я с ним поговорить?"
"Лучше попозже. Отдохни пока".
Я знала силу своей сестры. Я могу на нее рассчитывать, думала я, и это успокаивало. Я отчаянно хотела дотянуться до нее и прикоснуться к ней, но малейшее движение причиняло боль. Я лежала тихо. В нашем молчании было много взаимного чувства. Я коснулась щекой мягкой подушки и провалилась в спасительный сон.
Утро сменилось днем. Я познала новую разновидность боли, боль-призрак из прошлого. Она начиналась от кончиков несуществующих пальцев на левой ноге и достреливала до макушки. Голова кружилась, и меня охватывала тошнота. Это были фантомные боли - проклятый спутник всякого, недавно лишившегося конечности. Они накатывали каждые несколько минут, несмотря на изрядные дозы морфина. Мое измученное сознание, еще не приспособленное к потере ноги, продолжало посылать сигналы нервным окончаниям, как будто изуродованная конечность еще существовала.
Джинни реагировала на каждый стон, вырывавшийся из моих губ. Сон пришел и ушел. Ожидание мамы и папы казалось бесконечным. Что они скажут своей маленькой девочке, заглянувшей в глаза смерти? Я знала, что они приедут совершенно опустошенными, и отчаянно пыталась собраться с внутренними силами, которые могла им передать. Я должна сперва что-то сказать, думала я. Что именно, я не знала, но что-то должна была придумать.
Господь поддерживал меня в моем сражении. Хотя за меня молились повсюду в мире, борьба была в конечном счете моей собственной - духовная битва света и тьмы, результатом ее были жизнь или смерть, здравомыслие или безумие.
"Джинни?" - я обернулась к женщине рядом со мной.
"Привет, Кэрол, это Шейла. Мы с Джимом рядом, Джинни пошла отдохнуть".
Ох, я так рада была ее видеть! Самая старшая из моих сестер, ей было двадцать шесть, всегда была источником спокойствия и безопасности. С прибытием каждого нового члена семьи я чувствовала, как возрастает мощь крепости вокруг меня.
"Шейла, еще кто-нибудь приехал?"
"Нет, мама и папа скоро будут, а Боб и Линда еще на пару дней задержатся".
Я кивнула и закрыла глаза.
Шейла и Джим приехали рано утром и освободили Джинни от горестной обязанности сидеть рядом со мной. Моим сестрам пришлось все это видеть и переносить - ночные кошмары, фантомные боли, страх и ужас. Заперли ли они свом эмоции в себе или выражали или даи им выход наружу впоследствии, я никогда так и не узнала. Я ощущала только их силу.
Боль терзала тело и сознание. Тем не менее я пыталась сосредоточиться на тех семи часах, которые отделяли родителей от меня. ожидание казалось вечным. Потом сосредоточенность сменилась физической слабостью и я опять провалилась в тревожный сон.
Через пять часов я резко пробудилась в панике. Определенно я пропустила приезд мамы и папы. Кто держит меня за руку? Я открыла глаза. Это была Шейла.
"Ш-ш-ш... Все в порядке, Кэрол. Мамы и папы еще нет, но они приедут с минуты на минуту. Ты проснулась как раз вовремя".
Я лежала на спине и ежилась, когда чувствительные ткани спины касались пропотевшей простыни. Мне стало легче оттого, что я не пропустила приезда мамы и папы, но я по-прежнему не знала, что им сказать.
Боже, подскажи мне, что им сказать. Пожалуйста... хоть что-нибудь... Прежде, чем я услышала ответ, дверь тихонько отворилась. Показались два бледных взволнованных лица. Они осторожно приблизились.
Не зная, что мне следует сказать, я начала: "Мама... Папа..." Мы молча уставились друг на друга в ожидании. Я выпалила: "Бог сделал это, чтобы я смогла помочь другим страждущим".
Эти несколько слов прорвали напряжение. Слезы покатились по их щекам и они быстро подошли к кровати. Все мы знали, что это правда. Бог использовал разрушительный план Врага в Своих целях. Как именно, я тогда не понимала. Бог показал мне это со временем.
Моя мама сделала то, что делают все матери, когда их дитя в беде - обняла меня. Но я закричала от боли. Мама отшатнулась, бормоча извинения. Но радость быть рядом с мамой и папой быстро затмила все неудобства.
Все приходило в порядок. Мама сидела рядом с кроватью и тихонько напевала. Папа сидел с другой стороны и гладил единственное место, которое не болело - пальцы на правой ноге. Я снова погрузилась в глубокий сон, на этот раз умиротворенный - мама и папа были рядом.
Как только мои родители увидели, что я мирно уснула, на них навалилась собственная усталость. Нянечка увела маму в комнату для отдыха. Папа, однако, не мог покинуть своего поста. Глядя на холодную пластиковую кислородную маску у меня на лице и множество трубок, входящих и выходящих повсюду, он думал: "Почему мне пришлось быть так далеко? Почему меня не было здесь, когда все это произошло? Возможно, я смог бы чем-то помочь". В его мыслях не было чувства вины, только грусть и беспомощность. Как он был признателен за то, что его маленькая девочка верила в Христа так же, как он сам: "По крайней мере здесь был надежный пастырь, чтобы поддерживать и любить ее в этой одинокой темной пустоши".
Его размышления прервало осторожное прикосновение к плечу. Это была нянечка.
"Доктор Шуллер, звонит девушка из Калифорнии. Она спрашивает Кэрол. Я сказала, что к телефону подойдете вы".
"Вы знаете, кто это?" - спросил папа.
"Она сказала. что ее зовут Энджи и что она - подруга Кэрол".
"Я знаю ее. Я поговорю с ней, спасибо", - мой папа улыбнулся нянечке и подошел к телефону.
Пока он шел мимо сестринского поста, он вспоминал хорошенькую девочку. которая часто бывала в нашем доме, наши совместные игры в софтбол [разновидность бейсбола - прим. перев.] и хихиканье над приятелями.
"Как она узнала о происшествии?" - размышлял он. - "Я не знаю никого, кто мог бы ей позвонить".
Он добрался до телефона и поднес трубку к уху.
"Энджи? Это мистер Шуллер".
Голос на другом конце провода взорвался: "Мистер Шуллер! Это не Кэрол, правда? Пожалуйста, скажите, что это ошибка", - Энджи всхлипывала и задыхалась в ужасе. - "Пожалуйста, скажите, что это неправда! Это не может быть правдой! Неужели это действительно случилось?"
Папино сердцне сжалось: "Да, Энджи. Мне очень жаль, но это правда".
"Нет, я не верю! Это неправда!"
После нескольких минут разговора мягкость папиного голоса остановила истерику Энджи. Тогда он спросил: "Энджи, скажи пожалуйста, от кого ты об этом услышала?"
"Ну", - продолжила Энджи сквозь всхлипывания, - "я прочла в газете. Мне показал ее папа и спросил, не та ли это Кэрол. Я не знала, что и делать. Я знала, что это она, но просто не могла поверить!"
"Я знаю, Энджи, никто из нас не может, но это правда. Все, что мы можем сделать - это молиться за нее. Кажется, что ее жизнь в безопасности, но что будет с остатком ноги, врачи пока не знают. Продолжай молиться за нее, ладно?"
"Ох, мистер Шуллер, обязательно буду. Спасибо вам за все. Я не хочу вешать трубку, но придется, а то получится слишком дорого".
"Хорошо, Энджи, пока".
"До свидания и передайте привет Кэрол от меня".
"Передам. До свидания".
Мой папа повесил трубку. Газета! Он даже вообразить не мог такого ужасного способа узнать о происшествии и подумал, сколько еще людей таким образом узнают, что случилось со мной. Он вернулся к моей кровати. Слушая мое глубокое ритмичное дыхание, он сам начал засыпать.
Вздрогнув, он проснулся от болезненного вскрика. "Что с тобой, Кэрол?" - озабоченно спросил он.
Глубоко вздохнув, я ответила: "Все в порядке". Я еще раз вздохнула: "Это просто фантомная боль. Извини, папа, я тебя разбудила".
"Господи, Кэрол, да все в порядке. Мне вообще не следовало бы спать".
Я получала много весточек от друзей из дома и от совсем незнакомых друзей, которые поддерживали меня молитвами. Было так отрадно слышать их ободряющие слова. "Папа, кто-то еще звонил?"
"Да, Энджи", - ответил он.
"Правда?" - возбуждение и любопытство окрасили мой слабый голос. - "Что она говорила? Как она вообще обо всем этом узнала? Как ты думаешь, я могу ей позвонить?"
"Ну, я думаю, что тебе следует немного окрепнуть, прежде, чем мы позволим тебе болтать по телефону. Мы знаем, как ты болтаешь, Кэрол Шуллер, ты совершенно выдохнешься". Мы оба улыбнулись правдивости этого заявления.
Я снова задала вопрос: "Как она узнала о несчастном случае? Ей кто-то позвонил?"
"Нет, Кэрол", - ответил папа. - "Она прочитала об этом в газете".
"В газете?" - удивленно воскликнула я. - "Значит, я звезда? Вау!"
В моих глазах появился блеск. Я никогда не мечтала о славе, скорее хотела стать этаким Давидом Вилкерсоном [американский евангельский проповедник, автор программы освобождения молодежи от алко- и наркозависимости - прим. перев.], проповедующим уличным бандам. Я читала все его книги о работе на улице. Мне всегда нравились такие люди, хотя я всегда воспринимала их, как жертвы. Как бы я хотела их повидать! Я мечтала переехать в Бронкс и стать закадычным другом Давида. Однако сейчас у меня случился легкий приступ звездной болезни.
Затем мысленно я вернулась к Энджи. "Бедная Энджи. Было бы ужасно прочесть о ней в газете такое".
"Да", - согласился папа.
Я еще раз глубоко вздохнула. "Папа, попроси, пожалуйста, сестру сделать мне еще один укол обезболивающего".
"Сейчас попрошу. Кажктся, уже пришло время. Сейчас вернусь".
"Папа", - позвала я, как только он встал с места, - "спасибо, я тебя люблю". Мое сердце переполнилось глубокой нежностью от повторения этих привычных слов.
Его глаза снова наполнились слезами: "Я тоже тебя люблю, дорогая". Дорогая - он часто так меня называл. Мне нравится, когда он меня так называет. И произносит это всегда знакомым, мягким голосом.
Дверь тихо закрылась за папой.
В палату вошла мама - присматривать за мной.
"Я встретила папу в холле и убедила его немного поспать. Больница предоставила нам отличную комнату с кроватью и душевой, на все время, пока она нам понадобится. После душа и короткого сна я почувствовала себя гораздо свежее. И попросила сестру сделать тебе укол". Когда пришла медсестра, она проверила мои жизненные показатели и сделала долгожданный укол. В последние часы температура у меня медленно повышалась, и медсестра слегка нахмурилась. Посоветовав мне поспать еще, она удалилась. Мы с мамой смотрели друг на друга в тишине. Мы обе понимали, что повышение температуры означает возможную инфекцию. Врач предупредил нас о такой возможности из-за того, что я могла нахвататься микробов, лежа в кювете, но мы пока это не обсуждали.
"Мама", - устало сказала я, - "меня знобит. Ты можешь меня укутать?"
"Конечно", - она осторожно приблизилась к кровати, так как уже знала, что малейшее сотрясение причиняет мне боль. Затем бережно подтянула одеяла кверху и заправила их под плечи. Бережно смахнула волосы со лба и поцеловала в макушку. Она почувствовала исходивший от меня жар, и встревожилась.
Чтобы не дать страхам разрастись, мама открыла дневник, который вела с начала этого непредвиденного приключения. Слезы закапали на чистые страницы, пока она писала:
"9 часов утра. Снова утро, все тихо. Вдали я слышу церковные колокола. Это воскресное утро, я сижу с Кэрол одна, за исключением медсестры. которая часто заходит. Культя Кэрол в белых бинтах на вытяжении. Пальчики здоровой ноги с наманикюренными ноготками касаются спинки кровати. Кажется, что трубки тянутся ко всем частям ее тела. Над головой висит кардиомонитор и чертит ритмичный рисунок, но повсюду на ней синяки и ссадины. Тело и лицо распухли. Она то просыпается, то снова засыпает, пока я сижу рядом с ней. Температура за последние часы постоянно повышается. Если она не упадет, это может означать инфекцию. Может потребоваться ампутация большей части ее ноги. Я беспокоюсь за нее".
Мама остановилась. "Господи, не допусти, чтобы это случилось! Не допусти, чтобы моя малышка потеряла больше, чем есть", - лихорадочно шептала она. - "Ты сохранил ей жизнь, я признательна Тебе, но, пожалуйста, сохрани ей колено. Я верю в Тебя, Господи, но иногда это так трудно. Укрепи мою веру, помоги мне уверовать, что она более Твое дитя, чем мое".
Она вспомнила притчу из Евангелия от Марка об отце одержимого мальчика. Тот вслух кричал, чтобы Иисус позаботился о его сыне: "Я верую, помоги моему неверию". Она знала, что ее призыв будет услышан.
Она вернулась к своим записям, а я снова проснулась. Внезапно возник вопрос, отсутствие ответа на который мешало мне спать.
"Мама, я хочу спросить", - я замешкалась на несколько секунд, а затем выпалила. - "Что они сделали с моей ногой, я имею в виду, с той частью, которую отрезали?"
Отшатнувшись, мама попыталась взять себя в руки и, наконец, ответила: "Ну, я подписала бумагу, чтобы ее захоронили".
Мной овладело странное спокойствие. Я была благодарна за то, что ее похоронили так же, как когда-нибудь похоронят остальное мое тело. Хотя ноги не стало, это была часть меня, и меня беспокоило, что с ней случилось. Меня беспокоило, чтобы ее не выбросили в мусор, и я была рада услышать, что этого не случилось. "Хорошо, я так рада, что мне не выдали ее в банке, как аппендикс!"
Мама сглотнула, и ее лицо позеленело. Она мужественно пыталась найти нечто забавное в моей типичной остроте. В тревогах последних дней она успела позабыть мое своеобразное чувство юмора.
Время тянулось, и маму вновь стал охватывать ужас. Словно в театральной мизансцене, вошел папа.
"Арвелла, как дела?" - папа с беспокойством смотрел на нее.
"Я устала. Мне нужно снова отдохнуть".
"Хорошо", - ответил папа. - "Я сейчас чувствую себя много лучше. Тебе действительно необходимо отдохнуть, но врач хочет поговорить с нами обоими".
"Ты не знаешь, о чем?" - озабоченно спросила мама.
"Нет, Арвелла. К сожалению, не знаю. Пойдем узнаем".
Папа подал ей руку и они вместе вышли в холл, где их терпеливо дожидался врач.
"Миссис Шуллер, мистер Шуллер, здравствуйте. Я один из врачей, оперировавших Кэрол. Как вы себя чувствуете? Удобно ли вам в комнате, которую вам предоставили?"
"Да, это словно ответ на наши молитвы", - воскликнула мама, и папа с ней согласился.
"Хорошо. Я пронимаю, как вы оба, должно быть, устали. Мы попытаемся сделать все возможное с нашей стороны, чтобы вам было чуточку легче. Сообщите нам, если вам понадобится что-то еще", - в голосе врача прозвучало сочувствие. - "Боюсь, что сообщу вам недобрые новости. Похоже, у Кэрол начался остеомиелит, костная инфекция в бедре. Это очень серьезно. и если его не лечить, может привести к роковым последствиям. Шанс на такие последствия очень невысок, потому что мы тем или иным способом вмешаемся. Существует несколько разных способов, зависящих от тяжести инфекции".
Мама охнула и уронила голову на папино плечо. Он крепко обнял ее своей сильной рукой. Врач продолжал.
"В результате инфекции может потребоваться ампутация бедра. До завтра мы ничего не сможем узнать. Мы снова поместим ее в операционную и посмотрим, что творится у нее в ноге. Я не могу сказать, что все идет хорошо. Шансы на повторную ампутацию очень высоки, но это сохранит ей жизнь. Я вынужден просить вас подписать разрешение на удаление большей части ее ноги. Медсестра поможет вам заполнить форму". Он помолчал и тяжело вздохнул: "Мистер и миссис Шуллер, мне жаль! Мы сделали все возможное, чтобы помочь вашей дочери, но иногда нам ничего не остается. Мы пытались сохранить ей колено, но, возможно. вскоре от этого откажемся. Пока что мы продолжаем вводить ей антибиотики и молиться".
Врач увидел боль на лицах моих родителей и его взгляд наполнился сожалением. Они поблагодарили врача и пошли подписывать необходимые бумаги с помощью медсестры. Папа с неохотой выводил свою подпись и смотрел на маму со слезами на глазах.
"Я чувствую себя неудачником", - говорил папа. - "Я молился, я так верил, что врачи скажут после операции "Необходимость в этом отпала"".
Мама кивала, соглашаясь. Папа отвел ее в комнату отдыха, поцеловал и возвратился ко мне. Мама укрылась прохладными простынями и приказала себе спать.
Когда папа занял свое место у кровати, я проснулась и приветствовала его слабой улыбкой. Хотя мой голос был предельно слаб и искажен кислородной маской, мне хотелось разговаривать. "Папа, посмотри на скобу для вытяжения. Видишь числа? Сорок восемь и восемнадцать?"
Папа поискал на железяках надписи и, наконец, нашел то, о чем я говорила. Он кивнул. Я продолжала: "Сорок восемь - все беды мы отбросим! Восемнадцать - все будут на меня равняться!" Слабая улыбка разгладила мои распухшие щеки. "У меня все будет так же хорошо, как в этих поговорках, как у тебя, папа. Не думаешь ли ты, что я тоже смогла бы стать знаменитой?" Если бы я только могла прижаться к нему, но он понял шутку и ободряюще усмехнулся.
"Да, Кэрол, думаю, ты бы смогла", - он тихонько усмехнулся, потом посерьезнел. - "Кэрол, мне нужно с тобой поговорить". Я услышала настойчивость в его голосе и мое легкомысленное настроение как ветром сдуло.
"Мы с мамой говорили с твоим врачом", - продолжал он. - "Похоже, что у тебя в ноге серьезная инфекция. Завтра будет еще одна операция и, возможно, придется отнять тебе ногу еще выше".
Легкая тошнота, которую я испытывала, стала непереносимой, когда я подумала о тщетных молитвах и надеждах сохранить колено. Ужас поражения и осознание проигрыша начали охватывать меня изнутри. Я так хотела сохранить колено! Но я понимала, что меня ждет, если не удастся остановить инфекцию.
Мой папа, увидев на моем лице признаки отчаяния впервые со времени, когда произошел несчастный случай, был встревожен. Я так хорошо держалась. Он беззвучно молился: "Не сдавайся, Кэрол, не сейчас. Пожалуйста, не сдавайся. Боже, не допусти ее впасть в горечь или подавленность. Защити ее от саморазрушения, Боже! Сражайся за нее, она так устала".
Внезапно исчезла позитивная сила и удивительный подъем. Слова врача разрушили наш хрупкий мирок. Ослабев, я уснула, и пока я спала, в палату вползло отчаяние. Моим отцом овладело опустошение, ушла наша надежда. Неуклюже сидя в кресле, он смотрел, как медсестра занимается рутинной проверкой жизненных показателей. Это была ее территория, и она это знала.
"Вероятно, есть другой Часовой, зорко стоящий на посту и оберегающий Кэрол", - думал отец. - "Он - великий целитель и Его защита распростерта над Кэрол".
"Как эта медсестра охраняет свою территорию, так я охраняю свою", - казалось, что папа слышит Его слова. - "Кэрол - моя территория. Я не потерплю захватчиков. Я не устрашусь врага. Я приду на свою территорию, словно львица к своему детенышу".
"Я знаю, что Бог следит за ней", - напоминал себе папа. - "Он сохранил ей жизнь и проведет через все невзгоды, которые ждут нас в будущем".
Как только медсестра закончила свои процедуры, она шепнула отцу, что ему звонят. На линии был его подруга, Кори СерВаас, врач и редактор журнала "Сатэрдэй Ивнинг Пост".
"Боб, я узнала о Кэрол. Мне так жаль", - сочувственно начала Кори. Следующие слова она произнесла с нажимом: "Боб, ты должен привезти Кэрол назад, в Калифорнию! Не разрешай им ничего больше делать с ее ногой! Я знаю, они там делают все, что могут, но здесь есть места, гораздо лучше оборудованные. Если мы сможем организовать ей перелет в течение суток, мы спасем ее колено. Я уже говорила с врачом Кэрол, и он дал нам добро. Единственнное, что нам нужно, это твое и Арвеллы согласие и санитарный самолет".
Папа был изумлен. Его эмоции запрыгали, словно йойо [детская игрушка - комбинация маятника Максвелла и гироскопа - прим. перев.] - надежда, отчаяние, надежда, отчаяние - неожиданно сменяли друг друга.
"Ну, так что ты решил?" - спросила Кори.
"Ох, Кори, тут столько ответов", - выдохнул папа. - "Мне нужно поговорить с Арвеллой и Кэрол. Сколько у меня времени?"
"Боюсь, не больше пары часов. Мне жаль, Боб, но нужно сделать столько приготовлений, а чем дольше мы ждем, тем призрачней шансы на успех".
"Но Кори, можно ли перевозить Кэрол вообще?"
"Да. Ей будет больно, но она будет находиться в специально оборудованном реактивном самолете с медсестрой, и врач сможет там ввести ей эффективное успокоительное. Боб, я думаю. что ты должен это сделать. Переговори с Арвеллой и Кэрол и перезвони мне".
"Хорошо. Большое спасибо, Кори! Это может быть ответом на мои молитвы! До свидания".
Папа медленно повесил трубку. Потрясение пополам с тревогой и возбуждением читались на его лице, но все это давало надежду. Он снова мог надеяться! Он быстро направился в холл, не прекращая молиться.
"Арвелла! Есть новости, думаю, хорошие!" - воскликнул он, разбудив дремлющую маму. С широко открытыми глазами мама слушала папин отчет о телефонном разговоре. Она сохраняла молчание, а когда он закончил, встала на колени рядом с кроватью и сказала: "Будем молиться за это". Вместе они уронили слезы ужаса, смущения, удивления и, наконец, умиротворения. Они уже знали, что нужно делать. Оставалось спросить меня.
Легкое прикосновение вывело меня из глубокого сна. Родители терпеливо дожидались, пока я приду в полное сознание. Через несколько минут я спрашивала: "Что случилось?"
"Кэрол, бояться нечего", - мама взяла меня за руку и легонько по ней похлопывала. - "Мы должны как можно скорее принять решение".
Как только они изложили мне суть дела, во мне возродилась новая надежда.
"Ну", - рассудительно отвечала я, - "Если это сохранит мне колено, нужно ехать. В любом случае будет хорошо оказаться дома среди друзей". Потом я вспомнила: если сейчас настолько больно, когда ко мне просто прикасаются, что же будет во время перелета в Калифорнию?
Но в глубине души я уже приняла решение. Я хотела сохранить колено и была уверена, что, если не поеду, сделать это не удастся.
"Летим домой!" - заявила я родителям и, глядя им в глаза, убедилась, что приняла правильное решение.
В течение пары часов все было согласовано. Мама и члены семью летели вместе со мной прямо в округ Ориндж. С каждой минутой возбуждение нарастало. Но, по мере того, как день катился к вечеру, необычная активность и развивающаяся инфекция сделали меня слабее, чем обычно, и я почти непрерывно спала.
В одиннадцать вечера меня разбудили, чтобы отправляться. Во сне я ощущала, что много людей смотрят на меня, и когда я открыла глаза, оказалась окруженной пятью незнакомцами в белом. Когда я узнала медсестру со своего этажа, то слегка расслабилась. Все они готовили меня к перелету, до него оставался всего час.
"А где мама и папа?" - капризно спросила я. - "Мне не нравится, что все эти люди здесь, а их нет".
Медсестра сказала правду: "Твои родители укладывают вещи. Они будут с минуты на минуту. Извини, но все эти люди, возможно, пугают тебя, но их помощь нам необходима. Через несколько минут мы наложим тебе на ногу шину, чтобы зафиксировать ее неподвижно, и уложим тебя на каталку, чтобы поместить в карете "Скорой"".
"Ладно", - я поверила ей, потому что она так хорошо обо мне заботилась. - "Вы повезете меня до самолета?"
Она кивнула, и тут появились мама с папой, лица обоих выражали явное облегчение. Они оба осторожно поцеловали меня в распухшие щеки.
"Вот и хорошо, Кэрол. Готова ехать?" - врач подошел тоже. - "Время накладывать шину".
Меня объял ужас, когда я увидела за ним двух санитаров с голубой шиной длиной в четыре фута [ок. 122 см. - прим. перев.]. Я глубоко вздохнула, еще раз уставилась на устрашающую шину и кивнула утвердительно.
"Мама, подержишь меня за руку, пока они будут ее накладывать?" - в моем дрожащем голосе слышался ужас. От мысли о том, что моего бедра сейчас будут не просто касаться, но двигать его, по спине бежал холод, но сделать это было необходимо. Мама мягко сжимала мою дрожащую руку.
Они положили шину рядом с ногой. Затем двое мужчин приподняли ногу, а остальные задвинули под нее шину.
Невыносимая боль пронзила меня, словно в верхнюю часть ноги попали сгустком пламени. Из глаз хлынули слезы. Я изо всех сил сжимала мамину руку. Затем снова накатила тошнота.
Работа была закончена, пульсирующая боль в ноге уменьшилась до легкого подергивания, а потом - до неприятного покалывания. Я была благодарна медсестре, сделавшей мне полчаса назад укол сильнейшего болеутоляющего, как и было предписано.
Затем без предупреждения меня подняли на каталку. Я снова издала крик боли. А что мне еще оставалось делать? Но, как и раньше, боль успокоилась, и мы были готовы ехать.
В ясном небе сияла полная луна. Кукурузные стебли проносились мимо окна, пока Джинни, медсестра и я переносили часовую поездку. Боль, временами отступавшая, начала пульсировать постоянно.
Как только мы прибывали в аэропорт, Джинни должна была лететь прямо в Святую Землю для участия в давно запланированной учебной программе, и это была последняя возможность для нее провести некоторое время со мной. Я знала, что она давно ждала этой поездки, но выражение ее лица выдавало озабоченность и колебания.
счастлива, что возвращаюсь домой. Все будет замечательно!" - дала я выход чувствам. - "Надеюсь, семья не будет слишком разочарована тем, что я слишком много времени уделяю друзьям. Я так долго их не видела, и нам есть, о чем поговорить".
Джинни приподняла голову и улыбнулась. Моя возбужденная речь, казалось, немного ее успокоила. На выезде из города в карете снова воцарилась тишина.
Огни спящего аэропорта мрачно приветствовали кортеж машин, сопровождавших карету "Скорой помощи".
Когда меня переносили в самолет, боль была почти невыносимой, но ничто не могло унять моего возбуждения. Были сделаны последние фотографии и руки махали в прощальном приветствии, как будто мы расставались навсегда.
Джинни мягко заглянула мне в глаза. "Кэрол, я буду скучать по тебе. Я скоро вернусь и привезу тебе что-нибудь, ладно?" В ее глубоких карих глазах заблестели слезы. "Я люблю тебя! Я буду молиться за тебя!"
Многие близкие родственники, включая тетю Марджин и дядю Норма, смотрели. как я исчезаю во чреве самолета. Что они чувствовали, трудно передать словами, но преобладало умиротворение оттого, что я возвращаюсь домой. Огни Сиу Сити, штат Айова, остались позади, растворившись в мерцании звезд.
Мама сидела рядом и держала меня за руку. Она смотрела на меня с видимым удовлетворением. "Ну, Кэрол, мы возвращаемся домой. Как я этому рада!" Как только ее усталые, все еще блестевшие глаза встретились с моими, улыбка облегчения осветила ее лицо. Отвечать было не нужно, все и так было ясно.
Во время полета боль постепенно нарастала. От бинтов исходило жуткое зловоние, и всех пассажиров охватила тревога. Кроме меня: я засыпала и просыпалась, находясь почти в состоянии эйфории. Мое внимание привлекали только те, кто проходил мимо моей шаткой временной постели: я ужасно боялась, чтобы меня никто не толкнул.
Каждый раз, когда мне казалось, что я больше не выдержу, я чувствовала, как мой Пастырь мягко поднимает меня и направляет Своими сильными руками. Он единственный, кто мог прикасаться ко мне безболезненно тогда, и я безгранично признательна Ему за это.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26292Unread post Didier
10 Mar 2018, 15:08

4. Сирены в ночи

Огни дорожного освещения расплывались, пока карета скорой помощи мчалась по Оринджу, штат Калифорния. Больше никаких кукурузных стеблей, никаких полей люцерны, никаких ферм. Только здания, фривеи и изредка зеленые лужайки парков за окнами кареты. Громко вскрикивали сирены, несмотря на то, что улицы были пустынны. Рассвет был едва заметен на востоке, когда карета затормозила у входа в Детскую больницу.
Я лежала в состоянии, близком к истерике от боли и лихорадки. Зловоние было столь невыносимым, что не было нужды в осмотре и анализах. Мой хирург-ортопед, доктор Уильям МакМастерс, скомандовал: "Немедленно снимите все эти повязки и готовьте ее к операции. Посмотрим, что там происходит".
Меня быстро вывезли с небольшого совещания медицинских экспертов. Не было никаких предисловий, но меня наполнило чувство уверенности: эти люди были озабочены тем, чтобы сохранить мне колено, не меньше, чем я.
Тем не менее, папе и маме сообщили печальную новость о том, что, несмотря на путешествие, ногу, возможно, придется ампутировать полностью. Им пришлось снова пройти мучительную процедуру подписания разрешения на ампутацию.
Доктор МакМастерс пояснил: "Мистер и миссис Шуллер, я отчаянно хотел бы обнадежить вас, но раздавать пустые обещания - не в моем обыкновении. Шанс остается, но очень маленький, и я хочу, чтобы вы об этом знали. Врачи в Айове проделали выдающуюся работу, чтобы сохранить Кэрол жизнь. За это они достойны самого высокого восхищения".
Мама и папа кивнули, соглашаясь, но в глубине души знали, что был всего лишь Один, тот, кто сохранил мне жизнь. Они испытывали глубокую благодарность врачам, но знали, что восхвалять следует Бога, а не человека. Только Бог мог сохранить мне остаток ноги.
Врачи удалились в операционную, а мои родители скорчились на кушетке в комнате ожидания, опустошенные и подавленные. Они одиноко сидели, поддерживая друг друга и изредка всхлипывали до тех пор, пока все эмоции не "выгорели".
Час, два часа, три часа. Мама и папа задремали, все еще поддерживая друг друга для безопасности. Свет нового дня наполнил комнату и ласково окутал их. Больница потихоньку просыпалась. Сменялись медсестры, врачи стирали с лиц усталость, отправляясь домой.
Мощный луч света разбудил маму и папу, когда доктор МакМастерс вошел в комнату ожидания.
"Ну что ж, у меня есть добрые вести к началу нового дня!", - улыбка осветила молодое загорелое лицо. - "Теперь с ногой Кэрол будет все в порядке. Нам пришлось долго и тяжело сражаться, но зато у нее теперь есть колено".
Хвала вырвалась из сердец моих родителей, восхищенных своим милосердным Богом. Снова на ум пришли слова любимого псалма: "Встретим восход песней! Твоя доброта и любовь обширнее небес. Вера в Тебя выше, чем небеса". Если бы я потеряла колено и даже саму жизнь, их веру в Бога не поколебало бы даже разрушение мира.
Наверху, в белой стерилизованной реанимационной палате я медленно приходила в сознание после операции. Мысли еще плавали, пока я начинала узнавать окружающих. Вокруг суетились медсестры, направляясь к другим пациентам, большинство которых все еще было без сознания. Зрение туманилось от анестезии, я пыталась сфокусировать взгляд на культе. Ее длина не изменилась. Колено было на месте! Счастье восторженно забилось внутри. У меня осталось колено! У меня осталось колено!
Так же быстро, как накатило счастье, возвратилась лихорадка. Начал мучить озноб, медленно стали накатывать ужас и одиночество. Медсестра, увидев, что я проснулась, быстро подошла поближе.
"Привет, Кэрол, как ты себя чувствуешь?", - ее лицо расплывалось, и я пыталась сосредоточиться.
Я невнятно ответила: "Хорошо. Мне холодно. Когда придут мама и папа?"
"Скоро. Тебе придется подождать несколько минут, пока мы не удостоверимся, что ты готова. Дать тебе еще одно одеяло?"
Я кивнула. Она заботливо укутала меня еще одним одеялом, и я снова провалилась в сон.
Казалось, что прошли часы. Я снова проснулась, по-прежнему дрожавшая и одурманенная, но уже в состоянии контролировать свои мысли.
"Кэрол", - это была медсестра. - "Ты готова возвратиться в палату?"
Я испытала облегчение, подумав о том, как покинуть эту холодную неприятную комнату. Окружение незнакомцев все больше и больше раздражало меня. Как я соскучилась по маме и папе!
Меня провезли по холлу, затем череда больших двойных дверей и, наконец появилась дверь моей палаты. На меня снизошло спокойствие, как только я увидела маму и папу. Потом меня переложили с каталки в кровать. Как только улеглись болезненные пульсации в теле, они нежно расцеловали меня и осторожно обняли.
"Кэрол?" - мамин нежный голос прервал молчание. - "Как ты себя чувствуешь? Сильно болит?" Несмотря на победу, которую мы только что одержали, она выглядела встревоженной.
"Да", - ответила я, поколебавшись. Я не хотела усугублять ее тревогу, но пытаться ее обмануть таким слабым голосом было бы бесполезно. Она нерешительно улыбнулась.
Папа решительно подавил уныние: "Тебе сохранили колено! Половина сражения выиграна, Кэрол! Мы справимся и со всем остальным! Бог так милостив!" Его глаза блеснули разгоравшимся пламенем надежды.
По моему лихорадочному лицу расплылась улыбка. Глаза блаженно закрылись, в то время, как мое изжаждавшееся сердце впитывало его энергичные слова. Покоиться в Божьем милосердии означало покоиться с миром. Я училась это делать.
Анестезия взяла свое и я опять провалилась в сон, а мама и папа молитвенно наблюдали за мной. Хотя колено было сохранено, раны на ноге оставались открытыми и возможность инфекции сохранялась. Необходимость в чудесах еще не прошла. За окнами палаты сгустилась темнота. Я часто шевелилась во сне, поскольку снова начались кошмары. Мама и папа переглядывались, гадая, что мне привиделось на этот раз. В них накапливалась и множилась с каждой минутой знакомая уже усталость.
Мама сонно взглянула на папу. "Боб, я думаю, что тебе следует ехать домой. Уже поздно, а тебе нужно хорошенько выспаться. Тебе не следует в воскресенье чувствовать себя больным. Тебе еще предстоит проповедовать". Мама на мгновение замолкла, а затем продолжила: "Я останусь с Кэрол и смогу немного поспать на составленных стульях.
Папа вздохнул в глубоком сомнении. Мама продолжила его убеждать.
"Кроме того, Боб, ты не сможешь помочь Кэрол так, как я это смогу. Тебе придется звать медсестру каждый раз, когда Кэрол понадобится подложить судно или помассировать спину. Здесь я окажусь полезнее. Ты сможешь прийти утром и позавтракать со мной, а потом подменить меня, пока я съезжу домой и немного посплю. Я не смогу ее помыть. Ее раны еще слишком чувствительны, сделать это сможет только медсестра, а я при этом буду не так нужна. Кроме того, Кэрол сможет несколько минут побыть одна".
Папа внимательно слушал. Он словно забыл, что я уже не маленькая девочка, но отчаянно хотел принести как можно больше пользы.
"Арвелла!" - в его голосе зазвучали слезы. - "Если я ничего не могу сделать, я чувствую себя ненужным".
Мама прервала его прежде, чем он успел сказать что-то еще: "Боб, молитва, слова поддержки и ободрения, которые ты говоришь Кэрол и мне, жизненно необходины. Если ты сейчас физически не можешь ничего для нее сделать, то ее умственное и духовное здоровье не менее важны, если не более".
Папа не сдержал слез. Мама тихонько подошла к нему, нежно поцеловала в лоб и сказала: "Бог с тобой, Боб, иди домой. Заступись за нас и отдохни немного, чтобы завтра утром ты хорошо смог расслышать Господа нашего, когда он подскажет тебе те слова, которые нужно сказать нашей больной дочери".
Папа все еще колебался, когда в дверь тихонько постучали. Мама и папа обернулись, чтобы посмотреть, кто это. Осторожно вошел седой мужчина. Знакомый покрой его черного костюма нельзя было спутать ни с чем. Он стоял, высокий и прямой, белый воротничок священнослужителя оттенял его загорелое обветренное лицо. Как только он вошел, он бросил взгляд на меня и его глаза наполнились сочувствием. Он направился к моим родителям.
Его голос был полон мягкости и очарования. "Здравствуйте, я - отец МакНамара, сокращенно - отец Мак", - его утешительная улыбка словно бы осветила всю палату. - "Я хотел бы благословить Кэрол. Вы ничего не имеете против?"
Мои родители утвердительно кивнули, почувствовав, что их сердца наполняются симпатией к незнакомцу.
Когда он повернулся ко мне, я проснулась. На его лице отразилось приятное удивление.
"Кэрол, я - отец МакНамара, меня называют просто - отец Мак. Я хочу благословить тебя".
Я не была уверена в том, что он собирается делать из-за недостаточного знакомства с католицизмом. Однако я испытывала к нему симпатию, между нами уже протянулись какие-то незримые связи, и я согласилась.
Он бережно приподнял мою бледную руку своей сильной и загорелой и легонько ее пожал. Он заговорил коротко, но убедительно.
"Кэрол, я благословляю тебя миром и спокойствием Господним во сне и в бодрствовании на все грядущие дни. Он еще раз легонько пожал мою руку и опустил ее на кровать. Он изящно поклонился нам всем, прошептал "Чао!" и удалился. Глубокая признательность к этому служителю Господа наполнила наши сердца. Мир воистину снизошел на палату.
Папа прервал молчание. "Кэрол, я очень устал, мне нужно поспать. Я сейчас поеду домой. Я буду проповедовать в воскресенье, и мне не пристало выглядеть больным. С тобой останется мама, хорошо?" Я медлила, прежде чем попрощаться с папой, но понимала, что ему необходимо ехать домой.
"Нет, я не возражаю", - разочарование в моем голосе усугубило его колебания.
"Я вернусь завтра утром, а мама поедет домой отдохнуть", - продолжал настаивать он.
Я ответила кивком согласия, и мы все трое были удовлетворены таким решением. Папа тихонько встал и склонился, чтобы поцеловать мою горячую щеку.
"Папа?" - он остановился в дверях и оглянулся. - "Ты не попросишь медсестру сделать мне укол обезболивающего?" Он не расслышал мою просьбу, вернулся и склонился ухом к моим губам. Я повторила просьбу чуть громче и папа удовлетворенно улыбнулся. Он смог быть полезным!
Вскоре пришла одна из моих новых медсестер и сделала укол. Я погрузилась в тяжелый сон. Мама обмякла на своем стуле и тоже заснула.
В палате воцарилась тишина. Тикали часы на стене, противоположной от меня. Созвучно попискивали кардиомонитор и машина искусственной вентиляции легких. Единственным человеческим звуком было тяжелое дыхание. Внезапно тишину пронзил вскрик: "Нет!" Мы с мамой встрепенулись и мгновенно пробудились, но затем я со стоном опустилась на кровать. Мама склонилась надо мной.
"Кэрол", - в ее голосе звучал испуг. - "У тебя все в порядке? Позвать медсестру?"
Я только жалобно хныкала, потому что внезапное движение причинило сильную боль. Наконец я вновь обрела способность говорить: "Мне приснился сон. Машина ударила нас, и я взлетела в воздух". Я скорчилась в постели, как больной щенок.
Мягко и заботливо мама успокаивала меня. Поглаживая меня по щеке, она тихонько приговаривала: "Ш-ш-ш... Уже все хорошо", - как будто я снова была маленькой девочкой. - "Просто признеси имя - Иисус, Кэрол. Иисус... Иисус... Иисус". Она тихонько нашептывала это любимое могучее имя: "Иисус... Иисус". Постепенно я успокоилась и в палате снова воцарилась тишина. Мама продолжала тихонько бормотать: "Это он, Иисус... Иисус".
Я начала повторять имя, которое так много значило для меня. "Иисус... Иисус". Слезы хлынули из налитых кровью глаз

Иисус, Иисус, Иисус,
Как важно это имя для меня.
Владыка, Спаситель, Иисус,
Как благоухание после дождя.

Слова знакомой песни мягко ложились прямо на сердце, и вскоре я снова заснула.
Зоркие глаза моей матери следили за мной, снова готовые воспрепятствовать возвращению страхов. Она думала об ужасах, готовых всплыть и всплывавших из глубин моей памяти. Она плотно зажмурилась, словно пытаясь отогнать свои видения и продолжала тихонько повторять могучее имя ради собственного спокойствия. По мере того, как ее страх улегся, она с неохотой отодвинулась от меня. Передав надзор за мной Господу, она поудобнее устроилась на стуле и задремала. Несколько раз заходила медсестра снимать мои жизненные показатели. Иногда я сама просыпалась, прося укол обезболивающего. Ночью боль казалась сильнее, чем днем, как будто мрачная темнота палаты добавляла неудобства.
Наконец пришло утро, в окне ярко засияло солнце. Когда я проснулась, рядом со мной сидел папа.
"Доброе утро, Кэрол", - приветливо сказал он. Его глаза лучились энергией, но голос по-прежнему звучал мягко. - "Хорошо спала ночью?"
Он взял меня за руку и, мягко удерживая в своей, поднес к своей щеке, намного подержал у щеки, поцеловал и возвратил на кровать. "Мы с мамой уже позавтракали и она пошла домой. Хочешь есть?"
Я отрицательно помотала головой и продолжала тихо лежать, впитывая уют, создаваемый присутствием папы. Несмотря на нежелание есть, еще одна незнакомая медсестра принесла поднос с едой.
"Доброе утро, Кэрол", - мягко сказала она. "Меня зовут Беверли. Ты голодна?"
Я снова отрицательно помотала головой, но поднос все равно оказался передо мной. Я не ела со времени несчастного случая. Мне вводили глюкозу через капельницу, но это уже не могло больше поддерживать меня. Разумеется, все были обеспокоены.
Запах яичницы с беконом внезапно ударил по чувствам и меня охватила волна тошноты. Я отвернулась от подноса.
Беверли, почувствовав неладное, отставила еду подальше. "Я оставлю это здесь на случай, если ты передумаешь". Она улыбнулась и стала измерять мне температуру.
Она была молодой и красивой женщиной. Ее каштановые волосы вились, открывая чистое лицо и сияющие темно-карие глаза.
"Кэрол, чуть позже мы тебя искупаем, Может быть, у тебя есть любимое мыло из дома? Какое-нибудь такое, что пахнет действительно хорошо?"
Папа стоял в ногах кровати и ответил за меня. "Я как раз захватил такое сегодня утром". Это было мое любимое, мне его подарили на прошлое Рождество. Мне нравился его нежный, слегка цветочный аромат. Посреди запаха дезинфекции это стало бы приятной переменой.
"Это было бы неплохо".
Папа улыбнулся и оставил меня с Беверли наедине.
Я предвкушала ощущение теплой воды и чистоты, хотя мне предстояло всего лишь обтирание губкой в постели. Однако, как только Беверли начала, я поняла. что процедура не будет столь приятной, сколь я надеялась. Боль била наотмашь, как только я немного двигалась туда и немного сюда, так что к концу процедуры у меня болело все тело.
Меня переполнило ощущение крушения надежд. Я чувствовала себя освеженной, но когда я смогу делать что-то, не испытывая боли? Я отвернулась от Беверли и несколько слез отчаяния скатались на подушку. Когда рухнет этот мир боли? Когда?



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26356Unread post Didier
13 Mar 2018, 18:06

Глаз урагана

Знай я, как долго продлится боль, знай я, что пребывание в больнице растянется почти на год, знай я, что врачи и медсестры станут неотъемлемой частью моей жизни, я никогда бы в это не поверила. День за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем, однообразие было бы непереносимым, если бы не множество людей, принимавших во мне участие. Вот только некоторые, скрасившие мое безотрадное больничное существование.

"ДОДЖЕРЫ" ПРОТИВ "ГИГАНТОВ"

Бейсбольный сезон подходил к концу, а с ним и серия плей-офф 1978 года. По мере того, как мои силы медленно возрастали, я больше сосредоточивалась на одном из любимых видов спорта - бейсболе. Как обычно, борьба разгорелась между "Лос-Анджелес Доджерс" и "Сан-Франциско Джайэнтс", и незачем говорить, что я была ярой болельщицей "Доджерс".
Однажды я тихо лежала в постели, ожидая трансляции игры по ТВ, чтобы поболеть за "Доджеров". Лучи утреннего солнца танцевали по цветам в моей палате, словно играли в какую-то собственную веселую игру. Мама сидела рядом.
Дзы-ы-ынь... дзы-ы-ынь... Громко зазвонил телефон, нарушив тишину. Дзы-ы-ынь... дзы-ы-ынь... Звук меня раздражал.
Мама сняла трубку, чтобы трезвон прекратился.
"Кэрол", - сказала она изумленно, - "это тебя. Думаю, тебе лучше самой поговорить, это нечто особенное".
Обычно я избегала большинства телефонных звонков, но по маминому голосу поняла, что мне следует поговорить, кто бы ни был на том конце линии. Поэтому я скрыла свое недовольство вторжением в мое мирное спокойствие и постаралась унять шум в голове.
"Алло?" - без особого успеха я пыталась придать своему скрипучему голосу твердость.
"Алло, Кэрол? Это Томми и Стив".
Томми и Стив! Широкая улыбка расплылась по моему лицу. Я чуть не вскрикнула, узнав голоса Томми Ласорда и Стива Гарви - моих любимых игроков. Я встречала их раньше, когда мы с папой посещали командную раздевалку.
Заботливость пробивалась сквозь резкий нью-йоркский акцент Томми: "Мы сейчас в Миссури, готовы к игре, но хотели сначала позвонить тебе и сказать, что будем играть для тебя".
От радости говорить с ним я даже забыла о своей слабости.
Через несколько минут к трубке подошел Стив. "Кэрол", - начал он и запнулся, сомневаясь, что сказать еще, - "ты как, нормально?" Беспокойство и сожаление звучали в его голосе.
"Нормально", - ответила я, испытывая глубокую благодарность за их заботу.
"Я слышал, ты там держишься. Будешь смотреть нашу игру сегодня?"
"Конечно!" - заверила я. Я с удовольствием говорила бы еще, но мои силы быстро таяли. Они оба это поняли и были кратки.
"Сегодня мы играем для тебя, если ты будешь держаться", - пообещал Стив.
"Отлично!" - ответила я с воодушевлением и попрощалась.
Я е могла в это поверить! Они звонили мне из Миссури. Я воспрянула духом от их любви.
Как только я повесила трубку, вошел доктор МакМастерс. Не успел он начать задавать свои обычные вопросы, как я начала хвастаться: "Доктор МакМастерс, ни за что не догадаетесь, кто мне только что звонил!" Я знала от медсестер и интернов, что доктор был поклонником "Гигантов".
"Кто?" - спроси он машинально, глядя в мою карту.
"Томми Ласорда и Стив Гарви!"
Лукаво ухмыляясь, он промолвил с поддельным сарказмом: "Ну, жаль, конечно, что они сегодня проиграют".
"А вот посмотрим, доктор МакМастерс, вот посмотрим".
Наконец, время пришло. Игра была захватывающей. До девятой подачи счет был практически равный. "Доджеры" были впереди на одну пробежку.
Я лежала тихо, едва воспринимая негромкий звук телевизора. Как я ни старалась, мне не удалось бодрствовать во время всей игры. Экран телевизора мягко мерцал над кроватью, а энергичные восклицания зрителей гасила малая громкость звука. Мама сидела рядом, думая, что я сплю.
Внезапно голос диктора загремел от возбуждения. Я открыла глаза как раз тогда, когда он восклицал: "Стив Гарви опять это сделал! Какой бросок! Какая пробежка!"
Мама быстро взглянула на меня, чтобы убедиться, видела ли я. Мои глаза сверкнули, когда я подняла большой палец вверх в знак оценки моего любимого игрока. Мама улыбнулась в ответ, поняв, что я видела победную пробежку Стива.
До следующего утра я не видела доктора МакМастерса. Он зашел мимоходом и даже не упоминал о бейсболе, но я не могла ему этого позволить.
"Доктор МакМастерс", - поддразнила я его, - "вы смотрели игру вчера вечером?"
"Кэрол", - ответил он, - "нам некогда обсуждать бейсбол. Перейдем к делу".
Несмотря ни на что, я настаивала: "Вы видели бросок Стива? Это просто красота!"
"Ну, они же не с "Гигантами" играли, не так ли" - по-мальчишески поддразнил он меня. - "Подожди, пока моя команда их не разгромит, вот тогда и будем похваляться победами".
Это взаимное подтрунивание часто повторялось и делало тяжелые времена чуточку веселее. Многие в больнице подключились к этому развлечению.
Когда настала неделя серии плей-офф, в ней участвовали, естественно, никто иной, как "Гиганты" и "Доджеры". Атмосфера соревнований заполнила палату и передалась всем - медсестрам, интернам, друзьям и родителям.
Наступило утро того дня, когда должна была состояться вторая игра. Перед первой игрой, днем раньше, мы с доктором МакМастерсом заключили пари. Если "Гиганты" выигрывали, а должна была купить ему полдюжины банок шипучки из корнеплодов. Я была слишком мала, чтобы покупать настоящее пиво, как на этом настаивал доктор, а просить об этом отца я отказалась: что подумают люди, если достопочтенный пастор, известный всем, станет покупать пиво? Если же выигрывали "Доджеры", то шипучку для меня должен был покупать доктор.
Сейчас, день спустя, я страдала от последствий. Моя команда, к моему великому смятению, проиграла, а я не знала, как расплатиться за проигранное пари.
Можно было бы попросить маму или папу принести полдюжины шипучки, когда они пойдут домой обедать, но я была горда. Я не могла проиграть, не взяв реванш. Папа подключился к решению и вдвоем мы разработали коварный план.
Прошел час, потом два и, наконец, мы услышали знакомые голоса. Доктор МакМастерс с двумя другими специалистами приближался к двери палаты, и вдруг рпаздался взрыв хохота. Они читали орудие нашей мести - самодельный плакат, предназначенный специально для доктора. На нем было начертано:
Установлено, что всякие заявления против "Доджеров" и в пользу "Гигантов" опасны для пациента в этой палате. Результатом может стать раздражение вплоть до смертельно опасной инфекции. Пожалуйста, воздержитесь от подобных заявлений.
Подпись: Заинтересованные Стороны.

Доктор МакМастерс смеялся над этим дня четыре. Тем временем игры плей-офф продолжались, и в результате "Доджеры" победили. Моя команда первенствовала - по крайней мере, в Национальной лиге.

С ЛЮБОВЬЮ ОТ ЭДДИ

Я худела день ото дня. Мои некогда полноватые формы становились гротескно тощими. Все пытались убедить меня поесть, но боль делала это почти невозможным. Нога заживала плохо, а внутривенное питание больше не могло поддерживать мой организм. Я понимала, что начать есть для меня сейчас жизненно важно, но никак не могла протолкнуть в себя еду.
Мама приносила всякие домашние вкусности, но я могла проглотить только несколько кусочков за раз. При росте пять футов семь дюймов мое тело весило всего двадцать пять фунтов [ок. 12 кг при росте 170 см - прим. перев.].
Наконец, добрый друг семьи и превосходный повар Эдди Балестеро, итальянец ростом шесть футов два дюйма и весом двести фунтов [188 см при весе ок. 91 кг - прим. перев.]. Его могучий живот обтягивал зеленый стерильный халат, а густые черные волосы прикрывала шапочка. Все посетители должны были надевать стерильную одежду, заходя в палату, чтобы уберечь меня от инфекции. В руках он держал большой котелок.
Когда Эдди подошел ближе, домашний цыплячий суп выплеснулся через край котелка на его халат. Когда он поставил котелок на ближайшую тумбочку, я увидела тревогу в его глазах. Он наклонился, чтобы поцеловать меня в бровь.
"Кэрол, мне сказали, что ты ничего не ешь. Зачем ты доставляешь столько хлопот этим славным врачам и медсестричкам?" - после этого внушения он широко улыбнулся. - "Слышишь, суп от Эдди ты будешь есть. Я сам его варил, а ты всегда любила мою стряпню, поэтому ты его съешь".
Его любовь озарила палату. Пространство заполнилось изысканным ароматом супа, но на мой аппетит это не повлияло.
Я отвечала настолько приветливо, насколько могла: "Привет, Эдди. Я рада, что ты зашел повидать меня и спасибо тебе за суп. Я съем столько, сколько смогу".
"Я так и знал. Ты такая хорошая девочка", - он потрепал меня по голове.
Визит продолжался. Беверли пришла менять повязку. Эта процедура, повторяемая четыре раза в день, доставляла мне мучительную боль и тошноту.
"Эдди", - жалобно попросила я, - "мне сейчас будут делать перевязку. Ты не можешь задержаться и подержать меня за руку?" Наши взгляды встретились. Этот добрый и мягкосердечный человек никогда мне не отказывал.
"Конечно, задержусь. Все, что мне нужно делать, это держать тебя за руку?"
Мама с папой переглянулись. Бедный Эдди, ему через такое никогда не доводилось проходить, думали они. Они знали его чувствительную натуру, догадывались, как придется ему страдать, но не проронили ни звука.
Он взял мою руку своей большой толстой лапищей и медсестры начали. Когда я вскрикивала от боли, слезы капали из его больших глаз и скатывались по толстым щекам. Его нижняя губа начала подрагивать и он сжимал мою руку двумя. Когда он увидел мои открытые раны, прикрытые марлей, его глаза расширились.
Вскоре все было кончено, и он убрал всю влагу со своего лица. Я расслабилась и он осторожно стер пот с моего лба.
Через несколько минут он мягко сказал: "Кэрол, я должен идти. Тебе нужно отдохнуть, а мне - к себе в ресторан. Но когда проснешься, поешь моего супа, ладно?"
Я кивнула утвердительно, и он выскользнул из палаты.
Вскоре после его визита я получила большую старомодную машину для надувания воздушных шариков и четырехфутового Винни-Пуха. На карточке было написано: "С любовью от Эдди". Но больше этого я ценила любовь, преданность, сильную руку, которая держала мою. Я никогда не забуду драгоценный дар нежной заботы, который получила от Эдди - с любовью.

МАМИН ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Ярко раскрашенный подарок стоял на моей тумбочке. зеленая бумага свисала с ярко-красной рамки, удерживавшей фотографию для мамы. Я была в больнице около месяца, но это был мамин день рождения, и было получено разрешение на семейную вечеринку в моей палате. Скоро начнется празднование. Я несколько дней трудилась, и теперь пришло время приоткрыть завесу над подарком, которым я так гордилась.
Красные, зеленые, голубые и желтые шарики украшали белую палату с расставленными цветами. координатор праздника, ставший дорогим другом, помог изготовить большую надпись "Счастливого дня рождения", в воздухе царило радостное возбуждение.
Медсестры вымыли и уложили мне волосы, я подобрала халатик, который нравился маме больше других. и с удовольствием его надела. Пройдет несколько минут, начнут прибывать родственники, принося подарки и веселье. На отдельном столе будут складывать все свертки, которые они принесут с собой. Я не знала, что в них, но полагала свой - наилучшим. Мама любила самодельные подарки. поэтому мой подходил наилучшим образом. Я не могла дождаться момента, когда вручу его, но сначала нам предстояло съесть кексы, приготовленные Гретхен.
Мама подошла к моей кровати, поздоровалась и глаза у нее вспыхнули: "Кэрлол! Ты выглядишь такой хорошенькой!"
"Я знаю". - ответила я. - "Я знала. что тебе нравится этот халатик, волосы у меня вымыты и я даже нанесла легкий макияж". Как хорошо, когда есть повод снова выглядеть хорошенькой!
Звучали шутки и смех. По мере того, как мы быстро поглощали кексы и мороженое, на некоторых лицах оставались следы шоколада. В конце концов мама прекратила это безобразие. "Ну, ладно!" - громко объявила она. - "Пришло время открывать подарки. Я хочу посмотреть, что во всех этих коробках". Как обычно, она села рядом с моей кроватью, и при ее словах по моему лицу расплылась широкая ухмылка: "Посмотрим. Какую коробку открыть первой?"
Я быстро ответила: "Открой мою, мама. Я не могу больше ждать, пока ты посмотришь. Открой мою первой, пожалуйста".
Она улыбнулась моему нетерпению и с готовностью взяла сверток, на который я указала. Все молчали, пока она развязывала ленточку и разворачивала бумагу. Мое сердце громко билось, я нервно гадала, понравится ли ей подарок настолько, насколько я этого ожидала.
Теперь она держала коробочку в руках. Она подняла крышку, отбросила жатую бумагу и посмотрела на содержимое.
Прежде, чем кто-то еще мог увидеть мой подарок, из прекрасных карих глаз мамы потекли слезы. Меня охватило смущение: это слезы горя или слезы радости?
Она вынула из коробки зеркало в рамке. Я смыла зеркальный слой так, что осталось овальное прозрачное стекло, под которое я вставила свою фотографию. Белокурые волосы ниспадали из-под софтбольной кепки, а белая форма подчеркивала загорелые мускулистые ноги. В руках у меня была бита. Я стояла на колене правой ноги, левая, еще здоровая, выдвинута вперед. Это была последняя моя фотография, снятая до несчастного случая.
Была ли это вообще хорошая идея - дарить ей эту фотографию? Моя поза на снимке полностью открывала теперь потерянную ногу. Я никогда не думала, насколько болезненным это может быть для мамы. Она медленно встала со стула, вытерла слезы, нежно поцеловала меня в лоб и мягко сказала: "Это прекрасно, Кэрол, просто прекрасно. Я всегда буду ее хранить".
И она ее хранила, несмотря на горький привкус подарка.

Image

ПРЕДАННАЯ ПОДРУГА

Лето в Калифорнии для подростка означает вечеринки на пляже, серфинг, загар, а для девочек-подростков - еще и встречи с мальчиками-подростками. Было лето, занятия в школе еще не начались и у всех моих друзей были традиционные калифорнийские летние каникулы. Мои, впрочем, слегка отличались. Этим летом я не загорала, не встречалась с мальчиками и не участвовала в пляжных вечеринках. Я часто чувствовала себя одинокой, растерянной и покинутой друзьями, погрузившимися с головой в летние дела. Я тоже хочу - часто стонала я про себя. Когда я наконец смогу выйти?
Как-то раз, когда я себя чувствовала особенно тоскливо, дверь медленно отворилась и в ней показалось знакомое лицо моей подруги Лори. "Привет, Кэрол. Можно войти?" - чирикнула она. Ее каштановые волосы выгорели на солнце и беспорядочно падали на лицо.
"Конечно", - тихонько сказала я. - "Заходи". Мама сидела рядом со мной, но, как только Лори вошла, она позволила себе пойти пообедать.
Шорты Лори подчеркивали сильный загар ее ног. Она подошла ко мне и села на стул, с которого только что встала мама.
"Вот - я приготовила печенье с шоколадной крошкой", - сказала она и передала мне небольшую жестяную коробку. Печенье с шоколадной крошкой было нашим любимым, и до несчастного случая со мной мы его часто готовили.
"Я прямо сейчас не хочу, но спасибо", - сказала я, ставя жестянку на стол. - "Я возьму позже".
"Ладно, а я возьму парочку прямо сейчас".
"Ладно".
Она взяла жестянку со стола, положила себе на колени и стала угощаться.
"Кэрол", - вздохнула она между укусами, - "Когда тебя выпустят, как ты думаешь?"
"Не знаю, но, надеюсь, скоро".
""Я тоже надеюсь". Она замолчала и вытащила очередное печенье. - "Я не дождусь, когда мы с тобой пойдем в кино и ты увидишь этих новых симпатичных мальчиков, которые стали приходить на молодежные вечеринки". Пока она болтала, крошки сыпались прямо ей на колени. "Один из них - голубоглазый блондин. Он отличный серфер, за него сражаются все девушки. Его друзья тоже милашки".
"Ну", - сказала я прохладно, - "с девушками ничего не могу поделать, пусть себе сражаются. Приведи его ко мне, он мне пригодится".
Мы рассмеялись и продолжили свою подростковую болтовню с шутками и подначиванием. Лори, между тем, не переставала жевать печенье.
"Лори!" - воскликнула я. - "Печенье! Ты его все съела!"
"Упс!" - сказала она, а мы уставились в пустую коробку, а потом расхохотались.
"Извини! Я спеку тебе еще. Я обещаю!" - выдавила Лори между приступами смеха.
Потом мы чудесно проводили время, слушая Эми Грант и Б.Дж.Томаса. Но большую часть времени нашего общения занимали сплетни нашего юношеского сообщества: кто с кем потерпел неудачу, почему такая-то и такая-то не поговорили с таким-то и таким-то и т.п. Моя изоляция от друзей значительно уменьшилась, когда верная Лори донесла до меня вкус внешнего мира. И чем больше я ощущала этот вкус, тем больше хотела снова стать его частью.

ОСОБОЕ ЛЕЧЕНИЕ

По мере того, как лето катилось к концу, даже ободряемая Лори, я сражалась с новыми страхами. Выйду ли я когда-нибудь из больницы? Окажусь ли я когда-нибудь среди друзей на равных? Как я буду выглядеть в купальнике? Суждено ли мне когда-нибудь бежать с ними по пляжу, или я всегда буду плестись позади? Колено доставляло мне массу хлопот: врачи сказали, что мышцы бедра прижаты к кости тканями рубца. Колено сгибалось и разгибалось всего на пять - десять градусов, несмотря на интенсивную физиотерапию. После тяжелой борьбы за колено я столкнулась с тем, что оно может оказаться бесполезным.
Была запланирована еще одна операция, чтобы поднять мышцы бедра и дать им необходимую свободу. Однако в нас возродился страх, поскольку доктор МакМастерс предупредил, что инфекция может проснуться снова.
Так оно и случилось: остеомиэлит вернулся новой угрозой и болью. Пробовали все новые и новые антибиотики, и мы все молились, чтобы коварный пришелец умер.
Жаркий август за окном был так далек от холодного и лихорадочного, в котором я сейчас жила. Люди изнемогали от жары на тротуарах, а я дрожала от озноба на кровати. Моя температура достигала 105 градусов [по Фаренгейту, 40,5 град.С - прим. перев.], несмотря на усилия медсестер и нянечек сбить ее. Мое обнаженное тело обкладывали льдом и заставляли пить ледяную воду, что усугубляло непереносимый озноб.
Мои руки бессильно лежали на кровати, иссиня-черные от кончиков пальцев до плеч от постоянно сменяемых капельниц. Ничто не помогало. Медсестры тщетно искали неиспользованные вены, но их поиски длились все дольше и дольше и в конце концов не привели к результату. Мне прекратили ставить капельницы всего за несколько часов до того, как вены стали абсолютно непригодными.
Однажды сестры двенадцать раз пытались поставить мне капельницу - и безуспешно. Доктор МакМастерс приказал дать отдых моим рукам. Все капельницы убрали. Голод инфекции не могло утолить ничто.
На следующее утро после того, как убрали капельницы, я почувствовала облегчение от того, что мои руки свободны от трубок. Однако болезни во мне что-то препятствовало восторжествовать.
Мама сидела рядом со мной и молилась за то, чтобы здоровье вернулось ко мне. Папа вошел в палату с двумя чашками. Пар поднимался завитками от темной жидкости. Они пили долго и медленно.
"Мама?" - прервала я молчание. - "Ты можешь прочитать мне облатку с предписанием?" Моя сестра Стелла взяла старую бутылку, нашла несколько пластиковых капсул и заполнила их полосками разноцветной бумаги со стихами из Библии. Каждый день мне нужно было доставать из бутылки одну облатку, открывать ее, разворачивать полоску бумаги и читать цитату из Библиии. Мое пребывание в больнице было долгим, поэтому бутылка была почти пуста.
Мама глянула на мое истерзанное лихорадкой тело и потянулась к бутылке. Она была испугана: я выглядела хуже, чем обычно. Она про себя думала: наверное, для Кэрол это уже слишком. Наверное, лучше отнять ей колено, и все останется позади. Что, если инфекция убьет мою девочку? Она подавила в себе слезы и безнадежность и начала читать:
Я создал тебя и заботился о тебе со дня твоего рождения. Я останусь твоим Богом даже тогда, когда твои волосы побелеют от старости. Я создал тебя и позабочусь о тебе. Я проведу тебе через все и стану твоим Спасителем
Несколько слезинок скатились с моих глаз, когда я тихо повторила: "Он проведет меня через все и станет моим Спасителем". Маму и меня успокоила мягкая сила могучих слов.
Операция на мышцах бедра была временем веры для всех. Услышать обещание Божье не значило ничего, поверить в него означало все!

КОРРИ

Угроза смерти уже миновала, но победа была еще далека. В это время ко мне никого не пускали, за одним исключением - Корри тен Бум.
Во время своего первого визита она села в головах кровати, от нее исходила атмосфера духовного авторитета и силы. Зеленая стерильная шапочка обрамляла ее прекрасное старческое лицо. Ей было хорошо знакомо страдание, во время Второй мировой войны она была заключена в немецкий концлагерь и видела смерть нескольких членов своей семьи. Было истинным чудом, что Бог сохранил ей жизнь, как сохранил мне мою.
У нее было совершенно отличное от других восприятие действительности. Вместо страха или тревоги она смотрела на меня так, как будто в следующий момент я встану здоровой. Она смотрела на меня странным уверенным взглядом, как будто знала заранее, что зло не может восторжествовать. Ее мягкие морщинистые руки слегка подрагивали от возраста, но голос был сильным и повелительным, когда она говорила: "Иисус - победитель, Кэрол! Не забывай об этом!"
Я не могла ей отвечать, я только слушала ее страстные слова. Когда она продолжила, я испытала благоговейный трепет. Наконец, я застенчиво прервала ее: "Корри, иногда я чувствую себя едва способной это сделать. Я думаю: а стоит ли сохранение моего колена всей этой боли и тяжкой работы? Я очень хочу этого, но иногда просто не знаю, в силах ли я бороться дальше?"
Она помолчала, но ее лицо выражало силу непоколебимой надежды.
"Кэрол, я расскажу тебе историю из моего детства", - ответила она. -
"Обычно я приходила к своему папе и забиралась к нему на колени в старой часовой мастерской в Гарлеме. "Папа", - говорила я, - "я даже не знаю, что я буду делать, если ты умрешь. Я думаю, что сама умру". Он мягко отвечал мне: "Корри, Господь подскажет".
"Но папа", - восклицала я, - "я и впрямь думаю, что не смогу жить без тебя!".
Тогда он говорил: "Корри, когда придет время, Господь подскажет. Когда тебе нужно сходить в лавку купить что-нибудь, я даю тебе денег. Я не даю их тебе заранее, потому что ты их потеряешь, но когда они тебе нужны, я их даю, не так ли?"
"Да, папа".
Тогда он замолкал, чтобы я обдумала сказанное им, и заканчивал урок словами: "Корри, Господь подскажет""
Ее мудрые слова глубоко запали мне в сердце. Я нашла утешение в этих словах. Она приходила еще не раз и передавала мне силу своей веры.

Во время пребывания в больнице мне не раз звонили, присылали открытки, телеграммы и цветы. Некоторые из этих имен широко известны: Джон Уэйн, Фрэнк Синатра, Президент Картер.
Я глубоко признательна за то время, которое они уделяли мне - гораздо глубже, чем можно выразить словами. Внимание, которое они мне оказывали, было восхитительным. Но никто не приносил столько мира, спокойствия, уверенности и надежды, сколько Иисус. Он и только Он был источником моей силы. Он и только Он был источником моей радости. Он и только Он был моим Богом.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26458Unread post Didier
16 Mar 2018, 18:01

Рождество, привязанное к дому

Мое пребывание в больнице было долгим: болезненным, но радостным, с потерями, но и с приобретениями. Я получила жизнь из рук Господних и от Его людей. Я сражалась долго, и тяжелая битва развернулась передо мной так неожиданно. Новый антибиотик в конце концов поборол инфекцию, так задержавшую мое выздоровление, и я смогла вернуться домой за три дня до Рождества. Я умоляла доктора МакМастерса и он, поколебавшись, согласился выписать меня. Домой! Какая радость для меня!
Вновь учиться жить - это были новые проблемы и новые цели в жизни. Одной из них было вновь научиться ходить. Я хотела пройти по приделу церкви на свадьбе Шейлы в феврале и теперь, посещая сеансы физиотерапии шесть дней в неделю, надеялась достичь этой цели.
Единственная искусственная нога, которая у меня была, играла исключительно косметическую роль, пользоваться ею для ходьбы было нельзя. Я надевала ее, садясь в коляску, чтобы люди на меня не так пялились. Я не выносила ужаса на лицах, когда кто-то замечал у меня отсутствие конечности; когда на меня смотрели с ужасом, я тотчас разражалась рыданиями, как только скрывалась из вида. Здесь фальшивая нога помогала, но я-то хотела ходить.
Каждое утро в терапии я принимала ванну с гидромассажем для поддержания открытых ран в чистоте, затем проделывала ряд упражнений, развивающих силу для ходьбы на костылях и придающих большую подвижность колену. Я училась падать так, чтобы не причинять себе боль, и подниматься. Большинство упражнений были направлены на подготовку к ходьбе на костылях, а не на протезе, я это понимала. Ходить на протезе я еще не могла - культя была еще чересчур нежной. Но приближался февраль, и я готовилась получить протез - на этот раз функциональный.
Рождественский сезон был в разгаре, и все были заняты. Однако моя активность ограничивалась коляской, в которой я теперь жила. Я все еще была слаба и не могла даже ездить в ней самостоятельно. Мое передвижение по нашему пригородному дому, украшенному к Рождеству гирляндами и лампочками, зависело исключительно от посторонней помощи. Рождественский дух был сильно заметен, и особую радость придавало то, что я была частью праздника. Благодарность Богу наполняла сердца всех нас за то, что Рождество ознаменовало очевидное возвращение в строй однажды раненого бойца.
Как-то раз мы с мамой должны были поехать за покупками. Мне не терпелось увидеть уличное убранство, людскую суматоху и выражение детских мордашек, заглядывающих в окна магазина игрушек.
Мое предвкушение росло, как только мы начали готовиться. Нам нужно было выехать рано, потому что сборы занимали много времени. Чтобы просто вымыть мне голову, требовалось хитроумно маневрировать, чтобы волосы стали чистыми, а мы с мамой и вся комната не оказались промокшими насквозь. Мама поднимала меня из коляски и затем нагибала так, чтобы я могла опереться на пуф, набитый пластиковыми шариками, рядом с наполненной ванной.
Я не могла сидеть рядом с ванной, чтобы вымыть голову, потому что коляска была чересчур низкой. Я не могла сидеть на стуле, потому что это было чересчур болезненно. Я не могла стоять рядом с ванной, потому что была чересчур слаба. Мы пробовали усадить меня в коляске вне душа так, чтобы я только подставляла под него голову - из этого ничего не вышло. В итоге после длительных размышлений мама пришла с пуфом, набитым пластиковыми шариками.
После того, как я занимала свое место на пуфе, мама брала насадку на душ и начинала смачивать мне голову. Я тогда носила волосы до плеч. Иногда струя рассеивалась на голове и попадала на зеркала или оставляла лужу на полу.
Наконец волосы вымыты. Мама укутывает мою голову полотенцем и начинает помогать мне пересесть в коляску. Пытаясь удержаться стоя, я подталкиваю маму, она теряет равновесие и мы обе валимся на пол. Нога оказывается подо мной, я ее ушибаю и кричу от боли. Маму охватывает смятение. Ей пришлось так тяжело трудиться, и она выглядит такой уставшей. Она плачет вместе со мной и вдруг начинает смеяться.
"Что тут смешного, ма?" - хныкаю я, - "мне же больно!"
"Я знаю, милая, но ты только посмотри на нас", - она снова давится от смеха.
Глядя на наш кавардак, я забываю о боли и тоже начинаю смеяться. Мы хохочем до тех пор, пока не исчезают смятение, боль и волнения.
Я заканчиваю одеваться, и вскоре мы обе сидим в машине и готовы ехать на физиотерапию. Прелесть уличного убранства усугубляет дух праздника.
По мере приближения ко въезду в больницу становится ясно, что и здесь все инфицированы атмосферой Рождества. Окна, расписанные морозными рисунками, имели привкус снежного Рождества, но насколько подогретого калифорнийской температурой. На другом окне приплясывал северный олень, позади которого были сани с Санта-Клаусом. В коридоре стояло дерево, на зеленых ветвях которого качались разноцветные шарики.
Мама провезла меня мимо знакомых медсестер, с которыми мы обменялись приветствиями и поздравлениями. Радость, царившая вокруг, начисто стерла воспоминания об утренних приключений.
Вскоре мы заехали в кабинет физиотерапии. Я была намерена заниматься интенсивно, чтобы у нас осталось время на покупки. На первом этапе занятий меня ждала ванна с гидромассажем. Этот этап доставлял мне удовольствие. Как только мы зашли в маленькую комнатку для переодевания, мама захлопнула за нами дверь.
"Кэрол, вот твой купальник", - сказала мама и подала мне закрытый купальник в красную и белую полоску. Я взяла его из маминых рук и с ее помощью переоделась. Как обычно, каждое движение причиняло боль в ноге, но вскоре я была одета и готова к встрече с физиотерапевтом.
Минутой позже я сидела в теплой бурлящей воде и вокруг меня поднималась пена от красного мыла. Так приятно было быть снова окруженной водой. Мне не разрешали принимать ванну или душ дома, приходилось ограничиваться губкой. Поскольку раны были все еще открыты, ногу следовало наблюдать и относиться к ней с крайней осторожностью. Остеомиэлит никогда не излечивается полностью, единожды поселившись в кости. Инфекция дремлет, никто не знает, насколько долго, но если ее побеспокоить бесцеремонным вторжением, таким, как хирургическая операция или перелом, ужас возвращается вновь.
Пока я нежилась в воде, нарастала скука. Гидромассаж больше не забавлял, и сорок пять минут ванны, казалось, никогда не окончатся.
Наконец меня вынули из ванны, переодели и началась настоящая работа. Меня завезли в белый гимнастический зал и мысли заполнила смесь предчувствия и нежелания. Сгибание и разгибание колена всегда было очень болезненным, а попытка ровно стоять между параллельными брусьями - и того хуже. Голова быстро начинала кружиться, в желудке поднималась тошнота. Я заставляла себя снова думать о свадьбе Шейлы. Каждый будет смотреть на меня, когда я пойду по длинному приделу. Мне хотелось, чтобы они обсуждали, как красиво я выгляжу: волосы, платье и все такое, как я изящно и элегантно двигаюсь. Однако мне следовало быть внимательной, чтобы не затмить невесту.
"Выглядишь хорошо, Кэрол", - мечтания оборвались внезапно. Замечание физиотерепевта звучало искренне и доло пищу моим надеждам. Но я знала, что последует за этим: "Ладно. Пришло время делать упражнения".
Он наложил свои большие руки на мою обнаженную культю, так, чтобы ладони мягко надавливали на коленную чашечку, и приподнял бровь: "Готова?"
Я ничего не ответила, но посмотрела на свою изуродованную ногу, над которой он склонился. Его сильные руки начали двигать коленную чашечку вперед и назад. Я сжала зубы, вызывая тем самым во внутреннем ухе звук, напоминающий царапание ногтями по школьной доске. Этот звук сводил меня с ума и вызывал головные боли, но отвлекал от страданий. Когда колено двигалось туда и сюда, чтобы увеличить его повижность, мышцы, прикрепленные к бедренной кости, отчаянно сопротивлялись. Они вскрикивали от острой боли, поджигая связку за связкой.
Звтем я проделывала несколько упражнений, чтобы укрепить руки для костылей, и несколько раз поднимала здоровую ногу, чтобы восстановить ее утраченную силу. Все упражнения были трудными и утомительными, бывали дни, когда я бушевала, но большую часть времени снова ощущать мышцы активными было приятно.
Последним упражнением на сегодняшний день была попытка простоять одну минуту. Мое кресло завезли между параллельных брусьев и помогли подняться. Я быстро ухватилась за брусья, стараясь не качнуться за пределы ограниченной области. Простоять минуту - такова была моя цель. Вчера мне удалось простоять сорок пять секунд, но сегодня я намеревалась продерджаться все шестьдесят. Я выпятила челюсть и сжала губы так, что они посинели. Тридцать секунд... сорок... пятьдесят... пятьдесят пять... пятьдесят шесть... пятьдесят семь... пятьдесят восемь... пятьдесят девять... шестьдесят! Физиотерапевт подхватил меня, когда я валилась в коляску. Гордость била ключом и я несла ее, словно корону, которая была видне любому.
Скоро я буду бегать, и не на костылях, а на двух ногах! Так я возбужденно думала про себя. Я буду ходить куда угодно! Мне не понадобится ничья помощь! И что с того, что одна нога будет деревянной, если у меня будут действовать обе.
Потом вернулась действительность и развеяла мой успех, как дым, когда я подумала о том, как много мне предстоит еще пройти. Однако я отставила эти мысли в сторону, поскольку мне сегодня предстояли развлечения. Я устала от физиотерапии, но при мысли о походе в галерею магазинов энергия стала возвращаться.
По радио Бинг Кросби пел "Мне снится белое Рождество". Голос был низкий и мелодичный, он вызывал мысли о том, как прекрасно, должно быть, снежное Рождество. У меня такого никогда не было, несмотря на то, что я любила горы и снег, и что у нас была семейная хижина в местных горах Сан-Бернардино.
"Мама", - нарушила молчание я. - "Не могли бы мы поехать в горы на Рождество? Это было бы так весело! У нас никогда еще не было снежного Рождества. Мы могли бы поехать всей семьей и захватить туда подарки. Нет?" Я ожидала ответа с надеждой.
"Кэрол, мне жаль. Ты же понимаешь, что мы не можем этого сделать. Папа должен провести семь служб в Сочельник. Кроме того, ты никак не можешь туда поехать. Там сейчас много снега, мы не сможем тебя доставить туда. Тебе это было бы слишком трудно".
Она права, подумала я про себя. Я никак не смогу этого сделать. Я знала, как мама и папа не любят снег, особенно с того времени, как папа когда-то попал в метель и надевал цепи на колеса машины в присутствии четырех женщин - парней, способных ему помочь, не было. Ему понадобилось два часа, чтобы установить цепи, а потом еще четыре, чтобы спуститься с горы, потому что видимость была плохой.
Я заговорила вслух: "Я думаю, что ты права. Мы лучше останемся дома. Я люблю тебя, мамочка. Мы наверняка проведем отличное Рождество, правда?"
"Конечно правда, раз ты уже дома", - она улыбнулась, и любовь, которую мы испытывали друг к другу, передалась от сердца к сердцу.
Когда мы выбрались на фривей, машина набрала скорость. Мостовая под нами бежала все быстрее и быстрее. Пока я смотрела на мелькание мостовой, сердце начало бешено биться. Внезапно перед глазами вспыхнули картины дорожного происшествия и я судорожно вцепилась в переднюю панель.
Мама заметила ужас на моем лице. Она отлично знала его причину. Этот ужас прицепился ко мне по возвращении из больницы. Я быстро привыкла к езде на малых скоростях, но ускорение ужасно меня пугало.
"Все в порядке, Кэрол, всего пятьдесят миль в час. Мы почти уже приехали. Продержись еще немного".
Меня продолжали преследовать кошмары. Я помнила закат того кровавого вечера, леденящий воздух, кукурузные поля и ветер - мощный ветер, который со свистом проносился мимо моих мерзнувших ушей. Я помнила машины, гудки, крики. Освободится ли когда-нибудь моя память от айовских воспоминаний? Оставят ли они меня в покое когда-нибудь? Всегда ли буду я бояться скорости и свиста ветра в ушах? Смогу ли я когда-нибудь получать удовольствие от быстрой езды в Диснейленде, от фильмов о скачках, смогу ли когда-нибудь ездить на своей лошади, которая ждет меня на конюшне? И когда? Я всегда любила передвигаться быстро, но сейчас это стало смертельной угрозой.
Ответ нашелся быстрее, чем я ожидала, и таким образом, какой я даже не считала возможным. Знай я, что мне принесет будущее, я, вероятно, посмеялась бы в неверии. Но вскоре мне пришлось жить в мире, разительно отличающемся от любого, который я когда-либо знала, в мире, где одержимость двигаться быстрее и быстрее стала моей жизнью.
Мы притормозили, чтобы съехать с фривея, и страх улегся. Вскоре мы втиснулись на стоянку у галереи магазинов и начали искать место для парковки. Его не было. Мне и маме часто говорили - и врачи, и сестры, - что для инвалидов-ампутантов есть специальные парковочные места. Таким образом, мы припарковались прямо у входа в галерею у надписи "Для инвалидов". Мама посмотрела на меня с улыбкой. "Ну не прелесть ли?" - сказала она с хитрецой.
"Конечно. По крайней мере, хоть одно преимущество быть одноногой"
Мама вынула из машины коляску, помогла мне усесться в нее и мы, бурля от возбуждения, поехали погружаться в радости Рождества.
Мы въехали через двери в толпу людей, спешащих кто туда, кто сюда, суетящихся, сталкивающихся, выкрикивающих обидные замечания тем, кто оказался у них на пути. Они агрессивно хватали последнюю игрушку или последнюю рубашку, пока кто-нибудь другой их не ухватил. Я с грустью смотрела на них, понимая, какого количества радости и умиротворения лишены их жизни. Рождество - это день, когда Князь Мира сходит на землю, чтобы принести людям покой, и, глядя на эти толпы, я поняла, что лишь немногие имеют представление о покое, который несет им наш Князь.
Мы продолжали двигаться вперед, обговаривая изысканное меню на эти три коротких дня. Посредине галереи мы прошли мимо Санта Клауса, который садил ребятишек на колени и выслушивал их заветные желания. Эльфы и северные олени заполняли витрины. Олененок Рудольф [герой популярного в США рождественского мультфильма - прим. перев.] сиял своим красным носом, как только мимо него проходили люди.
Мама медленно толкала коляску со мной сквозь окружавшие нас толпу и декорации. Моя культя в тот день была слишком чувствительной, чтобы прикрывать ее косметическим протезом, и люди потрясенно смотрели на остаток ноги. Некоторым из них невыносимо было видеть столь юную девушку без ноги. Дети носились, играли и смеялись, пока не замечали меня. Тогда в их глазах появлялся страх, и они убегали и прятались за спинами своих матерей. Это всегда сильно задевало. Я так любила детей, и внушать им страх было очень горько.
"Посмотри, Кэрол", сказала мама и развернула коляску. Витрина спортивного магазина была заполнена лыжным снаряжением, лыжами, ботинками - всем, чтобы провести Рождество на лыжах. Виды гор и плакаты с лыжниками дополняли витрину. Один плакат особенно привлек мое внимание. Всемирно известный горнолыжник Франц Кламмер в белой австрийской форме мчался по крутому склону. Подпись внизу поясняла, что место события - Венген, Швейцария.
Пока я разглядывала витрину, мама продолжала: "Помнишь то письмо, которое ты получила в больнице, о катании на лыжах для ампутантов?"
Я приполняла брови, вспоминая строки письма от жителя Колорадо. Он писал о программе, которую Хол О'Лири возглавлял в Уинтер Парк, штат Колорадо. Он научил множество людей ездить на одной ноге и в процессе обучения создал программу соревнований, которая теперь стала национальной. Для тех, кто был заинтересован и чувствовал себя уверенно, он преподавал особую технику езды и вывозил за рубеж, чтобы они могли состязаться с лучшими лыжниками-ампутантами мира. Немногие были настолько сильны, но они состязались даже с лыжниками, не имевшими увечья.
В то время я не придала этому письму особого внимания. Я чувствовала себя очень плохо и последнее, о чем могла подумать - это о лыжах. Но теперь, глядя на огромное фото Франца Кламмера, во мне проснулось любопытство. Снег за его спиной сливался в белое пятно от скорости, а его ноги казались стволами деревьев, удерживающими тело в позиции для длинного левого поворота.
Я думала, смогу ли снова стать на лыжи. Даже если мне это не понравится или я буду не столь технична, по меньшей мере, я не отстану от своих друзей.
Я посмотрела на маму. В ее глазах стоял вопрос, и она ждала моей реакции. "Знаешь, Кэрол, мы можем отправить тебя самолетом в Уинтер Парк на следующий День Благодарения. Сейчас ты еще слишком слаба, но это может стать твоей следующей целью".
Я снова уставилась на плакат. А действительно ли я хочу рисковать? До сих пор я каталась на лыжах всего несколько раз, и это было забавно. Но теперь моя культя стала такой чувствительной. Боюсь, что падать будет очень больно. Действительно ли я хочу выглядеть, как дура, если упаду? Все во мне кричало - да! Я всегда была склонна к приключениям, и проблемы, создаваемые новыми планами, были мне явно по душе. Да, нужно попытаться.
Я, наконец, ответила: "Мама, я думаю. это будет здорово! Я хочу учиться ездить на лыжах".
Мама улыбнулась. "Хорошо", - сказала она, - "куда ты хочешь пойти теперь?"
"Мы не так много купили, я знаю. Но я устала и с удовольствием поехала бы домой, если ты не возражаешь".
В глубине души я была уверена, что она не будет возражать. Несмотря на протесты, она сильно уставала. Утомление сквозило в ее глазах и даже в походке. Заботиться обо мне было тяжелой работой: все время поднимать меня, вынимать коляску из машины и прятать ее обратно. К домашним хлопотам прибавилась роль сиделки. Поскольку она пыталась успешно выполнять обе задачи, да еще и совмещать это с ролью жены пастора, у нее постоянно был усталый вид. Она никогда не жаловалась и очень редко соглашалась, чтобы кто-то другой брал на себя заботу обо мне. Ну и я очень эгоистично относилась к маминому времени.
Настало Рождество, и прошло оно в любви и радости, окруживших клан Шуллеров. Продолжалась физиотерапия и я потихоньку училась владеть костылями. С каждым днем мои силы возрастали. Приближался день свадьбы и я начала задумываться над своей целью. У меня все еще не было протеза, на котором я смогла бы ходить. Мы с мамой ходили от протезиста к протезисту, пытаясь найти кого-нибудь, способного изготовить протез для ребенка. Не знаю, почему мы столкнулись с проблемой функционального протеза, но время шло, а мы все еще продолжали поиски.
Я начала увереннее маневрировать на костылях и почти повсюду ходила на них. Я начинала пользоваться костылями с подмышечными упорами и устраивала сражения с физиотерапевтом, когда он пытался переучить меня на канадки. На них я выглядела в большей степени инвалидом, и на меня пялились еще больше. Однако мое упрямство позволило разглядеть. что на них моя подвижность возрастает.
Когда мы искали функциональный протез, косметический я не надевала. С тех пор, как я встала на костыли, косметический протез оказался слишком тяжелым и причинял боль культе. Он стоял без пользы в углу кладовки.
Пока я ковыляла, внутри меня начало закипать беспокойство. Росло желание физической активности.
Месяц тому назад я получила письмо из офиса моего папы, в котором передавали сообщение от жителя Балтимора. В интервью программе моего папы я упомянула о любви к лошадям и верховой езде. Я не ездила верхом со дня дорожного происшествия со мной. Моя кобыла Леди стояла на заднем дворе и толстела на морковке и яблоках. Я опасалась ездить верхом. При мысли о том, как культя будет тереться о лошадиный бок, по спине пробегали мурашки. Кроме того, врачи предупреждали, что под повязку не должна попадать никакая грязь. Верховая езда казалась верхом неразумия.
Но это письмо прорвалось через все страхи и сомнения. Утром я была одна и прочла его в углу нашей маленькой кухоньки, за стеклянным столиком, за которым могли поместиться только двое. Яркое январское солнце проникало через раздвижную дверь и грело мне спину. За окном над гибискусом порхали колибри. Отраженные от печной верхушки лучи солнца слепили глаза. День был живописный в своей свежести, но я позабыла об окружающих красотах, как только восхищенно перечитала письмо.

Дорогая Кэрол!
Меня зовут Даг Гриффит. Я содержу ферму арабских лошадей в Балтиморе. Это отличная ферма, у нас много превосходных лошадей, которых мы демонстрировали на национальных выставках. Я слышал о твоей любви к лошадям, и я знаю, что твой отец через полторы недели приезжает сюда проповедовать. Не сможешь ли ты присоединиться к нему, чтобы вы оба приехали провести некоторое время на ферме? Я с удовольствием покажу тебе наших прекрасных лошадей и помогу снова оказаться в седле. Пожалуйста, дай мне знать.

Искренне твой -
Даг Гриффит
Конная ферма "Империал"


Мое сердце заколотилось в возбуждении. Арабские лошади! Я всегда хотела проехаться на арабском скакуне. Мне нравилась Леди, моя верная лошадка, но она старела, в ней не было особой отваги. Ездить на ней было скучновато, но я слишком любила ее, чтобы смириться с ее продажей. Ну а арабские скакуны! Вау! Их горячий норов общеизвестен.
Внезапно я вспомнила о своей ноге. Как я управлюсь с арабским скакуном без ноги? Я и на Леди-то боюсь сесть. И что скажет об этом доктор? Меня охватило разочарование.
Пока я сидела с поникшей головой и письмом, свисавшим из правой руки, зашел папа.
"Дорогая, что стряслось?", - он обнял меня и присел на корточки.
"Папуля, я расстроилась. Ну когда я уже смогу что-то делать снова? Свадьба через месяц, и уже ясно, что мне придется идти по приделу на костылях. Учиться кататься на лыжах я смогу только со следующей зимы, если смогу вообще, а вот теперь у меня был шанс поехать на ферму арабских лошадей и заново научиться ездить верхом, но я уверена, что врачи мне не разрешат, или это причинит вред моей ноге".
"Погоди, погоди. Что это? О чем это ты? Какие арабские лошади? Где?" - он смотрел на меня в изумлении.
"В Балтиморе. Этот человек, Даг Гриффин, прислал письмо в твой офис. Он узнал. что ты едешь в Вашингтон, округ Колумбия, а он живет рядом, в Мэриленде. Он предлагает мне поехать с тобой, чтобы потом мы заехали к нему на ферму посмотреть на его лошадей, а потом он поучит меня верховой езде. Это большая ферма с лошадьми, которые участвовали в национальных шоу. Я всегда хотел проехаться верхом на арабском скакуне, папа! Всегда!"
"Я знаю, Кэрол. Я знаю".
Я расплакалась у папы на плече, и слезы обильно оросили его рубашку.
"Кэрол", - он обнял меня за плечи и посмотрел в глаза. - "Я знаю, что тебе придется идти по приделу на костылях; никто до того времени не успеет сделать тебе протез. Допустим. Но удивительно, что ты вообще сможешь это сделать. Придел длинный, а два месяца тому назад ты и на коляске не проехала бы такое расстояние самостоятельно. Что касается посещения конной фермы - почему бы нам не пойти к врачам и не послушать, что они скажут? Если ты даже не сможешь проехаться верхом, для меня будет большим удовольствием съездить в Вашингтон в твоем обществе. Потом мы сможем провести день на ферме и полюбоваться лошадьми. Мы отлично проведем время. Только ты и я. Твой наставник даст тебе необходимые указания до отъезда. Ну, как? Да, и еще одно.
Угадай, кто будет петь на конференции? Б.Дж.Томас!"
"Б.Дж.Томас?" - спросила я, все еще всхлипывая. Его музыка так помогала мне в больнице. Когда положение было таким отчаянным, что ничего не помогало, мои молитвы казадись доносящимися издалека, а слова близких приносили мало утешения, я всегда включала запись Б.Дж. "Мой родной дом". Его мелодичный голос успокаивал мое сердце, когда он пел о любви, которую мы оба испытывали к Богу. Словами о Божьей доброте и милости папа вновь разжег огонь в моем сердце и заставил его запылать страстью.
"Б.Дж.Томас?" - повторила я. - "Он и вправду будет петь?"
"Да", - довольно ответил папа, увидев, как огоньки радости зажглись у меня в глазах.
"Папа, а ты и вправду думаешь, что сможешь взять меня с собой? Это ведь дополнительные расходы".
"Не беспокойся, Кэрол. Люди, которые меня пригласили, позаботятся об этом, они всегда могут переоформить приглашение на двоих".
Мечты, которые только что казались недосягаемыми, теперь казались такими доступными. Возможно, я не смогу пройти по приделу, но зато поеду на конную ферму, а в следующем году начну учиться ездить на лыжах, и я уже знаю, что скоро буду ходить. И услышать, как поет Б.Дж.! Ох, как здорово! Музыка напомнит мне, как щедро Господь ронял свои милости на меня. Я все это услышу снова и снова в путешествии, которое принесет нам обоим надежду.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26661Unread post Didier
20 Mar 2018, 19:52

Снова в седле

Пришло время, и жизнь снова началась всерьез. Последствия трагедии больше не управляли моей жизнью. Я ходила на костылях, а не ездила в коляске. Я больше не была прикована к больнице или дому. Я снова была самостоятельной личностью, способной ходить, когда мне нужно было ходить, и делать все, что мне нужно было делать. Я больше не зависела ни от медсестер, ни от родителей. Я снова сидела в самолете, но именно сидела в пассажирском кресле, а не лежала на носилках, борясь за жизнь. Скоро я окажусь в Вашингтоне, округ Колумбия - никакой физиотерапии, никакой школы, никакого домашнего учителя - только мы с папой.
Небо за бортом "Боинга-747", пока садилось солнце, было расчерчено красными и фиолетовыми полосами. Впрочем, я потеряла его красоту из вида, когда самолет начал снижаться. Мы пробились через облачность, за нами осталось белое покрывало, а заходящее солнце опять явило свою красоту.
Папа сидел рядом со мной и мирно похрапывал. Я пристегнула его ремнем, а потом застегнула свой. Пока самолет садился, я с трудом сдерживала нервную дрожь в желудке. Возбуждение достигло пика, когда самолет помчался всего в тридцати футах над взлетно-посадочной полосой. Когда он с глухим стуком коснулся полосы, папа вздрогнул и проснулся.
"Прилетели", - сказал он и пригладил волосы.
"Ну, папа, ты даешь", - поддразнила я его. - "Можно подумать, ты несколько дней не спал. Ты храпел так, что никто в самолете не мог глаз сомкнуть!"
Я засмеялась, а он в ответ поддразнил меня: "Только и норовишь сбежать от меня, хитрюга".
Мы продолжали смеяться, добираясь до нашей ручной клади под сиденьями. Самолет остановился и мы собрались выходить. Попрощавшись с гостеприимными стюардессами, мы направились к багажной стойке и к остановке такси.
Из окна такси перед нами разворачивался Вашингтон с первыми проблесками огоньков - небо уже совсем потемнело. Мимо проносились деревья, строения, сияющие огнями. Город готовился показать себя во всем ночном великолепии.
Внезапно такси затормозило перед отелем. Посыльные торопились перенести наши чемоданы в номер.
На сегодняшний вечер была назначена встреча, на которой мой отец должен был выступать, а Б.Дж.Томас - петь. В глубине души я надеялась, что он будет исполнять мои любимые песни. Завтра мы собирались осматривать город до тех пор, пока я не устану слишком сильно. Обед был назначен в столовой Сената США с последующим посещением Белого дома. А затем было запланировано посещение конной фермы. Я не могла дождаться этого дня. Доктор дал мне разрешение прокатиться верхом при условии, что я не буду слишком усердствовать. Я с готовностью пообещала, и во мне бурлило возбуждение в предвкушении этой поездки.
Я начала было прокручивать в голове планы на неделю, но пришлось отставить их - время было переодеваться к обеду. Оставался всего час. Я разобрала чемодан и направилась в ванную, зажав в руке шампунь и крем. Вдруг я остановилась - как я собираюсь принимать душ? Потрясенная тем, что забыла обо всех своих проблемах с мытьем, я лихорадочно пыталась что-то придумать. На прошлой неделе я первый раз принимала душ дома. Мне все еще не разрешали принимать ванну, врачи не хотели, чтобы я мочила ногу, в ней все еще стоял дренаж. Мама пошла в магазин и купила сиденье для душа, но мы никак не могли предположить, что оно мне здесь понадобится. Я понятия не имела, что мне делать. Я не могла стоять в душе, у меня еще не было ни достаточного чувства равновесия, ни достаточной силы, чтобы стоять сравнительно долго без костылей. Что же мне делать?
Я громко постучала в дверь, разделяющую мою и папину комнаты. Он быстро открыл: "Да, дорогая. Чем я могу тебе помочь?"
"Папа, я не знаю, как мне принять душ. Я об этом не думала, но теперь придется что-то придумать. Есть ли что-нибудь, на что я смогу сесть?" Мысль о том, чтобы ходить по Вашингтону три дня, не моясь, приводила меня в ужас.
"Кэрол, прежде всего успокойся. Сейчас подумаем", - в глубоком раздумье он поднес руку к подбородку и огляделся в поисках решения. "Так, стул использовать нельзя, он испортится. Гм...", - он продолжил поиски. - "Как насчет корзины для белья?" Он с гордостью посмотрел на меня, но я не разделяла его энтузиазма: "Она слишком низкая. И слишком маленькая".
"Погоди, погоди", - он прошелся по комнатам, собирая корзины для белья. - "Как насчет этого?" Он вставлял одну корзину в другую. Четыре корзины для белья, составленные вместе - и он держал в руке готовое приспособление.
"Отлично!" - воскликнула я и установила их в душевой. - "Я думаю, это будет работать".
"Вот видишь, как мы быстро придумали, не так ли?" - он улыбнулся, подмигнул мне и закрыл за собой дверь.
План сработал. Четыре пластиковые корзины для белья представляли собой довольно шаткое сооружение, но оно позволило мне принять душ за пятнадцать минут. Я изрядно переживала, забираясь под душ и выбираясь обратно, но это был еще один шаг к независимости. На каждом шагу я ощущала все больше и больше свободы.
В результате я стояла перед зеркалом - волосы вились, макияж был нанесен умело, платье сидело отлично - и ощущала себя такой хорошенькой. Возвышенное состояние продолжилось, когда папа гордо сопроводил меня на банкет. Я получала столько удовольствия! Прошло так много времени с тех пор, как я посещала подобные мероприятия. Я даже не обращала внимания на тех, которые с любопытством смотрели на мою ногу. Сегодня это было неважно.
Мы спустились на лифте и обождали у входной двери нашу машину. Когда прибыл водитель, отец спросил: "Как долго придется идти туда, куда мы направляемся?"
"Ну, доктор Шуллер", - уважительно ответил он, - "боюсь, как только мы доберемся до обеденного зала, там придется только ходить. У вас с собой нет чего-нибудь наподобие кресла-коляски?"
"Я опасался, что такое может случиться, поэтому захватил из дома коляску. И завтра мы тоже собираемся путешествовать. Кэрол предпочитает костыли, если ходить приходится не очень долго, но лучше я сбегаю и принесу".
Я посмотрела на папу и согласно кивнула.
Мы забыли о душе, но зато удачно прихватили с собой коляску. Дорога до аэропорта также была длинной, и я никогда бы ее не одолела без коляски, несмотря на желание поскорей от нее избавиться. Впрочем, для длинных прогулок я не возражала против нее, во всех остальных случаях настаивала на костылях.
Вечер был удивительный, а обед - роскошный: фаршированные цыплята, картофель с подливой, салат, брокколи и традиционный яблочный пирог. Люди были исключительно дружелюбны и искренне приветствовали нас. Пока они беседовали с папой, а я времени даром не теряла и прикончила свой пирог вместе с половиной папиной порции. Мой взгляд был постоянно настороже в поисках Б.Дж. Я надеялась, что представится возможность с ним познакомиться, но нигде его не замечала.
"Где Б.Дж.?" - шепнула я папе на ухо, когда он на несколько минут оторвался от беседы.
"Его самолет прибыл полчаса назад. Он должен быть здесь с минуты на минуту" - обнадежил он.
"Папа, как ты думаешь, я смогу с ним познакомиться?"
"Поживем - увидим. Я не знаю, насколько он устанет, просто посмотрим, что будет дальше. Попробуем".
Ответ был вполне благоприятен для меня. Я мечтала просто послушать, как поет Б.Дж., независимо от того, познакомлюсь я с ним, или нет, но я знала, что означают папины слова. Он сделает все, что в его силах, чтобы знакомство состоялось.
Обед окончился и началась программа. По мере того, как погасали светильники, темная тень стала распространяться от боковой двери и спускаться на сцену. Не успел церемонимейстер попросить прощения за позднее прибытие Б.Дж., как знаменитый певец появился рядом с ним. Ему вручили микрофон и представление началось.
Я замерла в предвкушении музыки.
Он запел "Родной дом", с легкостью беря высокие ноты. Его ясные голубые глаза светились любовью, когда он пел эти знакомые слова. Меня переполнило тепло, я вспоминала утешение, которое эти нежные звуки приносили мне снова и снова в угрюмой больничной палате. Окончив песню, Б.Дж. рассказал, как Бог однажды его спас. Он рассказал о наркотической зависимости и том, как избавился от тяги к наркотикам. В ночь, когда он решил отказаться от наркотиков, Б.Дж. сидел и ожидал симптомов ломки. В ожидании он уснул. Поразительно, но ломки у него так и не было.
Музыка заиграла вновь и Б.Дж. начал петь:

Алилуйя!
Ты сделал нас тем, что мы есть,
Своей кровью, Своими ранами.
Мы должны славить Тебя, как только можем.


Слова омывали душу успокоением, пока я с благодарностью думала о нашем Боге. А Б.Дж. пел:

Слова так пусты, а время так коротко,
Чтобы показать, как мы любим Тебя.
Алилуйя!


Темнота окутала его и лишь одно пятно света освещало его лицо. Голова запрокинулась назад, а сердце пело о только что обретенном Иисусе. Я, как и все присутствующие, чувствовала, что стала свидетелями его близости к Богу.
Прозвучала последняя нота, завершившая его короткое выступление. Аплодисменты вернули его к действительности. Было понятно, что люди оценили его берущее за душу пение и историю триумфа.
Пришла очередь папы. Он быстро встал и прошел на сцену, где церемонимейстер мастерски переключал внимание публики с Б.Дж. на папу. Аудитория тепло приветствовала его, когда он прошел к кафедре. Его известная проповедь "Преврати свои раны в звезды" несла надежду тем, кто ее утратил, и воодушевление тем, кто простился с мечтой. Он говорил обо мне и несчастном случае со мной, а я заливалась краской смущения при упоминании моего имени.
Вечер окончился, и папа стоял рядом со мной, знакомясь с другими гостями. Многие жали ему руку, некоторые не сдерживали слез, некоторые смеялись, но все благодарили за слова надежды. Б.Дж. стоял неподалеку и так же выслушивал слова любви и симпатии. Наконец, когда последние посетители удалились, Б.Дж. и папа тепло пожали друг другу руки.
"Б.Дж., позвольте мне представить вам мою дочь Кэрол".
Услышав свое имя, я подошла, лязгнув костылами.
Мягкость его взгляда подавила все остальные эмоции, когда он тепло коснулся моего плеча. "Кэрол", - сказал он просто, как старому другу, - "я рад с тобой познакомиться. Я много о тебе слышал".
"Ну, я даже слов не найду", - возбужденно сказала я, - "чтобы рассказать, как я счастлива познакомиться с вами. Вы так мне помогли мне в больнице. Столько раз я была всем сыта по горло. Мама приносила вашу пленку, и я успокаивалась. Ваши песни "Алилуйя!" и "Родной дом" - мои любимые. Я так хотела, чтобы вы именно их спели сегодня, что чуть не расплакалась".
Он посмотрел на меня со слезами на глазах и улыбнулся: "Кэрол, мои альбомы и записи продают снаружи, давай выйдем, и я подарю тебе один из них".
Мы вышли вместе. Он взял свой новый альбом "Счастливый человек" и надписал, прежде, чем вручить мне. "Надеюсь, этот тебе принесет столько же удовольствия, сколько твой любимый".
"Я в этом не сомневаюсь", - горячо ответила я. - "Спасибо".
Наша дружба окрепла со времени этой первой встречи. Сейчас я редко с ним встречаюсь, но его лента "Изумительная благодать" часто звучит в моем грузовичке, когда я еду по делам.

Изумительная благодать - сладкий звук,
Который спас негодяя, вроде меня,
Однажды потерянный, я был найден,
Был слеп, но сейчас прозрел


Я думаю о том, как человек по имени Иисус прикоснулся к двум совершенно различным жизням могучей дланью.
Сон пришел легко, но утро настало чересчур быстро, просочившись сквозь щель в портьерах. Мы с папой быстро оделись и позавтракали, а затем провели день, осматривая Вашингтон - Белый дом, Пентагон и монумент Вашингтона. После обеда в столовой Сената США с сенатором Стромом Турмондом я чувствовала себя обессиленной. Отель был приятным местом, и я решила провести остаток дня в праздности. Скоро должно было наступить завтра - величайший день.
И вот он наступил. Утром я потянулась в кровати, стараясь смести остатки сна и взглянула на часы над кроватью. Пять часов утра. Глаза почти закрылись, когда я сладко зевнула. Внезапно я вспомнила о планах на этот день и внутри словно взорвался сгусток энергии. Дотянувшись до костылей, я приступила к процедуре принятия душа, с которой уже управлялась легко, и присоединилась к папе, чтобы позавтракать.
В семь утра мы уже ехали в машине, которую прислал Даг Гриффит вместе с его тренером Рэнди. Коричневые вельветовые брюки прикрывали забинтованную левую ногу, но не могли скрыть ее деформации. Отек вкупе с толстым слоем бинтов делал культю вдвое толще здоровой правой ноги. Однако сегодняшний день был устремлен в будущее, а не в прошлое и никто, казалось, не замечал моего увечья.
Час пролетел, пока мы ехали по живописной сельской местности. От свежего воздух снаружи окна машины запотевали, мне приходилось раз за разом протирать их рукой, и я могла видеть проносящиеся мимо зеленые холмы и яркое солнце. Зима была короткой, и уже чувствовалось приближение весны.
Мы попали, безусловно, в страну лошадей. Вдоль дороги на мили протянулись белые деревянные заборы, за которыми то тут, то там виднелись пасущиеся кобылы с жеребятами.
"Ферма справа - наша", - сказал Рэнди. Земля, на которую он указал, казалась бескрайней. Единственным обозначением границ были все те же белые деревянные заборы. Преодолев обширное пространство, мы добрались до посыпанной гравием подъездной дорожки, которая вела к большим белым воротам с названием ранчо.
Мы остановились у прекрасного дома, рядом с которым стоял, ожидая гостей, представительный седой человек в спортивной куртке. Даг Гриффит приветливо улыбнулся, как только мы выбрались из машины.
"Привет!" - тепло поздоровался он. - "Я - Даг. Доктор Шуллер, Кэрол, рад с вами познакомиться!"
Папа обменялся с ним рукопожатием и улыбнулся. Этот человек сразу же нам понравился. Взгляд мистера Гриффита скользнул с папы на меня, и с этого момента именно на мне сосредоточилось все его внимание. Я заметила удовольствие в глазах папы, в то время, как мое возбуждение все нарастало, и я задавала вопрос за вопросом.
В доме нас ждал великолепный завтрак, но я могла думать только о лошадях. Пока мистер и миссис Гриффит и папа засиделись за кофе, я с трудом сдерживала нетерпение. Минуты шли так медленно! Я слонялась по большому дому и разглядывала бронзовые статуэтки лошадей и картины, написанные маслом, изображавшие арабских лошадей в пустынной местности.
Наконец они вышли из столовой.
"Кэрол, нам лучше отправиться на конюшню. Идти далеко, а машина уходит. Пошли скорее!"
Мистер Гриффит мог бы меня и не торопить. Я явилась настолько быстро, насколько позволяли костыли.
Мы забрались в машину и поехали по длинной дороге к главной конюшне, где во дворе находились приспособления для тренировки. Мое сердце билось все быстрее и быстрее в предвкушении зрелища. Я хотела увидеть лошадей даже больше, чем проехаться верхом. Я надеялась увидеть, как проходят тренировки.
Перед нами замаячила большая белая конюшня, украшенная по краям голубым узором. На площадках кипела работа, всадники направляли своих коней то туда, то сюда. Некоторые чистили лошадей, некоторые мыли, некоторые седлали. Ферма была частной, Даг и Рэнди выполняли большую часть работы самостоятельно, им помогали всего около двадцати конюхов. Было начало дня, и весь штат фермы готовился к работе.
Даг провел нас в здание и пояснил: "Мы должны пройти на внутренний манеж. Рэнди выведет нескольких коней и вам не придется идти в стойла. В паддоках их не так хорошо можно разглядеть. С тобой все в порядке, Кэрол?"
"Да, все прекрасно!"
"Вот и хорошо. Он выведет для вас лучших коней и проедется на них, затем покажет некоторые приемы тренировки и то, как мы отбираем лучших лошадей. Он также покажет вам наших лучших жеребят, которые, как мы надеемся, в один прекрасный день станут чемпионами".
Он провел нас через манеж и мы поднялись в помещение с окнами, выходящими на манеж. Комната была богато обставлена, с диваном, креслами и телевизором. Здесь были выставлены награды и трофеи, завоеванные фермой. Папа нашел это место чрезвычайно удобным, поскольку он не сходил с ума от лошадей. Я же предпочла бы быть на конюшне рядом с Рэнди.
"Даг?" - выглянула я в окно. "Можно мне спуститься к Рэнди? Я хотела бы побыть поближе к лошадям, если вы не возражаете", - вежливо спросила я, скрестив пальцы.
"Конечно не возражаю. Более того, понимаю. Но, по правде сказать, я больше заботился о твоем папе". Мы улыбнулись друг другу и посмотрели на папу. Хотя в свое время он вырос на ферме среди коров и цыплят, но, очевидно, не был лошадником и не собирался им становиться.
Папа усмехнулся: "Здесь, конечно же, удобнее. Но это твой день, Кэрол, и я хочу быть с тобой. Пойдем вместе".
Рэнди привел первого коня. Он провел его по манежу рядом с местом, где я стояла. Забор, разделявший нас, был невысоким, и мне нетрудно было приласкать мускулистое животное.
Он показал внешние признаки, отличающие арабских лошадей: глубокие ноздри, маленькая голова, плоская спина и характерные формы ног. Затем он сел в седло. Пока он ездил разными аллюрами - от шага до легкого галопа, Даг показывал, как конь держит голову и в каком положении должен сидеть всадник при каждом аллюре.
Конный спорт прекрасен. Я училась ездить верхом самостоятельно и ничего не знала о том, как демонстрировать лошадей - в стиле Запада или в английском стиле. Я почти всегда ездила без седла. Иногда я пользовалась западным седлом, но никогда не сидела в английском, которым пользовались на этой ферме. Я внимательно выслушивала пояснения и задавала массу вопросов. Когда Рэнди окончил показ, он подвел коня ко мне.
"Ну как, Кэрол, хочешь сесть в седло?"
Я с удивлением посмотрела на него. Я собиралась попробовать проехаться, но не на этом коне. Он был прекрасен. Неужели он предлагает всерьез? На одном из лучших коней?
"Ну?" - повторил он.
Даг легонько подтолкнул меня. Я вошла через маленькую калитку внутрь манежа. Костыли поднимали фонтанчики пыли, пока я приближалась к тому, что неделю назад казалось всего лишь фантазией.
Желудок, казалось, завязывался в узел, пока я подходила ближе и ближе. Я дотянулась до прекрасной конской головы и погладила бархатные губы. Рэнди передал мне поводья.
"Кэрол, познакомься с Хоссни. Хоссни, познакомься с Кэрол". Конь тихо заржал и посмотрел на меня своими большими темными глазами. Огня, который я ожидала увидеть в этом животном, я не заметила - только мягкое, но энергичное мерцание.
После короткого совещания Дага и Рэнди, как мне лучше забраться в седло, чтобы не повредить ноге, я вскоре сидела на коне ростом в шестнадцать ладоней [162,56 см - прим. перев.]. Арабский скакун был очень крупным для своей породы, и его мышцы заиграли подо мной, когда Рэнди повел его шагом. Я держала поводья в руке, но предоставила Рэнди управлять конем, пока снова не приобрету какую-то уверенность. Незнакомое английское седло производило странное впечатление. В глубине души я предпочла бы конскую спину под собой, кожаному сооружению, разделявшему нас, но понимала, что без седла не удержусь, во всяком случае, не сейчас.
Рэнди передал мне управление конем и я продолжила поездку верхом. Уверенность в себе возрастала, и я слегка расслабилась. Нога немного болталась, и я чувствовала себя ужасно неуклюжей. Удерживать равновесие было нелегко, и я слегка сползала направо, где свисала моя здоровая нога.
Мало помалу я стала больше пользоваться поводьями. Рэнди шел рядом и пояснял, как правильно сидеть в английском седле. Очевидно, что я ничего не знала об английской женской посадке, но никто на это не обращал внимания. Я пустила Хоссни медленной рысью и сделала круг по манежу, а конь все шел и шел своим ровным аллюром. Мое тело сотрясалось, я старалась устроиться поудобнее, нога начала больше болеть, но я ничего не сказала.
Я тихонько щелкнула языком, и Хоссни пошел легким галопом. Папа захлопал от радости, что я управляю послушным конем. Пройдя круг, я замедлила бег коня и перешла на шаг. Рэнди подбежал ко мне.
"Ну, как?"
Я посмотрела на него: "Я чувствую себя очень неуверенно и знаю, что выгляжу неуверенной. С одной ногой я ощущаю себя очень странно. Думаю, мне придется к этому привыкать".
Мы стояли в стороне от других, поэтому я продолжила честно признаваться: "Рэнди, у меня действительно болит нога. Не думаю, что сегодня мне стоит ездить верхом еще. Не говорите папе или Дагу, они почувствуют себя виноватыми, а я этого не хочу. Но я думаю, что вернусь сюда. Я так вам благодарна. Несмотря на боль, я снова все это проделаю. Оно того стоит, правда". Мы улыбнулись друг другу, и он сбегал за моими костылями.
Мы присоединились к папе и Дагу, и я рассказала им, как прекрасно было ездить верхом на Хоссни.
"Даг, я очень сожалею, что не могла быть всадником, достойным вашего коня. Мне хотелось бы проехаться на нем через год".
"Кэрол, ты можешь вернуться сюда, когда немного подлечишься. Ты хорошая всадница. Я знаю, что будет нелегко приспособиться, но у тебя все получится. Ты атлетична и можешь стать очень хорошей наездницей, если уделишь этому время. Я был бы рад, если бы ты приехала к нам следующим летом, если тебя это интересует. Я бы нашел тебе работу, а ты пожила бы с нами. Рэнди присмотрел бы за тобой. Может быть, мы сделаем из тебя настоящего конюха".
Я была слегка шокирована. Что он такое говорит? Остаться на ферме на все лето?
"Ну, мистер Гриффит, это звучит, как предложение!"
"Я это и имел в виду", - ответил он. Рэнди посмотрел на меня с любопытством, в его взгляде читалось одобрение. Заговорил папа.
"Кэрол, это редкая возможность. На твоем месте я бы серьезно над этим задумался".
Я опять посмотрела на Дага. Я не могла поверить в то, что он предлагал. "Я искренне вам благодарна. Но мне потребуется некоторое время. Можно, я дам вам знать на следующий год? Мне придется вновь осваиваться в школе, и я не знаю, что и как может произойти".
Даг улыбнулся. "Конечно, Кэрол. Не торопись. Я хочу, чтобы ты знала: предложение остается в силе. А теперь посмотрим жеребят".
Вопрос был закрыт, и мне полегчало. Перспектива была слишком серьезной, чтобы обдумывать ее прямо сейчас. Я попрощалась с прекрасным конем, поцеловав его в нос, и Рэнди поспешно увел его в стойло.
Спустя несколько минут, Рэнди вернулся на манеж с тремя юными жеребятами. Закрыв за собой ворота, он отвязал веревки от их уздечек и пустил бегать свободно.
Даг велел нам отойти от ворот, чтобы не оказаться у них на пути. Радость переполняла их трехмесячные тела и, ощутив свободу, они принялись, высоко задрав голову, бегать, прыгать и брыкаться. Их шумная возня была заразительна. Я рассмеялась и в душе была готова играть вместе с ними. Я поймала блеск горящих глаз, который всегда мечтала увидеть у арабских лошадей. Я уставилась на них, пораженная их красотой.
"Кэрол", - Даг прервал мои мечтания. - "Скажи мне, кто из них лучший. Помнишь, на что я советовал обратить внимание?"
Я внимательно рассмотрела маленькие тельца. Придирчиво изучив характерные области, о которых мне рассказали ранее, я указала на вороного жеребенка с белой звездочкой и в белых чулочках: "Этот".
"Правильно!" - с энтузиазмом поощрил меня Даг. - "Рэнди, подведи ее поближе".
Кобылку поймали и подвели к нам. "Мы только что ее приобрели. Ну не прелесть ли?"
Я наклонилась и дотянулась до бархатистой головки. Я легонько погладила ее, но она возмущенно отпрянула. Этот признак норова восхитил меня.
"Как ты думаешь, за какую сумму мы ее приобрели?"
Я посмотрела на него: "Не имею ни малейшего представления. Может быть, пятьдесят тысяч долларов?"
Он покачал головой: "Четыре миллиона".
Сумма ошеломила меня: "Четыре миллиона долларов? Вы меня не обманываете?"
Папино лицо побледнело от потрясения, когда мы уставились на прекрасное животное. Рэнди увел кобылку, двое других жеребят продолжали играть.
"Ладно, Кэрол, а из этих двоих кто самый лучший? Один из них стоит пятнадцать тысяч, другой - десять".
Моя голова все еще кружилась от баснословной суммы. Кобылка была превосходной, но что стало причиной такой высокой цены? Я не знала ответа, поэтому отложила вопрос и начала присматриваться к остальным двум жеребятам. Я указала на темного гнедого жеребчика: "Он".
"И опять ты права. Это сынок Хоссни. Его зовут Хосстар. Красавчик, не правда ли?"
Рэнди точно так же подвел его ко мне. Я коснулась его головы, но она осталась у меня под рукой. Я погладила его, а он просунул голову дальше и уткнулся носом в руку. Спустя несколько секунд он задрал голову и был готов снова играть. Рэнди отпустил его. Мы вчетвером стояли и наблюдали.
"Он тебе понравился, не правда ли, Кэрол?"
"Да", - ответила я , любуясь драгоценными животными.
"Ты ему, определенно, тоже".
Я взглянула на Дага, улыбнулась ему и перенесла внимание снова на Хосстара.
"Как ты относишься к тому, чтобы забрать его с собой?"
Я резко обернулась. Этот человек невероятен, что еще прячется у него в рукаве?
"Мистер Гриффит, боюсь, мы этого не сможем себе позволить. Извините. Он прекрасен, и я отдала бы за него все, что угодно, но..."
Он перебил меня: "Нет, нет, ты не поняла. Это был бы подарок - от меня".
"Что?" - я не могла скрыть удивление. - "Что вы сказали?"
Он повторил и добавил, что организовал бы перелет Хосстара в Калифорнию. Это не стоило бы нам ни пенни. Барьеры рухнули, я обняла его за шею и завертела головой, все еще не веря своему счастью.
С разрешения моего изумленного отца подарок был принят и соответствующие распоряжения отданы. После неохотного прощания с Хосстаром и нашими друзьями, мы отправились назад в Вашингтон. Каникулы близились к концу, но дверь в будущее, сулящее больше сюрпризов и приключений, чем могла бы вообразить себе любая четырнадцатилетняя девочка, оставалась открытой. Как я собиралась растить жеребенка арабской породы? У меня не было ключа к решению этой загадки. Как я собиралась его объезжать? Я об этом никогда не думала. Я решила ненадолго отложить практические вопросы на потом и просто погрузиться в мечту.

Image
Кэрол и Хосстар



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26758Unread post Didier
24 Mar 2018, 14:38

Новое открытие

Громко зазвонил будильник. Было 24 февраля 1979 года. Наступило утро свадьбы. Я пыталась свернуться калачиком и урвать еще несколько минут, но солнечный луч пробился сквозь щель в портьерах и отогнал остатки сна.
Посреди комнаты висело красное платье подружки невесты из тафты, наглаженное и готовое, чтобы идти в нем по приделу. Прекрасный день наступил, словно ответ на многочисленные молитвы. Зимние бури с дождями, истязавшие нас неделями, внезапно прекратились, словно в связи с важными событиями.
Я медленно села и свесила ногу с кровати. Добравшись до портьер, я раздвинула их, чтобы впустить в комнату поток света. Как всегда по утрам меня ожидал Хосстар. Его нос касался стекла, разделявшего нас.
"Привет, Хосс!" - громко сказала я, стараясь. чтобы мой голос был слышен сквозь стекло. Я знала, что он услышит всего лишь неясный шум, поэтому легонько постучала по стеклу. Молодой скакун радостно задрал голову. За те несколько недель, что он жил у нас, он стал желанным другом.
Я быстро натянула джинсы и майку и поспешила наружу, чтобы покормить его. Перед свадьбой еще многое нужно было сделать, а времени у меня было в обрез. Я протянула ему морковку, которую захватила с собой, поцеловала и поспешила в дом, чтобы подготовиться к знаменательному дню.
Дома я поздоровалась с многочисленной родней из Айовы. Они прилетели на свадьбу Шейлы и последние дни были заполнены воспоминаниями и ароматами выпечки, которую они привезли с собой. Слоеный пирог с ревенем источал божественный запах с кухни, соблазняя меня, но я следила за собой, чтобы не набрать лишний вес. Я хотела выглядеть настолько хорошенькой, насколько это было возможно. Я упорно занималась в кабинете физиотерапии, чтобы достичь своей цели и пройти по приделу. И хотя я все еще ходила на костылях, но окрепла настолько, чтобы сделать это самостоятельно.
"Доброе утро, Кэрол!" - раздавалось в ответ отовсюду.
Мама позвала из столовой: "Завтрак на столе! Доброе утро, Кэрол. Поешь немного, а потом будешь готовиться". Она появилась на залитой солнцем кухне. На лице матери невесты не было заметно ни следа волнения. Она тщательно его скрывала. "Кэрол, после душа надень чистые джинсы. Мы все переоденемся в церкви, так наши платья не изомнутся".
"Ладно".
Мама подошла ко мне и поцеловала: "Садись и позавтракай". Я присоединилась к остальным и быстро поела. Мои тетки переживали и торопили друг друга. Дядья вели себя более солидно, шум их раздражал. Семья собралась вместе, по всему дому раздавалась болтовня.
Допив последний глоток молока и, извинившись, я встала из-за стола. Быстро приняв душ, я потратила на полчаса больше времени на макияж - я хотела выглядеть безупречно.
Вскоре я была готова и присоединилась к остальным на кухне. Мы подождали остальных теток и начали съезжаться к церкви. Папа уже был там, готовясь к знаменательному дню и подбирая особые слова, которые он скажет моей сестре. Мама тоже приехала пораньше, чтобы помочь Шейле. Остальные оставались в машинах, стараясь не измять платья и смокинги.
Высокий крест на церковной колокольне окружали белые курчавые облака, сквозь которые пробивались солнечные лучи, придавая ему торжественный вид. Вход в церковь был украшен цветами. Мы припарковались за церковью.
Джинни во главе, за ней - мы с Гретхен проследовали в комнату невесты. Помещение было полно возбужденного хихиканья девушек и шуршания тафты. Подружки невесты натягивали свои прелестные наряды. Шейла переодевалась в другом конце комнаты. Она была прекрасна! Мама помогала ей приколоть фату.
Мы переоделись быстро. Всего через несколько минут вошел фотограф. На наших талиях были затянуты кушаки из шотландки, а волосы украшены перекати-полем. Все подружки невесты в руках держали букеты, кроме меня. Мой букет был привязан к рукоятке костыля. Таким образом создавалась иллюзия того, что и у меня в руках был букет. Мы позировали для снимков для свадебного альбома, а потом смотрели, как мама, папа и Шейла позируют для своих альбомов.
Время процессии неуклонно приближалось, и мы направились в святилище. У меня были определенные проблемы с ходьбой: костыли путались в длинном платье и грозились запутаться окончательно. Я молилась, чтобы этого не случилось. Церковь была полна, что в данном случае означало присутствие примерно тысячи человек. Каждый знал о моей цели, поэтому внимание ко мне было приковано не меньше, чем к моей сестре, невесте. "Господи, пожалуйста! Позволь мне это сделать" - взмолилась я. Я испытала бы огромное унижение, если бы что-то пошло не так.
Все подружки невесты выстроились в назначенном порядке и ждали начала процессии. Позади нас стояли Шейла с папой и о чем-то тихонько беседовали. Папа уже был в облачении священника, готовый завершить церемонию. Как приятно было видеть их обоих! Папины глаза предательски блестели, а с лица Шейлы не сходила нервная улыбка. Слова любви должны были быть сказаны.
Я услыхала звуки органа и почувствовала, как в желудке холодеет. Я терпеливо стояла вместе со всеми, казалось, часами, хотя в действительности прошло не более двух - трех минут. Нарядный жених, Джим Колмен, со своими дружками ожидал у алтаря. Наконец орган подал сигнал и Джинни, главная подружка, ступила в придел, устланный коврами. Через несколько секунд за ней последовала другая девушка. Я была следующей. Казалось, что все смотрят на меня, и я беззвучно молилась: "Господи, пожалуйста, позволь мне все сделать правильно. Не дай мне споткнуться или упасть".
Час настал. Времени для сомнений не осталось, и я шагнула вперед. Люди одобрительно бормотали, глядя на меня, многие из них поддерживали меня в этот страшный год. За мной шла одиннадцатилетняя Гретхен. С каждым шагом я делала вдох, надеясь благополучно сделать следующий. Я смотрела прямо перед собой, высоко держа подбородок и не косясь ни вправо, ни влево, ни вниз, куда ступала.
Я дошла благополучно, заняла свое место и вздохнула с облегчением. Грянул традиционный свадебный марш, и все поднялись, приветствуя невесту. Красота Шейлы сияла во всем целомудренном великолепии. Белое платье элегантно сидело на ее высокой тонкой фигуре. Старомодный воротник подчеркивал высокую шею, а экстравагантно украшенный материал придавал ей царственный вид. Мои глаза увлажнились.
Что это был за день, наполненный святой радостью! Наблюдать соединение двух детей Божьих, посвятивших свои жизни друг другу и Ему, было поистине благословением. Церемония прошла быстро и закончилась поцелуем. Было такое впечатление, что сам Господь все это спланировал и направил Своей рукой от самого начала, и пока я наблюдала эту свадьбу, то мечтала о времени, когда и мне выпадет такая радость.
Волшебный день близился к концу. Жених и невеста уехали проводить свой медовый месяц, гости разъехались. Завтра вся семья займется уборкой. Я выскользнула из дома проведать Хосстара. Он нервничал, находясь вне загона, и во время перерыва в уборке я взнуздала его, идя навстречу его пожеланиям. Конек был горяч, ему не терпелось пробежаться. Играя, он укусил меня за одежду и отбежал, потом повторил свою незатейливую забаву.
"Хосстар, прекрати немедленно!" - засмеялась я, пытаясь его угомонить. Пока я выводила его из конюшни, он возбужденно пританцовывал. Его настроение изменилось, он стал не столько игривым, сколько нервным. Я насмешливо посмотрела на него: "Хосстар, что сегодня с тобой стряслось? Один день без тренировки и ты уже с ума сходишь. Умерь свой пыл!"
Я почувствовал, что сегодня он непредсказуем и, честно говоря, была этим обеспокоена. Я повела его к задним воротам, где было достаточно места для того, чтобы тренировать его. Меня научили гонять его на корде круг за кругом, где посредине вращалась я на одной ноге. Сохранять равновесие было нелегко, потому что в одной руке нужно было удерживать Хосса, а другой, с костылем, поддерживать себя.
Постепенно он пошел вокруг меня легкой рысью. При этом он успокоился, его дрожь унялась.
"Хороший мальчик, Хосс!" - поощрила я его поведение. - "Хороший мальчик!"
Я щелкнула языком и он перешел в медленный, размеренный галоп. К моему удивлению, он повиновался. Он вел себя просто отлично! Я начала расслабляться.
"Ладно, давай теперь походим", - он подчинился команде и пошел вокруг меня шагом. Я пустила его рысью, и вдруг мимо ворот с ревом промчался автомобиль и отчаянно засигналил. Не успела я понять, что произошло, как Хосстар в испуге прыгнул в сторону и корда вырвалась у меня из рук. Я упала наземь, а Хосстар в ужасе убежал от меня.
"Хосстар!" - позвала я его, но он продолжал свой бег. Корда волочилась за ним, путаясь в задних ногах. Борясь с веревкой, угрожавшей его свободе, он стал еще более неистовым. Он потерял голову и устремился прочь.
"Черт побери!" - пробормотала я. Одноногой четырнадцатилетней девчонке ни за что не поймать было горячего перепуганного коня. Я намеревалась разыскать дядю Генри, фермера, который, к счастью, приехал на свадьбу. Бедный Хосс, он так редко встречал машины поблизости, и этот дурацкий гудок его испугал.
Я поспешила к дому за помощью и вдруг услышала звук бьющегося стекла. Меня охватил ужас и я закричала: "Хосстар!"
Я этого не видела, но догадывалась, что произошло. Я бежала настолько быстро, насколько могла это сделать на костылях, слезы застилали глаза. Мне пришлось несколько раз останавливаться и выковыривать камешки из наконечников костылей.
Я достигла дома, обессилено отдуваясь, нога горела огнем от крутого подъема на склон, а я тупо смотрела на разбитую вдребезги раздвижную дверь. Я не могла пошевелиться от ужаса за своего жеребенка. Я ожидала ужасного кровавого зрелища. Я расплакалась, думая о своей мечте и драгоценном друге, которого, как я была уверена, только что потеряла.
Дядя позвал меня: "Кэрол, все в порядке, иди сюда!"
Он провел меня через дом, и мы вышли через пустую теперь дверную раму.
"Где он, дядя Генри?"
"Последний раз я видел, как он бегает по кухне. Где он сейчас, я не знаю".
Вопли и крики доносились из южной части нашего дома, где находилась моя спальня. Мы побежали на шум.
На кухне мы остановились, чтобы посмотреть, что происходит. Дом был полон возбужденных женщин. Некоторые в испуге показывали на холл, другие хихикали и зажимали носы, показывая на огромную кучу дымящегося конского навоза, возвышающуюся на мамином узорном полу.
Я опередила дядю Генри, не обращая внимания на их смех, и осторожно спустилась по лестнице в свою комнату. В дальнем ее конце дверь кладовки была открыта, а из нее выглядывал зад моего коня. Я тихонько приблизилась к нему: "Хосстар, иди сюда".
Он поднял голову, но отказался выходить из темноты кладовки. Он нашел безопасное место.
Присоединившись к нему в ограниченном пространстве и восстановив доверие к себе, я с помощью дяди Генри вывела его оттуда.
Мы тщательно осмотрели его дрожащее тело на предмет порезов и повреждений. У дяди Генри на ферме много лет жила лошадь и другие животные, так что он кое-что понимал в уходе за ними. Мы нашли только один порез на левой задней ноге.
"Выглядит не так-то плохо", - сказал дядя Генри, осмотрев ранку. - "Но нам все-таки следует вызвать ветеринара для пущей безопасности. Туда не должна попасть инфекция".
Порез оказался незначительным. но все равно я каждый день осматривала его и меняла повязки на чистые, чтобы не завелась инфекция.
Хосстар привнес водоворот страстей в размеренное хозяйство Шуллеров на многие месяцы. Вскоре после прорыва через дом он опять напугал меня, вырвавшись и убежав. На этот раз он угодил в наш плавательный бассейн. К счастью, он нашел ступеньки и выбрался за несколько минут.
Нам повезло, что ни он, ни бассейн не получили повреждений, учитывая тот факт, что буквально пару недель назад лошадь моей подруги проделала то же самое. Она запаниковала, пытаясь выбраться, разрушила бассейн и серьезно поранилась сама.
Хосстару был уже почти год, но, ожидая, когда он подрастет достаточно для верховой езды, я сдерживала нетерпение. Я снова и снова вспоминала короткое чувство свободы и радости, которое испытала в Балтиморе, сидя верхом на отце Хосстара. Даже просматривая брошюру о катании на лыжах, я мечтала о дне, когда взлечу на спину Хосстара. Жажда свободы и скорости бурлила во мне. Я догадывалась, что не буду дожидаться, когда Хосстар будет готов, мне нужно было это ощущение сегодня, сейчас. Я все с большим нетерпением ожидала Дня Благодарения, когда начну заниматься лыжами. Может быть, это поможет мне дождаться дня, когда я смогу проехаться верхом на Хоссе.

Полет в Денвер, штат Колорадо, из Лос-Анджелеса был коротким и приятным, особенно когда мы летели над Скалистыми горами на "Боинге-747". Дебби Хармс, моя лучшая подруга из церкви, с удовольствием согласилась сопровождать меня в этом увлекательном путешествии - только мы вдвоем. Это было приключение, о котором мы даже не мечтали.
Поездка в Уинтер Парк из Денвера на автобусе заняла два часа. Мы закутались в наши калифорнийские пальтишки, представлявшие собой слабую защиту от пронизывающего ветра. Накануне нашего приезда навалило два фута снега, и Колорадо был готов к белому Дню Благодарения. Высокие, иссеченные ущельями пики величественно возвышались над нами, пока мы ехали по горной дороге. Дорога простиралась под нами на сотни футов, когда мы пересекли Бертхауд Пасс [перевал в Скалистых горах - прим. перев.]. Это было живописное зрелище! Мое сердце непроизвольно заколотилось от окружавшей красоты.
По прибытии мы с Дебби поспешили устроиться в уютной домашней гостинице и быстро подружились с ее приветливыми хозяевами. Несмотря на возбуждение, мы обе сильно устали. День был долгий, а час - поздний. Мы слегка перекусили, прежде, чем пройти в номер. Завтра нам предстоял первый урок лыж, и я хотела быть к нему готова.
Вскоре я услыхала ровное дыхание Дебби, раздававшееся с двуспальной кровати позади меня, ко мне же сон не шел. Я была слишком возбуждена, казалось, что даже более, чем когда снова училась ездить верхом. Каким-то образом я понимала, что полюблю кататься на лыжах. Снег и горы волновали меня. Могучие нагромождения скал, высоко вздымавшиеся в небо, будили во мне убежденность во внушающей благоговение силе Бога. Снежные покрывала подчеркивали их красоту.
Наступило утро. Я проснулась до рассвета с тем же взволнованным ожиданием, с которым засыпала накануне. После того, как Дебби встала, мы приняли душ и тщательно причесались. рассчитывая встретить множество юношей-подростков. Завтрак обеспечивала гостиница, и вскоре мы ехали с другими постояльцами в места катания на лыжах.
Пока мы ехали через город, мы разглядывали виды, не замеченные накануне из-за позднего приезда. Мы приблизились к склонам и стали ожидать своей очереди на подъемник. Хозяин гостиницы указал нам, где находится офис для лыжников-инвалидов и мы договорились, что он подберет нас там около пяти часов вечера. Мы нашли этот офис, несмотря на толпы отпускников, и нас там тепло приветствовали.
Маленький офис был переполнен людьми как с разнообразными увечьями, так и без них. Во всех углам стояли снятые протезы. Вначале я была шокирована, но затем просто посмеялась про себя, потому что никогда не видела ничего подобного. Нас проводили в офис и представили Холу О'Лири, молодому загорелому создателю специальной программы.
"Кэрол, приятно с тобой познакомиться", - сказал он, изящно протягивая руку. - "Кто твоя спутница?"
"Ее зовут Дебби".
"Привет, Дебби", - тепло улыбнулся он и продолжил. - "Поговорим немного, чтобы узнать друг друга поближе, не так ли? Присаживайтесь. устраивайтесь поудобнее. Я расскажу вам, что мы здесь делаем, чтобы поставить вас на лыжи, но сначала расскажите немного о себе".
"Ну", - легко сказала я, - "что бы вам хотелось узнать прежде всего?"
"Ты когда-нибудь каталась на лыжах, Кэрол?"
"Немного, до того, как произошел несчастный случай".
"А как это случилось?"
"Мотоцикл. Мы с кузеном попали между двумя машинами".
Он вздрогнул. "Да, у нас тут много жертв мотоциклетных аварий. Вторая причина - рак. Сколько лет вам обеим?"
"Четырнадцать", - ответила Дебби.
"Четырнадцать!" - он удивленно приподнял бровь. - "Я думал, по меньшей мере восемнадцать".
Конечно же, он нам понравился! Ничего более приятного он не мог нам сказать, но мы и виду не подали, что оценили его комплимент. Нет ничего приятнее, чем когда тебя считают взрослым! Однако со времени прибытия в Колорадо, нас не раз считали старшими, чем мы были. Наверное, в том был повинен наш рост - пять футов восемь дюймов [ок. 173 см. - прм. перев.].
Пока мы беседовали, в офис зашли три парня студенческого возраста. У двоих из них было всего по одной ноге, третий казался нормальным. Задубевшие лица выдавали в них частых посетителей лыжных трасс.
Хол прервал беседу и указал на них: "Это члены Национальной сборной инвалидов, которая в феврале отправится в Норвегию соревноваться за Кубок Мира".
Парни подошли поближе. Каждый из тех, у кого не было ноги, ходил не на костылях, а на аутригерах. Я видела эти "лыжные костыли" на картинках из Ассоциации лыжников-инвалидов. Устройство, похожее на костыль, упиралось в локоть, как канадка. Рукоятка располагалась примерно в семи дюймах ниже манжеты. На конце аутригера располагалась маленькая лыжа дюймов восемь длиной, скользившая по снегу и дававшая опору ампутанту. Однако аутригеры на картинках казались гораздо длиннее, а у этих парней они были такими короткими, что при ходьбе им приходилось сгибаться. Как я смогу сохранять равновесие на таких? Они казались такими уродливыми!
"Хол, аутригеры всегда такие короткие?"
"Да"
"Как при их помощи можно сохранять равновесие?"
"А они пользуются ими не для этого. Они аутригерами только отбрасывают что-то с дороги или перепрыгивают гребни. Тогда они опускают аутригеры, отталкиваются и беспрепятственно продолжают путь. Одна из наших девушек предпочитает обычные лыжные палки, но очень многие стараются избежать столкновений и поэтому пользуются аутригерами".
Заметив мое удивление, он добавил: "Не беспокойся. Вот покатаешься больше и поймешь, о чем я говорил".
"Мои тоже будут такими короткими?" - я начала слегка нервничать.
"О, нет! Они гонщики и очень хорошие лыжники. Ты только учишься. большинство наших лыжников ездит не так, как они. Они - это исключение". Его слова успокаивали. но и внушали благоговение. Как бы мне хотелось увидеть, как они ездят. "Хол, это ты учил их кататься на лыжах?"
"Да, они были в числе моих первых учеников".
Троица начала болтать с Холом, пока он их не перебил:
"Крис, Ри, Билл, это Кэрол и Дебби. У Кэрол сегодня первый урок".
Они поздоровались с нами и продолжили болтать. Я не могла понять ни слова из того, о чем они говорили и, взглянув на лицо Дебби, я поняла, что и она тоже.
Крис был блондином в очках с золотой оправой и напоминал Джона Денвера [американский исполнитель фолк-музыки - прим. перев.]. Ри был камбоджийцем с широкой лукавой улыбкой. Билл был шести футов роста с безмятежным выражением лица. У Криса и Ри было по одной ноге у каждого.
Через несколько минут Хол опять их прервал: "Парни, мне нужно тотчас же начинать урок с Кэрол. Поговорим после".
"Приятно было познакомиться", - ответили они и ушли.
"Хол", спросила я после того, как они удалились, - "а что не так с Биллом? Почему он в команде?"
"Он ампутант. Его нога отнята ниже колена и он катается на протезе. Когда к тебе вернется подвижность, ты тоже так сможешь, но для этого нужно, чтобы твое колено хорошо работало".
"Он соревнуется с этими ребятами?"
"Нет, он выступает в другом классе".
"Он тоже пользуется аутригерами?"
"Нет, он ездит с лыжными палками. Если ты встретишь его на горе, ни за что не подумаешь, что он "хромоножка". Один из наших парней, который катается так же, как и Билл, работает инструктором у "нормашек" на другой площадке, так они всего пару лет назад узнали, что у него протез, настолько хорошо он выглядит. Пойдем, подберем тебе снаряжение".
"Хол?"
Он остановился и посмотрел на меня: "Да, Кэрол?"
Я запнулась, опасаясь, как бы мой вопрос не оказался дурацким: "Кто такие "хромоножки" и "нормашки"?"
Хол рассмеялся. "Извини! Многие люди не понимают, когда мы так говорим. "Хромоножки" - это люди с одной больной ногой, а "нормашки" - сокращение от "нормальные люди"".
"О!" - мы с Дебби понимающе кивнули.
Мы шли вслед за ним и пытались впитывать все, с чем сталкивались. Это все было буквально ошеломляющим. Хол тщательно снабдил меня всем необходимым и затем повел на гору, неся по одной лыже и по паре аутригеров для меня и для себя. У него не было никакого увечья, но, обучая инвалидов, он пользовался одной лыжей и аутригерами. Я следовала за ним на костылях, внимательно прокладывая путь по незнакомой местности. Костыли, утопавшие в снегу, и горнолыжный ботинок делали походку тяжелой.
Хол остановился, положил мою лыжу на снег, и с его помощью и поддержкой я звонко защелкнула ботинок в креплении. Он обул свою лыжу и показал, как мне следует использовать аутригеры, чтобы отталкиваться на ровной местности. Дебби с любопытством смотрела.
С небольшими поправками я научилась подниматься вверх по склону на одной ноге, используя аутригеры. Я разворачивалась перпендикулярно направлению подъема, заносила аутригеры выше лыжи, затем, перенося вес на аутригеры, подтягивала лыжу вверх. Такова была техника подъема, и по мере того, как я крепла и аутригеры становились частью меня самой, делать это было все легче и быстрее. Сейчас такое перемещение для меня не сложнее, чем шаркнуть ножкой.
Затем Хол отвел меня на горку, где учились кататься маленькие дети. Спуск был длиной всего около двадцати футов, и я чувствовал себя глупо, катаясь с такого склона. Мне хотелось научиться как можно скорее, чтобы покинуть это место.
На вершине крохотного склона Хол показал мне, как пользоваться аутригерами для равновесия и показал, как останавливаться. Следуя его указаниям, я соскользнула со склона, покачиваясь вправо и влево, но, в общем, удерживаясь вертикально. Когда я развернула лыжу влево, чтобы остановиться, то перевернулась.
"Все нормально, Кэрол. Ты ухватила суть. Я же говорил, что ты быстро научишься".
Мы опять полезли наверх. Хол опять показал, как держать аутригеры, а затем съехал со склона и остановился. Снова я пыталась следовать его указаниям. Я выставила аутригеры вперед, чтобы они оставались на снегу, перенесла вес вперед и начала движение. Я вонзила металлические "когти" на задней кромке аутригеров в снег, чтобы помочь торможению, и затем развернула лыжу влево. Я остановилась - и устояла.
"Молодец, девочка!" - одобрил Хол.
Повторив этот маневр несколько раз, мы убедились, что я его освоила.
"Ладно. Теперь нужно научиться поворачивать и уверенно держаться дольше. Нам придется перейти на другой склон. Это по-прежнему трасса для новичков, только длиннее. Возьмем снегоход, чтобы туда добраться. Тебе не придется садиться на подъемник. Подождите меня здесь".
Вскоре он возвратился со снегоходом и водителем.
"Кэрол, это Боб. Ты сядешь позади него, одной рукой будешь держаться за его талию, а другой держать лыжу. Я возьму твои аутригеры. Мы с Дебби поднимемся на подъемнике и встретим тебя на вершине. Не беспокойся, склон там не очень крутой, но если тебе не понравится, мы всегда сможем спустить тебя на снегоходе".
Я передала свои аутригеры Холу и с помощью Боба уселась на заднем сиденье снегохода. я довольно долго высвобождала ботинок из крепления, и Хол помог мне.
"Хол, не беспокойся за меня, я упрямая!" - крикнула я, когда снегоход устремился к вершине. Чем выше мы поднимались, тем больше возрастало возбуждение, а вместе с ним - страх. Мы ехали по краю склона, проезжая мимо лыжников. Боб похлопал по моему плечу и показал направо. Там ехал одноногий лыжник.
Боб обернулся и прокричал: "Это ч*лен сборной Ри Армстронг".
Мое сердце подскочило, когда я смотрела, как легко и грациозно он поворачивает туда и сюда. Его темное лицо светилось исступленным восторгом, когда он заканчивал спуск. Во мне разрасталась решимость. Я хотела кататься на лыжах именно так. Гора больше меня не пугала.
На вершине мы всего несколько минут ожидали, пока Дебби и Хол присоединятся к нам. Эти двое смеялись, подъезжая к нам. Я была рада увидеть, что Дебби тоже получает удовольствие.
"Ты готова?" - спросил Хол с воодушевлением. Он взял меня за руку и помог встать. Я поставила лыжу на снег и приняла у него аутригеры. Местность, где мы стояли. была ровной но перед нами лежал длинный пологий склон. Моя нервозность вернулась, но все это выглядело так заманчиво. Я не могла ждать. Хол придерживал меня за талию, помогая сохранить равновесие, пока я дрыгала ногой, вставляя ботинок в крепление. Мы пытались сделать это снова и снова, но ничего не получалось. Как глупо, я даже не могу обуть собственную лыжу. Но я знала, что со временем это придет. На помощь пришел Боб, который встал со снегохода, стал передо мной и тщательно направил мою ногу до тех пор, пока крепление не защелкнулось.
Хол продолжал придерживать меня за талию, пока я просовывала руки в упоры аутригеров. После того, как я обрела равновесие, он отошел. Я склонилась на аутригеры и слушала его указания.
"Запомни - аутригеры должны находиться примерно на полфута впереди тебя. Все, что тебе надо сделать - проехать немного вперед и остановиться, как ты это делала на спуске для малышей. Вот так".
Он проехал футов двадцать и остановился. Снова я перенесла вес чуть вперед. У меня возникли трудности с началом движения, поэтому Боб подтолкнул меня и отпустил. Я проехала до Хола и остановилась рядом с ним.
"Хорошо!" - он подъехал, вернее, подошел ко мне на одной лыже. - "А теперь сделай то же самое, только поверни лыжу не так, чтобы остановиться, а чуть-чуть, чтобы продолжить спуск. Затем поверни в другую сторону и остановись. Смотри на меня".
Он так гладко проделал поворот, что это показалось простым. "Ладно, Кэрол, давай! Просто повтори в точности то, что я сделал".
Я развернула лыжу так, чтобы она смотрела в сторону спуска и заскользила. Я тяжело навалилась на аутригеры и медленно двигалась по пушистому снегу. Что за прекрасный день! Ярко сияло солнце, облака были редкие и прозрачные. Живописный пейзаж, который разворачивался внизу, дополняла дальняя деревня. Но как бы ни был красив пейзаж, мое внимание сосредоточилось на единственной лыже. Я начала разворачивать ее так, как будто собиралась остановиться, но, пока дело не зашло слишком далеко, вернула ее в прежнее положение, как велел Хол. Проехав еще немного, я перевела дух, надеясь на успех, повернула в другую сторону и остановилась.
"Я сделала это", - прошептала я себе.
"Ты сделала это! Молодец, девочка!" - Хол подъехал ко мне и обнял. "У тебя хорошо получается. Пошли дальше".
Дальше мы занимались недолго, потому что я устала. Проехав немного, я села на снег, чтобы отдохнуть.
К концу недели я становилась все более и более уверенной и начала ездить с Дебби наперегонки. Несколько раз с нами выезжал Хол и от души радовался моим успехам. Каждое его слово я воспринимала на вес золота и тренировалась в том. что он мне показывал, снова и снова, и снова, пока не уставал настолько, что не могла продолжать. Крис, Ри и Билл быстро подружились с Дебби и со мной и почти все свободное время вне горы - и немного времени на горе - мы проводили вместе. Я снова и снова расспрашивала их о катании на лыжах, о том, как усовершенствоваться и, наверняка, почти довела их до сумасшествия.
Крис рассказывал мне о Национальныхз соревнованиях инвалидов в Уинтер Парке в марте и агитировал приехать на них. "Кэрол", - говорил он, пытаясь убедить, - "Ты действительно сможешь в них участвовать. Участники делятся на три категории - А, В и С. Лыжники, которых ты знаешь, выступают в классе А, ты не сможешь с ними состязаться, но вполне сможешь участвовать в квалификационных соревнованиях и попасть в класс С. Там тебя будут обучать технике соревнований. Опыт будет для тебя крайне полезен и, кроме того, ты сможешь посмотреть, как мы соревнуемся и лучше понять суть всего этого".
"Не знаю, Крис", - ответила я. - "Прежде всего, я только на этой неделе научилась кататься. Я даже не знаю, как проезжать мимо этих палок..."
"Они называются ворота, Кэрол", - перебил он меня.
"Ох, извини меня! Ворот. Во-вторых, мои родители вряд ли на это пойдут. Звучит, как проклятие, но не думаю, что смогу".
"И все равно, подумай об этом".
"Ладно".
К концу недели я научилась гораздо большему, чем могла мечтать. Много помогали Крис и Ри, и, я думаю, что научилась вдвое большему, чем если бы не пользовалась их вниманием. Я ужасно хотела научиться кататься на лыжах, как они, хотя у меня были и другие занятия: Хосстар, школа, церковь, друзья... Но я ни разу не видела настоящих соревнований горнолыжников и начала серьезно задумываться над поездкой на Национальные соревнования. Я и не догадывалась, что обычные состязания поймают меня - как крючок, леска и грузило.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26791Unread post Didier
26 Mar 2018, 18:57

Выбирая трассу

Быстро прошли каникулы после моего возвращения домой. Февральские дожди наводнили Калифорнию, вызвав таяние снегов в местных горах Сан-Бернардино. По мере приближения даты начала Национальных соревнований в Уинтер Парке я проявляла все большее волнение и желание туда поехать. Но, несмотря на тоску по лыжам, большую часть моего свободного времени занимала забота о моем дорогом Хосстаре. Я посещала близлежащие горы всего два раза до отъезда на Национальные соревнования в марте.
В первый день соревнований ярко светило солнце, снег на горах сверкал. Март в Скалистых горах сулил надежды на теплую погоду и приятное весеннее катание и, как обычно, обе они оправдались.
Регистрация была сумбурной, сбивала с толку новичка, вроде меня, и я радовалась, когда соревнования начались. Меня охватил энтузиазм, когда я готовила снаряжение. Я не имела понятия, что мне надлежит делать, но пыталась копировать окружающих, впрочем, без особого успеха.
Я с ума сошла, говорила я себе, глядя, как все суетятся, стремясь забраться на вершину горы. Я же понятия не имею, как проходить "ворота"! Я даже не знаю, как намазывать лыжи. Что я здесь делаю? Почему я послушалась тех парней?
Это был день квалификационных заездов, где официальные лица по показанному нами времени распределяли нас по классам, в которых мы будем соревноваться. Я знала, что мне следует выступать в классе С, и хотя никто не зачислял специально в этот класс, Крис и Хол советовали мне выступить в квалификационном заезде.
Когда я вышла на дневной свет, то сразу прищурилась, чтобы защитить глаза, а потом водрузила на нос темные очки. Дебби шла следом за мной и несла мою лыжу и аутригеры. Она была такой замечательной спутницей в прошлом путешествии на День Благодарения, что ее присутствие было более, чем желательным.
Я осторожно шла по предательской снежной каше, поглядывая вперед и назад. "Дебби, я не понимаю, зачем я все это делаю? Я чувствую себя такой дурой", - сказала я.
"Ну, Кэрол", - ответила она с нотками сарказма, - "ты же усвоила наставления своего отца. Позитивное мышление, однако! Возможно, каков отец, таков и сын, но совсем не обязательно, каков отец, такова и дочь". Затем добавила поощрительно: "Просто получай удовольствие, Кэрол. Кому какая разница, кто и что о тебе подумает? Может быть, все они не так уж сильны, кто знает? Ты не видела, как они ездят. Важно запомнить, что ты всего лишь приятно проводишь время".
"Я знаю, Дебби, но это же соревнования, поэтому естественно, что каждый хочет выиграть. Но ты права: я буду получать удовольствие".
Я заставила себя поверить в собственные слова и в слова, которые Крис сказал мне раньше с глазу на глаз: "Кэрол, ты можешь попасть в класс В. Ты усваивала все быстро, а люди в классе В не тренируются все время, как члены сборной. Прокатись в квалификационном заезде, что ты, в конце концов, теряешь?"
Что-то внутри меня подсказывало, что он прав.
Мы остановились около подъемника, Дебби положила лыжу передо мной и подала аутригеры. Я села на холодный снег и обула лыжу. Когда я пыталась затянуть ремень ботинка вокруг лодыжки, пальцы еле двигались. Наконец я была готова. Мы с Дебби подошли ко входу для инвалидов мимо длинной очереди на подъемник. Нас тотчас же усадили не сиденье и вскоре очередь исчезла из виду.
Маленький лыжный городок под ясным голубым небом становился все меньше и меньше по мере того, как мы приближались к вершине. Горы величественно возвышались вокруг нас. Господи, шептала я про себя, как это красиво! Умиротворение прорвалось через волнение перед гонкой, но всего лишь на момент, до тех пор, пока мы не добрались до трассы, ожидавшей меня. В глазах гонщиков она была простой, но для меня это было нагромождение "бамбука". "Бамбуком" лыжники называют ворота.
Подъемник дошел до конца. Мы сделали короткую остановку, чтобы проверить снаряжение.
"Дебби, я думаю, нам следует подъехать к началу трассы", - колебалась я.
"Да ладно, Кэрол, не тормози. Будет действительно забавно и мне не кажется, что так уж трудно! Ты просто нервничаешь".
По мере того, как мы подъезжали все ближе и ближе к трассе, я поняла, что она права. С высоты ворота казались беспорядочно перемешанными, но в соответствующей перспективе трасса уже не выглядела такой сложной. Я надеялась, что смогу повернуть там, где хочу повернуть. Я каталась так мало, а после Дня Благодарения почти совсем не каталась. Я не была уверена в основах, а тем более в умении поворачивать по желанию. Мне нужно было время между поворотами, поэтому набор ворот заставлял меня переживать. Что будет. если я столкнусь с одними из них? Я представила себя, обвешанную воротами, и рассмеялась.
Лыжники расположились у начала трассы, ожидая начала заезда, но мы ни с кем из них не были знакомы. Поскольку члены команды не участвовали в квалификационном заезде (они автоматически попадали в класс А), постольку Крис, Ри и Билл ожидали объявления результатов в конце трассы. Все остальные, однако, стремились попасть в этот класс, поэтому мне пришлось состязаться в квалификационном заезде со многими лыжниками класса А.
Дебби помогла мне пристегнуть нагрудный номер. Воцарилась тишина. Через несколько минут прорвалось мое раздражение: "Дебби, не молчи. Эта тишина действует мне на нервы".
"Что ты хочешь услышать? Почему сама молчишь?"
"Просто скажи что-нибудь".
Прежде, чем она смогла ответить, выпускающий начал называть номера первых соревнующихся. Они выстроились друг за другом и один за другим стали покидать стартовые ворота. Очередной лыжник в стартовых воротах вытянул аутригеры перед собой, развернув кончики наружу. Выпускающий отдал команду, лыжник сильно оттолкнулся и пулей вылетел из ворот.
"Дебби, как мне стартовать? Я не умею так держать аутригеры".
"Немногие стартуют, как этот парень", - ответила Дебби. - "Большинство из них просто начинает скользить. Сделай так же".
"Ладно", - я все еще не знала. как это сделать.
Выпускающий скомандовал: "Номер двадцать пять, на старт!"
"Кэрол, это твой номер, подойди туда".
"Ох, а я и не слышала".
Я неуверенно встала и направилась к стартовым воротам. Все смотрели на меня. Случайно я задела девушку, сидевшую на снегу, кончиком лыжи. "Извините!" - сказала я. Потом чуть не упала на кого-то, лежавшего в ожидании старта, потом наехала на чьи-то лыжи. На меня продолжали смотреть. "Ну вот, Кэрол", - подумала я, - "Ты всегда любила выделяться из толпы. Вот и выделилась! Ладно, какая разница, кто и что об этом думает". Я отбросила чувства в сторону и въехала в ворота, как это делали другие участники. Приблизившись к барьеру, я начала терять равновесие, моя лыжа заскользила вперед. Выпускающий еще не был готов отдать команду "Марш!", зато была готова моя лыжа. Сердце бешено билось, пока я пыталась обрести хладнокровие. Выпускающий быстро оттянул меня назад. Я попробовала еще раз. То же самое произошло три раза подряд. Наконец подошел другой официальный представитель, придержал мою лыжу от сползания со стартового пригорка и с дружеской улыбкой сказал: "Как только выпускающий дойдет до трех секунд, я ее отпущу, ладно?"
"Да, это будет замечательно. Спасибо".
Это была даже большая помощь, чем он полагал. Крис говорил, что можно начать покидать стартовые ворота на счет "два". "Не покидай ворота, пока не останется три секунды, или будешь дисквалифицирована". Его слова звучали громко и убедительно. Я постаралась преодолеть смущение.
Выпускающий начал: "Лыжник готов?"
Я утвердительно кивнула.
Он продолжил: "Десять секунд..., Пять, четыре, три, два..." Моя лыжа легко соскользнула с невысокого пригорка. Вскоре приблизилась первая пара ворот. Я прошла их так, как будто это было препятствие на пути, которое мне нужно было преодолеть. Я проделала то же самое со второй парой ворот, потом с третьей, четвертой. Это была действительно простая трасса. Там не было действительно замысловатых участков. Все объяснялось само собой по мере ее прохождения. Я ехала все быстрее и быстрее. Я старалась ехать так, как ездили Крис и Ри на горе в День Благодарения. Я чувствовала, что еще далека от них, но, по меньшей мере, спускаюсь правильно.
Наконец, выполнен последний поворот, и я пересекла финишную черту. Как только я остановилась, меня встретили Хол и Крис.
"Молодец, девочка!" - сказал Хол и обнял меня. - "Молодец, девочка!"
Голос Криса звенел от возбуждения: "Я же говорил, что ты можешь это сделать. Это было нетрудно, не так ли? Ты отлично справилась! Ты отлично смотрелась! Ты действительно сделала это!"
Хол перебил его: "Кэрол, я глазам своим не верил, насколько хорошо ты выглядела в первый раз на трассе! Ты же ездила всего пару раз. Я тобой горжусь!" Он обнял меня за плечи. Их комплименты прервало объявление: "Время Кэрол Шуллер - 48 и 62 сотых секунды". Хол и Крис заговорили одновременно: "Все в прорядке, Кэрол, это хороший результат. Ты в классе В, это несомненно".
Я не имела ни малейшего понятия о том, что такое хорошее время и что такое - плохое. Я просто приняла их слова за чистую монету и, поскольку они оба были взволнованы, то посчитала их слова искренними.
"Пойду перепроверю, Кэрол", - сказал Хол и убежал за результатами. Вскоре он вернулся. "Ну да, ты в классе В. Это значит, что тебе нужно проехать еще два заезда - слалом и ГС. Слалом будет завтра, а ГС - в среду".
Я смотрела на него в недоумении.
Крис пояснил: "Слалом короче. Там повороты чаще и быстрее, пожалуй, это будет для тебя самым трудным. На соревнованиях они устраивают ворота с сюрпризом, и нужно внимательно просмотреть трассу, чтобы не попасть в такую ловушку, потому что на следующем повороте ты вылетишь с трассы. Но в твоем заезде они ничего такого не подстроят. ГС - это гигантский слалом или слалом-гигант. Это очень похоже на твой сегодняшний заезд, но чуточку длиннее".
Слушая этот короткий урок, я согласно кивала.
Он продолжал: "В классе А есть заезд в слаломе, заезд в гигантском слаломе и заезд в скоростном спуске. Наши лыжники будут соревноваться на "склоне Хьюза". Он покруче, побыстрее и гораздо сложнее. Наши заезды разнесены по времени, так что приходи на нас посмотреть. Теперь, когда ты в курсе, то сможешь большему научиться, глядя на нас. Если будут вопросы, я тебе объясню, ладно? Спрашивай, если что-то будет непонятно".
"Спасибо, Крис".
К концу недели я поняла, что Крис был почти во всем прав. Слалом для меня был труден. Я упала. Я была расстроена больше, чем ожидала, зато в ГС пришла второй. Хол, Крис, Дебби и, в особенности я, были чрезвычайно удивлены. Мне нравилась каждая минута состязаний. Хотелось только, чтобы трасса была немного прямее и намного быстрее.
После ознакомления с техникой соревнований из первых рук я очень многому научилась, наблюдая за заездами членов команды. Я была восхищена их скоростью при скоростном спуске. Сердце бешено колотилось, когда их лыжи выписывали длинные быстрые повороты. Всем сердцем я жаждала научиться ездить так же, как они, на таких скоростях. Слалом и ГС были столь же невероятны, но с тех пор моей мечтой стал скоростной спуск. Я должна была перейти в класс А, чтобы заниматься этой дисциплиной.
В один прекрасный день я буду участвовать в таком заезде, это моя дисциплина, говорила я себе. Я хочу заниматься скоростным спуском! Год назад я видела витрину с плакатом "Франц Кламмер, чемпион мира в скоростном спуске". Я вспоминала снежный вихрь за его спиной, мускулистые ноги, удерживающие тело в длинном повороте. Я мечтала про себя, не говоря никому ни слова. Я боялась показаться глупой мечтательницей, но мечта была большой, возможно, нереальной, но для чего тогда мечтать?
Жизнь вошла в нормальное русло - школа, молодежная группа и Хосстар. Несмотря на всю эту деятельность, разум был заполнен новой большой мечтой - горнолыжными соревнованиями. Я часто звонила Крису и задавала ему кучу вопросов. Я спрашивала его о лыжах: почему у него четыре или пять пар. Я расспрашивала его о тренировках и о том, что они включают в себя. Я расспрашивала его обо всем, что только приходило в голову, и он отвечал терпеливо и обстоятельно.
Как-то вечером, когда я была ошарашена счетом за телефон, который пришел моим родителям, он заметил: "Кэрол, раз тебя так интерсуют лыжные соревнования, тебе следует переехать в Уинтер Парк. Это единственное место для лыжника-инвалида, где он может полноценно тренироваться. Возможно, ты поступишь здесь в колледж, а по выходным будешь тренироваться. Подумай об этом".
"Крис!" - ответила я в растерянности, - "я не могу ждать так долго! Почему бы мне не начать тренироваться сейчас? Не могу ли я тренироваться в местных горах в следующем сезоне?"
"Ну, я не знаю, сможешь ли ты найти хорошего тренера. В том районе есть хорошие тренеры, но не для инвалидов. Мы катаемся слишком по-разному. Боюсь, что, обучая тебя технике катания, они могут напортачить. Думаю, что наилучшим для тебя в следующем сезоне будет просто ездить как можно чаще. Попытайся вспомнить, как выглядели на трассе мы с Ри и попытайся делать то же самое. Ты должна быть уверена в своей езде прежде, чем что-то предпринимать. Просто катайся почаще".
Я настроилась именно на такие действия. Я знала, что могу получить бесплатные билеты на местную гору, а в декабре получу водительские права и смогу туда ездить по крайней мере раз в неделю. А может быть и чаще. Двухчасовая поездка - не так уж плохо.
Летом я с нетерпением ждала, когда выпадет снег. Мама и папа меня решительно поддерживали и ожидали от меня успехов. Тем временем Хосстар рос, быстро развивался и требовал более продвинутых тренировок, чем могла обеспечить я. Я не знала, как объезжать коня, а время как раз пришло.
Однажды я получила письмо от семьи с севера Калифорнии, видевшей мое интервью в папиной телевизионной программе. У них была ферма арабских лошадей, опыт обучения верховой езде детей с физическими недостатками, равно как и опыт дрессировки лошадей для инвалидов. Их желание помочь могло вылиться в то, что я отослала бы им Хосстара, так что для скачек он был бы потерян. Я не хотела с ним прощаться, но они предлагали свои услуги бесплатно, а я понимала, что его нужно дрессировать. Кроме того, я могла посвятить себя лыжам.
Всю следующую зиму я проводила на лыжах от одного до трех дней в местных горах. Несколько недель я упустила, но большую часть времени занималась тем, чему меня научили. Почти все свободные от учебы дни, кроме воскресений, я проводила там, а родители даже разрешали мне иногда прогуливать школу ради "тренировок". Я не знала, как обучаться технике соревнований, поэтому просто забиралась на вершину и, засекая время, спускалась к подножью как можно быстрее. Каждый раз я пыталась ехать быстрее, чем предыдущий.
Национальные соревнования той весной принесли разочарование. Несмотря на упорные тренировки, я осталась в классе В и с завистью смотрела, как другие соревнуются в вожделенном скоростном спуске. Однако я привезла домой золотую медаль в гигантском слаломе и серебряную в слаломе - и это несмотря на падение. Слалом быстро стал для меня дисциплиной, приносящей несчастье. Я тосковала по скоростному спуску, но держала свою мечту в секрете.
Я продолжала телефонные разговоры с Крисом и, наконец, решила просить родителей разрешить мне на следующий год переехать в Колорадо. В глубине души я решила, что на следующих Национальных соревнованиях должна перейти в класс А, а единственным способом сделать это были тренировки. Крис думал, что я сошла с ума, чтобы о таком просить, потому что я еще не окончила среднюю школу и не могла этого сделать до следующего года.
"Ты и вправду думаешь, что родители разрешат тебе бросить школу? Да ты рехнулась, Кэрол!"
"Да кто говорит о том, чтобы бросить школу? Я могу пойти в школу там или окончить ее заочно".
"Ну, не знаю, Кэрол, не думаю, что они пойдут на это".
"Это мои родители, об этом я сама позабочусь. Но если я перееду, поможешь мне тренироваться?"
"Конечно, попробую. Но меня зачислили в школу журналистики, да и я немного устал от соревнований. Мне еще много чего нужно сделать, хотя бы, зарабатывать на жизнь. Поэтому ничего не могу обещать, но постараюсь".
"А я еще могу многому научиться, даже если ты мне не поможешь - правильно?"
"Конечно. Просто быть среди хороших лыжников и тренеров - это уже невероятно помогает. К тому же у тебя будет возможность ездить намного больше, чем в Калифорнии".
Решение было принято. Оставалось убедить родителей. Я знала, что они сделают все, что в их силах, чтобы помочь мне. Но переезд в Колорадо! Я не была уверена, что они согласятся, но должна была попробовать.
Прежде, чем идти к родителям, я поговорила со школьной советницей. Она положительно отозвалась о моей идее и сообщила полезную информацию о заочном обучении. Она сказала, что я могу пойти в школу в Колорадо, но с равным успехом могу получить диплом заочно. Следующий вопрос, который я выяснила перед беседой с родителями, это вопрос жилья. Я собиралась дать объявление в местной газете, чтобы какая-нибудь христианская семья, имеющая жилье, сдала мне комнату. После того, как я собрала всю необходимую информацию, я пошла к маме и папе.
Первой реакцией было молчание. Я в волнении ждала ответа. После минутного обдумывания они начали задавать ожидаемык вопросы.
"А что со школой?" - спросила мама.
"Ну, я могу либо там пойти в школу, либо окончить заочные курсы при университете в Беркли. Я могу получить диплом и там".
"А где ты будешь жить?" - спросил папа.
"Думаю дать объявление в газету, найдется ли христианская семья, способная снабдить меня жильем".
"Это хорошая мысль, Кэрол", - сказал папа. Мама уставилась на него. Она сомневалась гораздо сильнее него.
Она спросила: "А почему бы тебе не тренироваться прямо здесь?"
"Мама, я уже пробовала. В декабре мне будет семнадцать. Мне почти восемнадцать и я достаточно взрослая для своего возраста. Давай просто подумаем об этом. Ты будешь обо мне скучать, я тоже буду скучать по тебе. Но я также знаю, что ты веришь мне и хочешь, чтобы я преуспела в горных лыжах. Хосстара отправили в северную Калифорнию и, как минимум, до следующего года будут его дрессировать. Мама, я знаю, что могу стать одной из лучших! Просто знаю - если все это время я буду упорно работать. Сейчас набирают новую национальную команду, чтобы в 1984 г. ехать на Олимпийские игры в Австрию, возможно, я смогу туда попасть! Это дальний прицел, но еще реальнее я могу попасть на Кубок мира в 1986 г. Есть только один способ это сделать, и если я не начну сейчас, то не сделаю этого, а до 1988 года ждать не хочу. Это слишком нескоро".
"Арвелла", - перебил папа, - "я полагаю, над этим стоит подумать. Возможно, есть какие-то приходские школы, куда она сможет ходить. Полагаю, нам следует над этим подумать".
Она смотрела вниз, безмолвствуя. "Ну, наверное, ты права. Нам следует над этим подумать, но не уверена, что мне нравится мысль о расставании с тобой. Я буду тосковать о тебе больше, чем о ком бы то ни было, и ты знаешь, как я буду волноваться". Она посмотрела на меня, и легкая улыбка коснулась ее губ.
"Я знаю, мама, я тоже буду тосковать, но я уеду только после Рождества, я буду здесь и на праздники, и на свой день рождения, а сезон оканчивается в марте, поэтому это в действительности не будет очень долго!"
Она лишь покачала головой и посмотрела на меня. Больше всего я буду тосковать по ней, это же моя мама! Матерей труднее всего уговорить разрешить уехать, но и для них самое тяжелое время наступает тогда, когда они разрешают это сделать.
Мы тщательно обсудили все аспекты переезда и начали претворять план в жизнь. Приятная христианская пара согласилась сдать мне в аренду свое жилище со спальней, ванной и маленькой каморкой. Я планировала устроиться на заочные курсы, чтобы окончить обучение.
Мне не верилось, что я уезжаю. Мне не верилось, что я переезжаю в Колорадо и буду тренироваться. Мне не верилось, что я оставляю позади себя привычную безопасность, кроме той, которая дарована была милостью Божьей, и потому чувство безопасности оставалось со мной. Передо мной простиралось множество дорог - предвиденных и неожиданных, - по которым нужно было поскорее пройти в моем стремительно уходящем детстве.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26834Unread post Didier
31 Mar 2018, 12:21

Напрасные надежды

Первое дыхание зимы вытеснило жару калифорнийского лета 1981 года. Шестнадцатый год моей жизни подходил к концу, а чувство удовлетворения и независимость возрастали. Летом я решилась на еще одну операцию. Это был мой самостоятельный выбор. Подвижность в колене оставалась минимальной и разочарование от этого повлияло на мое решение. Я слыхала о новой ампутации, которую выполняли редко, но мне она казалась идеальной. Она называлась экзартикуляция колена, разделение коленного сустава. Я полагала, что это лучше ампутации выше колена, так как нагрузка приходилась на верхнюю половину сустава, как обычно.
То, что я страстно хотела сохранить колено, в действительности оказалось неразумным. Три года я занималась физиотерапией, но протез меня по-прежнему не удовлетворял. Если я на нем ехала в машине, мне приходилось вытягиваться на заднем сиденье. Если я ходила в кино или летала на самолете, мне приходилось усаживаться в проходе, вытягивая ногу, а походка казалась смешной из-за того, что колено почти не сгибалось.
Мы, конечно, рисковали разбудить дремлющую инфекцию, но это был обдуманный риск и я была рада, что на него пошла. К тому времени прошло восемь месяцев после операции и я ходила на другом протезе. Сначала это было болезненным и мне приходилось пользоваться костылями, зато я могла без проблем сидеть в автомобилях, самолетах, кинотеатрах, почти везде.
Вместе с новым протезом я воплотила мечту всех шестнадцатилетних - водительские права. Поскольку моя правая нога не пострадала, я без проблем могла пользоваться автоматической коробкой передач и легко получила вожделенные права.
Прошел декабрь, оставив светлые воспоминания о моем дне рождения, Рождестве и волнующем отъезде в Уинтер Парк, штат Колорадо. Прощание в аэропорту было трудным, я долго и крепко обнимала родителей, стараясь впитать их физическое присутствие, которое поддержало бы меня в горах.
И вот наконец я в Уинтер Парке - доме моих мечтаний. Амбиции в горнолыжном спорте, которые медленно варились долгими летними месяцами, бурлили все сильнее и сильнее по мере приближения зимы. Однако сразу же по приезде я убедилась, что жизнь здесь отнюдь не представляет собой бесконечную череду радости и веселья. Разочарования, сыпавшиеся со всех сторон, притушили пламя моих мечтаний до едва тлеющей искорки.
Ситуация, с которой я столкнулась в Уинтер Парке, была неидеальной. Я говорила родителям о разрешении жить самой, если найду приятное и безопасное место, где остановиться, и я нашла такое.
Несколько раз мой приятель Крис смог приехать из Денвера, чтобы меня навестить, и это приносило радость. Но это было так редко. Хол больше не тренировал сборную, все свое время он уделял новым ученикам. Я редко видела этого занятого человека, посвятившего жизнь детям, наводнившим его офис. Члены команды, которых я знала, либо тренировались где-то в других местах, либо оставили спорт. Крис и Ри жили в Денвере и приезжали редко. Билла я встречала то тут, то там, но он большей частью катался сам, отдельно от других. Поскольку члены нынешней команды и их тренеры были заняты, они не могли уделять мне внимания.
Большую часть времени я каталась сама, стараясь научиться ездить так, как запомнились мне Крис и Ри прошлой зимой. Я вспоминала, как короткие аутригеры редко касались поверхности, быстрые движения одной ноги с лыжей - назад - вперед, назад - вперед; как они держали свои тела лицом к склону, полагаясь на мускулатуру нижней части тела. Я постоянно прокручивала в памяти эти картины.
Несмотря на упорство тренировок, я чувствовала, что научилась недостаточно. Постепенно мой мир заполняло безмолвное одиночество и уединение, затмевавшие радость катания на лыжах.
Знакомство с молодой христианской четой в какой-то мере удерживало меня от полной изоляции. У Крэйга и Нэнси Брунс уже было двое детей - восьми и десяти лет, - и они постоянно поддерживали мое физическое, духовное и эмоциональное благополучие. В течение этих недель они были поистине даром Божьим, но, несмотря на это, я чувствовала себя все более одинокой и подавленной. Особенно это ощущалось в свободное от тренировок время. Я большей частью сидела одна, окруженная прекрасными Скалистыми горами. Их красоту и прелесть катания на лыжах у меня как будто похищали помалу день за днем.
Бог, моя жизнь и любовь, стал ощущением из прошлого. Мои призывы к Нему были громкими, отчаянными и частыми, но как только я ощущала Его присутствие рядом, я в смятении убегала. Был бы слишком болезненным ощущать близость Бога и терять Его снова и снова. Я не знала, почему так себя чувствую, но это было именно так.
Два или три раза я звонила домой со слезвми. Объятия родителей в тот ветреный день отъезда теперь казались не более, чем далеким воспоминанием. Я знала, что, вероятно, мне следовало бы вернуться домой - мне помогли бы справиться с мучительным одиночеством - но не могла отказаться от мечты. Наконец я решила остаться и надеяться на какое-то чудо, которое избавит меня от депрессии. Я была уверена, что милость Иисуса, словно спасательный круг, удержит меня на плаву.
Конец февраля принес Региональные соревнования инвалидов. Ассоциация лыжников-инвалидов изменила правила таким образом, что теперь каждый должен был проходить квалификацию на Региональных соревнованиях, прежде чем ехать на Национальные. Таким образом, на Национальные соревнования в марте ехали только лыжники класса А. Все остальные должны были участвовать в Региональных, чтобы пройти квалификацию. Они могли участвовать в нескольких Региональных; то же самое собиралась сделать я.
У меня было немного надежд пройти квалификацию, потому что я недостаточно тренировалась с воротами, но, по крайней мере, я собиралась выступить как можно лучше. Я жила с этим почти всю зиму - попасть на Национальные соревнования - и после того, как прошла через боль и тяжелую работу, не хотела расстаться с этой мечтой. Я знала, что в Вейле будут тяжелые соревнования, потому что там соберутся в надежде пройти квалификацию действительно хорошие лыжники.
От членов сборной, которые участвовали в международных соревнованиях, не требовали проходить квалификацию. Но именно в том сезоне международных соревнований не было. Соответственно, члены сборной тоже участвовали в квалификационных заездах и именно они задавали там тон. Несмотря на препятствия и недостаток уверенности в себе, я ждала конца недели и надеялась, что он меня порадует. Крис и Ри тоже будут здесь, а я всегда рада была их видеть. К тому же Крис обещал мне помощь на склонах.
Теперь у меня было, на что надеяться, и я направила все силы на подготовку к соревнованиям. Мне не пригодились бы лыжи для скоростного спуска, поскольку его не будет в программе, но я привела в идеальный порядок лыжи для слалома и гигантского слалома. Я не была обучена подготовке лыж, поэтому пошла в лыжный магазин и мне их подготовили там. Мне подарили пару лыжных брюк на Рождество, и сейчас я их вычистила так, чтобы выглядеть настолько хорошо, насколько было возможно.
Наконец наступили выходные. Семейство Брунсов собиралось приехать в Вейл вместе со мной на одну ночь, чтобы на следующий день посмотреть, как я буду соревноваться. Поездка была веселой. Крэйг громко ржал, пока Нэнси, его жена, беспрерывно шутила. Как хорошо было снова иметь возможность смеяться! Я была счастлива, что они приехали. Мы остановились в маленьком шале у подножья горы. Меган, их десятилетняя дочь, спала в моей комнате.
"Кэрол", - взволновано спросила Меган, пока я распаковывала свои сумки, - "ты выиграешь?"
"Не знаю, Мег, поживем - увидим!"
"Я знаю - выиграешь", - она улыбнулась и потупилась.
Спать мы легли рано, но моя ночь была беспокойной. Я часто просыпалась и ждала утра. Наконец наступил рассвет и принес ясный солнечный день. Я натянула джинсы, сложив лыжную одежду в сумку, чтобы переодеться на месте. Я надеялась, несмотря на безнадежность, что, может быть, - только может быть - пройду квалификацию на Национальные соревнования.
Мы вместе с Крейгом, Нэнси, Меган и Джошем отправились завтракать. Они ели от души, меня же волнение лишило аппетита. Я старалась прекратить гадать, какие результаты покажу.
Наконец мы добрались до лыжных трасс. До начала заездов оставалось почти два часа. Чета Брунсов пошла брать билеты на подъемник, они планировали встретиться со мной у финиша перед началом заезда. Прихватив лыжи, я поспешила на регистрацию, где надеялась найти Криса, Ри, Билла и остальных. Пока я в растерянности оглядывалась, мимо проковылял одноногий лыжник.
"Эй!" - привлекла я внимание незнакомца. - "Не подскажете ли, где регистрация на заезд?"
"Подскажу", - ответил он, показывая на ступеньки рядом. - "Прямо здесь"
"Спасибо".
Поднявшись по ступенькам, я искала знакомые лица. Там было столько незнакомых людей! Робость усугубила волнение. Криса нигде не было видно, и я решила зарегистрироваться.
Я тихонько подошла к столу и прошла весь процесс заполнения бумаг. Наконец я получила нагрудный номер и нашла стул, чтобы сесть и не торчать в нервном ожидании, надеясь увидеть кого-нибудь знакомого. Я стремилась выглядеть занятой и теребила свой нагрудный номер. Надо бы пойти и переодеться, подумала я про себя. Я прихватила одежду и пошла в раздевалку. Одевшись, я сунула протез под одну руку, костыли под другую и попрыгала в регистрационную комнату. Она была переполнена хромоножками, так что я не чувствовала себя особенно неловко, прыгая между ними с протезом подмышкой. Я положила его в угол, где уже лежало множество других искусственных ног. Некоторые из них были черными, некоторые - белыми, некоторые - короткими, некоторые - длинными. Зрелище было необычным для многих, но в последние полтора года я к нему привыкла. Я налегла на костыли и направилась туда, где оставила нагрудный знак, ботинок и аутригеры.
Я уселась, стараясь унять дрожь. Остальные лыжники выглядели так, как будто им дела нет до того, что это Региональные соревнования. Они смеялись и пинали друг друга так, как будто это было собрание старых друзей. Я смотрела на них и жалела, что не могу проводить время так же, как они.
Осмотрев комнату еще раз, я заметила знакомую пару очков в золотой оправе. Крис! Наконец-то! Я подхватила костыли и поспешила к нему.
"Эй, Кэрол! Сколько времени ты уже здесь?" - сказал он, приветствуя меня. Не дожидаясь ответа, он продолжил: "Ты готова?"
На этот раз он ждал ответа: "Нет, не совсем, Крис. Я переживаю. Не думаю, что у меня получится".
"Ой, Кэрол, все у тебя получится. Пошли, я хочу познакомить тебя с моей доброй подругой. Помнишь, я говорил тебе о девушке, которая входила в нашу команду - Дебби Филлипс? Помнишь?"
Я вспомнила, с каким энтузиазмом говорил о ней Крис. Она впервые выиграла Кубок мира по скоростному спуску среди инвалидов в четырнадцать лет, и это были ее первые соревнования! Она прекратила состязаться из-за того, что нагрузка от катания на лыжах на ее единственное здоровое колено привела к трем операциям на нем. Мне всегда доставляло удовольствие слушать о ней, касалось ли это ее катания на лыжах или веселых проделок, на которые она была мастерицей. Я охотно пошла за ним.
За столом сидела рядом с двумя лыжниками, болтая и посмеиваясь, невысокая атлетически сложенная девушка с короткой стрижкой. Пряди ее темных жестких волос были обесцвечены, словно подернуты инеем. Широкая улыбка открывала полный набор белых зубов, а загорелое лицо покрывали светлые мимические морщинки.
Крис прервал ее: "Дебби, позволь мне представить тебе кое-кого". Она посмотрела на нас и привстала, кокетливо обняв Криса за талию. Парни, с которыми она разговаривала, отошли. Я внутренне хихикнула, наблюдая ее неприступный вид.
"Дебби, это Кэрол. Я рассказывал тебе о ней, когда мы подъезжали, помнишь?"
"Конечно. Привет, Кэрол! Крис довольно высоко отзывался о твоем владении лыжами. Он говорит, что ты подаешь надежды!"
Я пристально взглянула на Криса. О чем она говорит? Неужели он внушал ей подобные мысли? Она же подумает, что я ужасна, как только увидит меня на трассе.
Словно прочитав мои мысли, Крис пояснил: "Я говорил, что у тебя нет опыта, зато есть большое желание".
Она перебила: "Он говорил, что ты - естественна".
Крис продолжил: "Что бы ты об этом не думала, но это правда".
Дебби рассмеялась и заговорила о другом. Очевидно, она наслаждалась жизнью. Вскоре она отвлеклась на разговор с другими и оставила нас с Крисом беседовать о предстоящих соревнованиях.
"Крис, в ней столько отваги! Она здесь, как рыба в воде".
"Так и есть. Она почти каждого здесь знает. Она живет в Бингемптоне, штат Нью-Йорк, поэтому не приезжает слишком часто, особенно сейчас, когда не участвует в соревнованиях. Но когда встречает друзей, ты ее не удержишь ни на мгновение", - он засмеялся и покачал головой. - "Она никогда не изменится. Редкостная натура. Мы, наверное, самые близкие друзья, и я знаю, каково ей на самом деле. Никогда не догадаешься, глядя на нее, что она действительно пережила трудные времена. Она не ампутантка, знаешь?"
Я с удивлением посмотрела на него, а потом - в конец комнаты, где стояла она, и внимательно исследовала ее правую ногу. Она оканчивалась на уровне колена левой ноги. Девушка ходила на костылях, как и все остальные. Как по мне, она выглядела, как обычная хромоножка.
"Ее правая нога дефектна от рождения", - пояснил Крис. - "Ступня находится там, где должно быть колено. Это крошечная ступня, и, возможно, она пригодится для того, чтобы изготовить хороший протез. Я родился таким же, но мою ампутировали. Ее ступню тоже следовало бы ампутировать, но она со мной не согласна. Сейчас она разочарована общим ходом дел, но до сих пор ничего не хочет слышать об ампутации. Теперь это в слишком большой степени ее неотъемлемая часть".
Он замолчал, посмотрел на нее, потом опять на меня: "Знаешь, Кэрол, почему бы тебе не попросить ее подготовить тебя на следующий год к соревнованиям? Это может принести пользу вам обеим. Впрочем, ничего ей не говори об этом, пока сама хорошенько все не обдумаешь. На выходных держись к нам поближе, и посмотрим, как вы с ней поладите. Это хорошая возможность".
Я посмотрела на него, потом опять на нее. Он сменил тему и стал говорить о соревнованиях.
"Первый заезд будет квалификационным, как и на Национальных соревнованиях, где были две группы - А и В. Если ты попадешь в группу В, на Национальных соревнованиях ты сможешь пройти квалификацию с достаточно хорошим временем в одном из заездов, но шансов будет меньше. Трассы будут одинаковыми для обоих классов. После того, как тебя зачислят в тот или иной класс, нужно будет пройти слалом и гигантский слалом. Я предварительно пройду с тобой обе трассы и постараюсь объяснить тебе их особенности, ладно?"
"Отлично!" - ответила я, стараясь, чтобы голос звучал убежденно.
День продолжался, время из-за волнения еле тащилось. Я завершила квалификационный заезд и, как и ожидалось, попала в класс В. Я едва не попала в класс А, но этого так и не случилось. Я все еще надеялась, что, возможно, покажу хорошее время в гигантском слаломе и попаду на Национальные соревнования. Трасса слалома выглядела невероятно сложной, и я упорно пыталась усвоить многочисленные наставления Криса. Он показывал мне, как проходить ворота с сюрпризом, где нужно поворачивать выше них и "падать" на них сверху, где поворачивать вплотную к ним, а где прорываться напролом.
Я не понимала всего, о чем он мне говорил, и уловила только одно последнее предложение: "Просто катись и представь себе, что это - не трасса". Этот совет на пользу не пошел: я упала. Я была так разочарована! Я действительно начинала ненавидеть слалом. Я поднялась и закончила заезд, но время было ужасным. Я путалась в воротах, я практически терялась в этой мешанине из бамбука. Я была счастлива покончить с этим, но теперь вся нагрузка ложилась на слалом-гигант. Если я не буду достаточно хороша в этой дисциплине, мне не попасть на Национальные соревнования.
За час до начала Крис провел меня по трассе еще раз. Он показывал мне, где можно набирать скорость, а где ехать помаленьку, чтобы не угодить в ловушки на трассе.
Я отчаянно пыталась сосредоточиться и запомнить все, что он говорил, но усвоила немного. Прежде, чем я это осознала, соревнования начались. Последний лыжник передо мной был уже в стартовых воротах. Я нервно защелкнула лыжу и теребила аутригеры, пытаясь придать им правильное положение. Я впопыхах уронила перчатки, а защитные очки сползли на глаза, пока я пыталась вернуть их на место. С лыжей на ноге я не могла устоять на месте, а когда нога дрожала от волнения, почти что теряла равновесие. Я чувствовала , что почти готова все это бросить. "Зачем я все это делаю", - думала я, -"все, чего я добилась - это чувствовать себя больной только из-за того, что хочу выиграть дурацкие соревнования. О чем я беспокоюсь? Что такое вообще эти соревнования? Может быть, заняться просто катанием на лыжах, безо всяких соревнований".
Но что-то внутри меня любило именно соревнования и каждый раз, когда я заканчивала заезд, независимо от того, падала я или не падала, я не могла дождаться следующего заезда.
Выпускающий позвал меня занять место в стартовых воротах и спустя несколько секунд я уже была на трассе. Я тщательно старалась набрать как можно большую скорость. Я старалась не налегать на аутригеры, чтобы металлические зубцы, работавшие, как тормоза, не зарывались в снег. Крис советовал мне поднять их, но каждый раз я пользовалась ими. На этот раз, несмотря на отсутствие безопасности, я отчаянно пыталась обойтись без них. "Смотри вперед", - напоминала я себе, - "Чтобы ворота с сюрпризом, которые показывал Крис, не оказались для тебя неожиданностью". Я огибала ворота за вопротами. Люди по сторонам орали в знак поддержки, когда я проносилась мимо них. Мне было хорошо, и надежда начала возвращаться. Снег несся передо мной, и каждый раз, когда я проходила ворота, следующие казались прямо надо мной. Финишная линия казалась такой близкой, но была так далеко. Потом, когда все окончилось, меня накрыла волна аплодисментов. Брунсы подбежали ко мне и стали поздравлять с хорошим заездом. Диктор объявил мое время, все настаивали, что это хороший результат.
Я повернулась к Нэнси и спросила: "Какие результаты показывали другие?"
"Ну", - ответила она, - "большинство проехало так же, как ты. Многие - медленнее, некоторые - быстрее".
Я кивнула: "А девушки? Сколько из них проехало быстрее меня?"
"Только одна".
"Правда?"
"Ага!" - она улыбнулась.
Однако мое возбуждение угасло, поскольку я знала, что спускались только лыжницы класса В. Лыжники класса А еще не выступали, поэтому квалификационное время будет рассчитано только к концу дня. Только тогда я узнаю, удалось ли мне перейти в следующий класс или нет.
По мере заездов других участников я опускалась все ниже и ниже в таблице результатов. Я оставалась одной из лучших в классе В и превзошла некоторых лыжников класса А, но члены команды буквально смели меня.
Дебби нашла меня и, поскольку она не состязалась, мы наблюдали за ходом соревнований вместе. Мы стали неразлучными друзьями. Она помогла мне избавиться от разочарования и смущения и смотреть на события гораздо менее серьезно.
К концу дня результаты были обнародованы. С волнением я просмотрела список, кто вошел в него, и кто нет. Моего имени там не было. Сердце екнуло. Отметив граничное время, я убедилась, что была близка к нему, но недостаточно.
Я была одна, поэтому обронила слезу, но не собиралась сдаваться. Я не хотела выглядеть ребенком. Я никогда не добьюсь уважения других лыжников и их тренеров, если сама себе не докажу собственную твердость. Я гнала от себя чувство поражения и былой депрессии. Увидев Дебби, я подошла к ней, выражая радость и пряча расстройство.
Появился Крис и положил руку мне на плечо, прервав рассказ Дебби. Он вытащил меня из маленького круга людей, собравшихся рядом.
"Кэрол, ты проехала хорошо, я тобой горжусь. Ты прошла трассу точно так, как я тебе рассказывал. Запомни мои слова, в один прекрасный день ты выиграешь. Просто держись. В тебе есть драйв, ты создана для этого. Я это чувствую! В тебе есть стержень!"
Я посмотрела на него и улыбнулась: "Спасибо. Я была довольно близка к успеху, не так ли?"
"Несомненно!. Эй, ты вторая среди женщин в классе В, так что повезешь домой медаль, или приз, или что они здесь вручают?"
"Ага, будет неплохо", - я пыталась бодриться, но это было нелегко.
"Знаешь ли", - продолжал он, - "девушка, которая тебя опередила, уже довольно долго катается. Я думаю, со временем она станет хорошей лыжницей. Но ты катаешься всего год, а уже побила многих парней".
"Ну, да", - ответила я.
"Почему бы тебе не пойти и переодеться, и мы вместе с Дебби поедем на церемонию награждения. Думаю, у тебя не было шанса увидеть в Вейле что-нибудь, кроме горы. А это красивое место. Пообедаем, посмотрим город. Как ты на это смотришь?"
"Конечно, будет здорово. На какое время назначена церемония?"
"На семь, поэтому я подхвачу тебя в шесть-тридцать"
"Ладно".
Я побрела назад в расположенное поблизости шале. Брунсы уехали час назад к себе в Уинтер Парк, но Крис обещал за мной заехать.
Последовавший за этим вечер был одним из лучших в моей жизни. После церемонии награждения мы впятером пошли обедать. Мы все были слегка в шальном настроении, поэтому смеялись беспрестанно. В ресторан мы шли, держась за руки, и образовали длинную шеренгу поперек улицы. Снег под нами слегка обледенел, и шли мы осторожно. Тем не менее, Дебби поскользнулась и увлекла за собой остальных. Каждый из нас, имея по меньшей мере одну изувеченную ногу, потратил чертову кучу времени, чтобы подняться, оступаясь на скользкой поверхности и падая снова и снова.
Между мной и Дебби за время трехчасового обеда образовалась какая-то особая связь. Мы не замечали никого, поглощенные глубоко личной беседой. Большей частью мы говорили о Боге. Я изо всех сил пыталась ответить на ее многочисленные вопросы. К моему удивлению, несмотря на мои собственные проблемы с Богом, Он, казалось, давал мне ответы, которые удовлетворяли и интриговали ее. Стыдясь собственного лицемерия я думала о том, как провела последний месяц. Бог казался таким далеким. Однако такое я не могла сказать кому попало, тем более нехристианке. Если бы нехристианка знала, что происходит со мной, это восстановило бы ее против Бога, а с подобным я не смогла бы примириться.
Внутри меня шла борьба между тем, что я считала честностью с людьми, и верностью Богу. Я выбирала последнее. Более всего я не хотела подвести Бога, но попытки представить не совсем правдивую картину приводили к ненужному чувству вины и неодобрению, отдалявшим меня и Бога друг от друга. Я считала недостойным даже говорить с Ним. Если бы я тогда знала, что Бог сам заботится о себе. Мне не было нужды заботиться о сохранности Его образа, потому что, как дитя Божье, я никак не могла предать Его. Скорее, это я сама была Его радостью и гордостью.
Остаток зимы принес дополнительный приступ депрессии и одиночества вкупе с бронхитом, уложившим меня в постель на несколько недель. Я чувствовала себя смертельно больной, и не было никого, кто бы обо мне заботился (Брунсам я продолжала говорить, что у меня все в порядке и не стоит обо мне беспокоиться). Я лежала в постели день за днем, пытаясь побороть зловредные микроорганизмы, лишавшие меня сил. С каждым мучительным приступом кашля мне казалось, что из меня вываливаются внутренности. Я постоянно звонила маме, безнадежно желая, чтобы она обо мне позаботилась, но этого просто не могло произойти.
Последние Региональные соревнования, на которых я могла бы пройти квалификацию, должны были состояться в Маммоте, штат Калифорния, или в Орегоне. Я решила ехать в Маммот. "Я должна выиграть эти соревнования. Это мой последний шанс пройти квалификацию", - обреченно думала я, - "Я просто должна их выиграть!" Но чувствовала себя все более и более больной.
За три дня до отъезда я попробовала хоть немного поездить на лыжах, чтобы не приезжать совсем неподготовленной. Я успела только надеть лыжу и сесть на подъемник, как на меня напал кашель. Я поднималась по длинному обледеневшему скату, вцепившись в подъемник и плача от невыносимой боли в груди. Я съехала по трассе для новичков так быстро, как только смогла, соскочила с лыжи, запрыгнула в машину и отправилась к себе, даже забыв о лыже.
Я планировала полететь домой через несколько дней после прибытия в Маммот и была счастлива, что так и сделала. Мама хотела знать, насколько я больна, а я была более, чем рада ей подчиниться, потому что не могла дождаться, когда окажусь дома. Даже перелет был мучителен. Пассажиры держались от меня подальше, едва услышав мой лающий кашель.
Дома врач осмотрел меня и нашел, что я на грани пневмонии. Я опять улеглась в постель, но на этот раз уже дома. Мама заботилась обо мне все время, и с ее любовью и вниманием болезнь начала отступать. Врач звонил каждые два часа, чтобы убедиться, что мне стало лучше, а не хуже. Прошло два дня, я все еще оставалась в постели, и стало ясно, что соревнования мне придется пропустить.
Мама прижимала меня к себе все крепче, а я плакала все сильнее. Чем больше я плакала, тем больше болело в груди, и тогда я плакала уже от боли. Казалось, что мечта о Национальных соревнованиях 1982 года так и не сбудется. Но тогда я вспомнила о Региональных соревнованиях в Орегоне. Это был слишком дальний прицел. Выезжать мне нужно было через несколько дней, и я не была уверена, что к тому времени буду чувствовать себя достаточно хорошо. Если даже так случится, то соревноваться мне придется ослабевшей, не катавшейся на лыжах около месяца. Но, по крайней мере, это был шанс.
Поскольку в последующие дни я поправилась, мама и папа неохотно разрешили мне ехать. Моя подруга, Дебби Хармс снова сопровождала меня - и снова стала свидетельницей моего поражения. Я попал в тройку лучших, но этого оказалось недостаточно, чтобы пройти квалификацию на Национальные соревнования. Мои мечты не сбылись.
Я пыталась утешать себя Национальными соревнованиями 1983 года, но в тот момент мне оставалось лишь оплакивать несбывшиеся надежды. Наступил март, и сезон почти что закончился. Национальные соревнования - финальное событие. Я страшилась возвращаться в Уинтер Парк, но мне нужно было забрать свои пожитки. Один из моих друзей даже опознал мою лыжу и вернул ее мне.
Я вернулась в Уинтер Парк несколько подавленной, но задержалась, чтобы посмотреть Национальные соревнования и отлично провела время с друзьями. Я снова наблюдала скоростной спуск, отчаянно желая оказаться на трассе, а не среди зрителей.
К достаточному моему удивлению, энтузиазм возник снова. Пока я смотрела соревнования, к которым меня не допустили, мечта возродилась. В один прекрасный день я выиграю Национальные соревнования и пожертвую всем, пока не сделаю это - здоровьем, домом, всем!



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Кэрол Шуллер. В тени его крыльев.

Post: # 26976Unread post Didier
07 Apr 2018, 21:00

Курс на Национальные соревнования

Приезд домой на три недели после короткого предыдущего визита, был чем-то большим, чем просто возвращение к семье. Это был возврат к безопасности, покою и, самое главное, я почувствовала, что вернулась к Богу. Дома Бог воспринимался по-особенному. Дом был моими небесами и я была счастлива вернуться.
Но я не собиралась долго оставаться там. Мы с Дебби Филлипс часто созванивались и продолжали укреплять нашу дружбу по телефону, получая невероятные счета от телефонной компании к концу месяца. Дебби инструктировала меня по части совершенствования физической подготовки и выносливости. Поскольку задолго до этого мы договорились работать вместе, чтобы в следующем сезоне подготовить меня к Национальным соревнованиям, постольку я планировала переехать в Бингхэмтон, штат Нью-Йорк, где она жила и смогла бы меня тренировать. Она сказала, что на Востоке хорошо тренироваться, поскольку снег там обледеневший. Лед научил бы меня пользоваться ребрами лыж для поворотов, а не просто скользить. Вместе мы планировали посетить столько Региональных соревнований, сколько бы мы сумели до начала Национальных, чтобы я приобрела необходимый опыт. Когда мама и папа одобрили этот план, я тотчас же начала тренироваться по программе, которую Дебби продиктовала мне по телефону.
Мой новый образ жизни удерживал меня занятой, но не столь занятой, чтобы не заводить новых друзей. В один из вечеров я познакомилась с группой подростков, которые посещали церковь, известную как "Виноградник". Я сходила с ними на еженедельную встречу, которую они называли Родство, где они пели культовые песни и молились друг за друга. Вскоре я стала регулярно посещать эти собрания. Я также стала ходить на вечерние службы в их церковь, которая размещалась в спортзале средней школы. Служба открывалась сорокапятиминутным песнопением, затем следовала проповедь пастора Джона Уимбера. Песнопения отличались от всех, которые я слышала до этого. Это не были песни о Боге, это были песни, адресованные Богу. Когда я туда пришла в первый раз, в спортзале собрались около трех тысяч людей, и их голоса так великолепно слились в песне, что я начала всхлипывать, ощущая невероятную близость Бога. Они пели о том, что я так страстно хотела сообщить Богу, и делали это от всей души. Человеческие голоса звучали, словно хор ангелов у трона Господня, и мне казалось, что крыша сорвется со стропил, так дрожало помещение от музыки. С тех пор я посещала церковь моего отца по утрам и Виноградник - по вечерам. Я могла одеться в воскресные одежды по утрам, чтобы идти в церковь с родителями, а вечером переодеться в майку и шорты - в Винограднике все одевались, как попало, и в мои семнадцать лет мне это нравилось.
Время, проведенное дома осенью, было наполнено развлечениями, но к Новому году я собиралась уехать в штат Нью-Йорк. Я уже не боялась одиночества и депрессии, как в прошлом году, потому что все время мы были бы вместе с Дебби.
Наступили и быстро прошли праздники. Из Оринджа, штат Калифорния до Бингхэмтона путь неблизкий, но мы с подругой вели мою маленькую "Тойоту Селику" по очереди. За нами тащился прицеп с вещами, необходимыми мне зимой, включая дорожный велосипед для езды в ясые дни и для тренировок - в непогожие, лыжное оборудование и одежду, одежду, одежду.
Дебби не оставила времени на раскачку. Как только мы прибыли в штат Нью-Йорк, она взяла меня в оборот. В течение месяца на каждое утро были назначены трехчасовые тренировки, прежде чем я выйду на гору на лыжах. Первые соревнования должны были состояться в конце января. Согласно плану Дебби я должна была начать ездить за неделю до этих соревнований, но на хронометраже все это должно было сказаться позже. Я ее послушалась.
Наставления Дебби на первый тренировочный день казались убийственными, но, тем не менее, я была в восторге и рвалась в бой. На улице шел снег. Я арендовала маленький домик рядом с Дебби и прихлебывала горячий кофе, ожидая ее приезда. Тем утром она должна была сначала посетить врача. Летом ей сделали еще одну операцию на ноге, и врач должен был ее тщательно осмотреть. Во время последней операции ее крошечную ступню развернули на 180 градусов так, что пятка теперь должна была стать коленом. Она была очень довольна этим, так как после полного выздоровления ей можно было изготовить хороший протез.
Я не могла дождаться ее прибытия.
"Готова трудиться, Кэрол?" - громко спросила она, поднимаясь по лестнице.
"Так точно, мэм, как только вы соблаговолите сообщить мне, как прошел визит к доктору".
Она ловко поднялась по ступенькам, несмотря на свои неуклюжие костыли. Лестницы - рутина для нас, хромоножек, все мы должны научиться воспринимать их, как неизбежную часть повседневной жизни.
"О, визит прошел прекрасно. Мне сообщили, что на следующей неделе можно начинать делать мне новую ногу. Я в таком восторге, Кэрол, я просто знаю, что она будет работать замечательно!"
"Отрадно слышать. Не будешь больше ковылять на костылях!" - я была рада за нее. Она была такой деятельной, для нее быть прикованной к костылям казалось сущей пыткой. Помимо лыж, она соревновалась еще в скачках с препятствиями и зарабатывала на жизнь выращиванием чистокровок и подготовкой их к соревнованиям здоровых всадников в национальном масштабе. Она собиралась выступить на Олимпиаде несколько лет назад, но лошадь сбросила ее на препятствие, которое она перепрыгивала, и она сломала позвоночник. Травма не причинила ей хронических проблем, но исключила дальнейшие занятия конным спортом. Из того, как она сейчас подталкивала меня, было очевидно, что она скучает по соревнованиям.
Дебби закончила взбираться по лестнице и присоединилась ко мне за кухонным столом. "Что ж, Кэрол, нравится ли тебе жить в Бингхэмтоне?". "Ну", ответила я, - "здесь красиво. Мне нравятся тихие городишки и красивые деревья. Опять же ты мне покоя не даешь. Но, конечно, ты пока что не обломала об меня хлыст, так что к вечеру мое мнение может измениться". Я покосилась на нее, и мы обе прыснули со смеху.
"Ладно, лентяйка, доживи еще до вечера!" - она ткнула меня в плечо кончиком костыля. Я вскочила, словно солдат по команде "смирно": "Так точно, мэм! С чего начнем?" "Живо спускайся и сделай несколько упражнений на растяжку - двадцать минут".
Я вышла на средину гостиной и начала выполнять упражнения на растяжку, которые выучила. После короткой передышки Дебби показала мне еще несколько новых упражнений, которые я добавила к комплексу.
Затем она приказала тоном, исключавшим возражения: "Ладно, достаточно. Теперь пятьдесят приседаний. Мы сделаем их в четыре подхода. Ты должна освоить слалом, Кэрол. Возможно, это немного поможет". Я повиновалась и работала настолько прилежно, насколько могла, не обращая внимание на вновь и вновь возникающую тошноту. Теперь я понимала, почему она так беспокоилась о моей форме до того, как я приехала сюда. Я-то считала, что нахожусь в отличной форме и надеялась порадовать Дебби, но как только она начала меня тренировать, мне стало казаться, что я дома не выполняла ни единого упражнения.
При скоростном спуске лыжник должен делать то, что называется свертыванием. Он сворачивается в клубок так, что его грудь оказывается на коленях. В том случае, если лыжник - инвалид, вроде меня, нужно было, уложить грудь на единственное колено, взять аутригеры и вытянуть вперед на уровне глаз. При хорошем свертывании я должна смотреть прямо на кончики аутригеров. Свертывание используется для снижения сопротивления воздуха, благодаря ему на трассе можно набрать большую скорость. Хороший лыжник старается прибегать к нему как можно чаще, но постоянно быть свернутым невозможно из-за поворотов. Я пыталась раньше научиться свертываться после того, как увидела Криса и Ри, проделывавших это, но тогда мне это было слишком трудно - нога была недостаточно сильной.
Мы с Дебби чувствовали, что скоростной спуск, вероятно, станет моей коронной дисциплиной, поэтому она обучала меня свертываться в гостиной с аутригерами, но без лыжи. Я начала удерживаться в этом положении сначала пять минут, потом десять, чтобы развивать силу и равновесие.
"На снегу это будет не так трудно, как здесь, Кэрол", - убеждала меня Дебби. - "Если ты научишься делать это на полу, на склоне это будет для тебя пустячным делом. На склоне у тебя будет лыжа, она позволит тебе проще удерживать равновесие".
Я надеялась, что она окажется права. Я вспоминала, как в прошлом году пыталась следовать за двумя девушками из команды по легкому склону в свернутом состоянии. Вскоре я отказалась от этой попытки и наблюдала, как они скрываются из вида.
Остальная часть моей тренировки включала прыжки со ступеньки на ступеньку вверх и вниз по лестнице, пятиминутное сидение у стены "в позиции стула" и езду на велосипеде.
Когда трехчасовая пытка заканчивалась, я едва могла стоять. Я чувствовала, что пятнадцать минут расслабляющих упражнений на растяжение могли бы облегчить измождение, но все, чего мне хотелось, - это свернуться калачиком. Дебби принесла мне стакан апельсинового сока и велела медленно выпить. Я, не колеблясь, повиновалась.
После нескольких недель мы с Дебби стали неразлучны за исключением времени, которое она проводила со своими лошадьми и которое стало недолгим из-за недавней операции. Дебби изготовили замечательный протез. Она сразу стала учиться обращаться с ним так, как долго мечтала.
После домашних тренировок наконец наступило время тренироваться на горе. Как только прозвенел будильник, я вскочила с постели. Солнце сверкало, ярко блестели обледеневшие деревья, на тротуарах образовались сугробы. Птицы распевали в предвкушении радостного дня, но я едва это все замечала. Мне чертовски не терпелось обуть лыжу. Девять месяцев сердце рыдало: лыжа!
На дворе было тепло, поэтому я натянула майку и поверх нее - свитер. Лыжные брюки с подкладкой плотно облегали ногу, обрисовывая рельефную теперь мускулатуру бедра. Я скорее проглотила полезный завтрак, чем насладилась им, и собрала предметы из объемистого списка: три пары лыж, один ботинок, аутригеры, лыжные перчатки, защитные очки, лосьон для загара, шапочку, лыжную мазь.
Каким-то образом я умудрилась засунуть багаж в свою маленькую машинку. Солнце било немилосердно, и я, не колеблясь, опустила солнечный экран. Воздух казался весенним, несмотря на то, что был только январь - разгар зимы.
Пока я тщательно прилаживала свои 215-сантиметровые лыжи, из дверей вышла Дебби, нагруженная своим снаряжением.
"Ну, Кэрол, ты готова?"
"Скажешь еще! Да я ждала этого дня больше всего на свете! Ты-то как?"
"Ага!" - отозвалась она с широкой улыбкой. - "Но я не знаю, сколько времени смогу кататься. Надо посмотреть, как поведет себя моя нога. В худшем случае я посижу в кресле у конца спуска и посмотрю, как ты спускаешься. Снизу я смогу тебя поправлять и рассказывать, что нужно делать. Возможно, не самый оптимальный способ тренировать, но это лучше, чем ничего".
Я согласилась: "Пойдет. Поехали!"
"Погоди-ка", - она придержала меня за руку, остановив мое энергичное продвижение к дверце машины. - "Ты утром делала разминку?"
Я посмотрела на нее невидящим взглядом. Разминку? Черт, я забыла. Да ладно, она все равно не узнает. Делать ее сейчас - лишняя помеха. Я выдернула руку и уселась на водительском сиденье: "Да, да, да! Поехали".
Она взглянула сквозь меня: "Кэрол, ты чудовищная лгунья! Ты не делала разминку и прекрасно об этом знаешь. Марш в дом и разомнись". Она стояла, скрестив руки, и ожидала покаяния.
"Ладно", - ответила я наконец. - "Ты права. Я не делала разминку, и я чудовищная лгунья. Это, вероятно, единственная причина того, что я не лгу больше, чем обычно". Мы рассмеялись и возвратились в дом. Все время, пока я разминалась, я выслушивала, как Дебби повторяет свою проповедь о важности упражнений на растяжку. Возникшая неловкость осталась позади, и мы продолжили наш путь. Дорога заняла сорок пять минут, но сколько я ни смотрела по сторонам, нигде не увидела гор. Дебби, тем не менее, уверяла меня, что холм для занятий горными лыжами существует. Когда поездка подходила к концу, я с нетерпением спросила: "Куда мы едем - к горе, к холму или к равнине?" В моем тоне не было шутки, я ждала ответа.
"Какая разница, Кэрол, что это такое, ты должна уметь ездить на лыжах и там, и там, и там. Нет никакой разницы в том, что представляет собой местность, ты никогда не станешь великой лыжницей до тех пор, пока не сможешь ездить везде".
Она явно пыталась уйти от ответа. Я тихо сидела и ждала, чтобы увидеть воочию, во что вляпалась. Вскоре я обнаружила, что была недалека от истины. Местность нельзя было назвать равниной, но, очевидно, не была и горой. По виду самого длинного спуска стало ясно, что у Дебби не возникнет проблем, если она будет руководить мной снизу. В этой связи надежду на тренировки в этом году мне давала только мысль о том, что Дебби в те годы, когда она участвовала в соревнованиях, тренировалась именно здесь и стала одной из лучших.
"Просто поживем и увидим", - подумала я про себя. - "Надеюсь, это сработает". Я пошла за Дебби в кассу за сезонными пропусками. Пыль под костылями поднималась легкими облачками. Я с отвращением смотрела под ноги. "Грязь!" - негодовала я про себя. - "Где же снег? Ради всего святого!" Я смотрела вниз и трясла головой от этого зрелища.
Несмотря на мое неодобрение местности и ее состояния, тренировка в тот день прошла хорошо. Дебби ставила мне задачи по мере того, как я каталась. Вместо разворотов вперед и назад, как обычно, мне приходилось перепрыгивать с одного направления на другое, отрывая лыжу от поверхности целиком. Изо всех упражнений это было самым тяжелым, но как оно мне нравилось! Я настойчиво повторяла и повторяла упражнения, и мои усилия были вознаграждены: в первый день я безостановочно ездила сверху вниз, не падая от усталости.
Тем не менее, езда на лыжах представляла для меня трудность. Изменчивые состояния склона издевались над моей лыжей до такой степени, что, казалось, я нахожусь от них в полной зависимости. Наверху условия были еще сносными, следующий участок внезапно оказывался сплошным льдом, а затем без предупреждения начиналась слякотная каша.
День за днем передо мной простирался этот немилосердный склон. Я начала молиться, чтобы началась пурга, но вместо этого условия становились сложнее и сложнее, пока весь склон не стал похож на голубой ледник, вроде тех, которые я как-то летом видела на Аляске в Ледниковой бухте. Такие условия, впрочем, давали преимущество: я должна была изучить свою лыжу настолько хорошо, чтобы знать, как реагировать на ту или иную ситуацию и извлекать максимальный эффект из любых условия. Мы с лыжей становились единым целым, чутко работая вместе и создавая одна другой наибольшее благоприятствование. Я была далека от совершенства, но чувствовала его приближение и настойчиво работала на снегу и вне его, чтобы это ощущение стало реальностью.
Прошла неделя тренировок, прежде, чем я начала это понимать, и внезапно оказалась лицом к лицу с необходимостью состязаться.
В Паудерхорне, штат Колорадо, я выступила хорошо, принимая во внимание состав участников и недостаточную тренировку, но время, показанное мной, было далеко от квалификации на Национальные соревнования. Участников не распределяли по классам, поэтому я состязалась и с членами команды, и с ее надеждами. Я не представляла ни для кого из них особой угрозы. Мое разочарование не было ошеломляющим, поскольку я знала, что мне предстоит выступать во многих региональных соревнованиях. Я выполнила то, что намечала сделать на этих соревнованиях - приобрела больше опыта. Мы с Дебби быстро абстрагировались от результатов и поспешили хорошо провести оставшееся время.
Как участников соревнований, нас пригласили в лыжную гостиницу на вечеринку после последнего заезда, и, переодевшись, мы с Дебби собрались идти. Нас пригласили в группу гонщиков, и Дебби, зная кое-кого из команды, представили меня как свою новую подопечную. Собрание было немногочисленным, имевшим целью занять людей остаток дня, пока не начнется обед, поэтому было еще светло, когда люди начали расходиться. Число лыжников неуклонно уменьшалось, пока не осталось всего несколько человек на горе, рабочие и гонщики на вечеринке. Все шутили, смеялись, знакомились, и я не была исключением.
Пока я болтала с новой знакомой, Дебби прервала нас. "Кэрол" позвала она шепотом достаточно громко, чтобы преодолеть шум, но достаточно тихо, чтобы не привлекать всеобщее внимание. - "Иди сюда". Она взяла меня за руку и потянула в сторону. Я недоумевала, что взбрело ей в голову на этот раз. Выражение ее лица выдавало беспокойство. Крис предупреждал меня о ее розыгрышах, но до сих пор я с ними не сталкивалась.
Я вопросительно посмотрела на нее: "Дебби, в чем дело?"
Она пошарила в кармане джинсов, вытащила маленький серебристый ключик и повертела им перед моим лицом. Я смотрела на нее непонимающим взглядом. "Дебби, что это? Что за большая тайна маленького ключика?"
Она подняла бровь и улыбнулась: "Это ключ от снегохода Эрика".
"Кто такой Эрик?"
"Он парень из лыжного патруля, который помогал проводить соревнования. Я поболтала с ним немного и утащила ключик из куртки, когда он повесил ее на стул. Раньше я видела, как он с ним игрался и знаю, что он от снегохода".
"И что? Что ты собираешься с ним делать? Ты знаешь, что он принадлежит этой площадке. Лучше верни его, Дебби".
"Кэрол, он славный парень Он ничего не будет иметь против, если мы здесь повертимся. А я отлично вожу снегоход. Неприятностей у него не будет. Мы же скоро вернемся. Все на вечеринке, нас не хватятся. Кроме того, я говорила с начальником патруля, он не взбесится, я знаю. Пошли".
По мере того, как я это все выслушивала, во мне начал просыпаться смутьян. Я была в настроении сотворить что-то этакое. "Это может оказаться забавным", - подумала я про себя. Я всегда была объектом розыгрышей и часто - их инициатором, но не была действительно уверена, стоит ли потакать другим. Я колебалась: "Ну, Дебби, я даже не знаю".
Она с нетерпением смотрела на меня, ожидая определенного ответа. Я посмотрела на гору с ее пустыми трассами. Мне всегда хотелось подняться на самую вершину, когда там никого нет. Ни лыжников, ни рабочих, никого. Я опять взглянула на Дебби.
"Ладно, пошли".
Ее глаза загорелись озорным огнем. Она вела себя, как тринадцатилетняя девчонка, чаще, чем как двадцатитрехлетняя девушка.
"Дебби", - остановила я ее прежде, чем мы вышли, - "лучше взять куртки и перчатки. Там холодает, а они остались в машине, и мне совсем не хочется плестись за ними".
Она быстро ответила: "Возьмем взаймы".
"Не у кого! А грабить кого-то я не собираюсь".
"Нет, мы просто попросим ненадолго. Мы им скажем, что собираемся немного прогуляться".
"Ладно, но кого ты собралась просить?"
"Не знаю. Ты поищешь, я поищу, а потом встретимся здесь".
Она унеслась, а я начала поиски. Я увидела одного парня, которого достаточно хорошо знала, и он безо всяких вопросов позволил мне воспользоваться его курткой. Я решила, что могу ему довериться и рассказала, что мы собираемся подняться наверх. "В том случае, если что-то случится, кто-нибудь будет знать, где мы", - подумала я...
Я снова встретилась с Дебби, которая уже была закутана в пальто и теплые перчатки. Мы выбрались наружу и нашли одинокий снегоход. Дебби запрыгнула вперед, а я опасливо пристроилась за ней.
"Дебби, ты уверена, что умеешь управлять этой штукой?" - спросила я.
"Конечно, я езжу на нем с тех пор, как была маленькой девочкой".
Она запустила двигатель, и мы отправились на гору быстро, как ветер. По мере того, как путь становился все круче, я все крепче держалась за ее талию. Справа и слева мы задевали кочки, и комья земли летели во все стороны прежде, чем упасть на снег.
"Дебби, не гони так быстро, ты с ума сошла!"
Она продолжала гнать. Мы пересекли лыжную трассу, холм и еще одну трассу. Все ближе и ближе была вершина холодной, обезлюдевшей горы. Справа от нас садилось солнце, а мы продолжали свое восхождение. Мы проскочили трассы для могула, снова и снова взлетая в воздух. Все, что я могла сделать - это крепко держаться за жизнь, стараясь не свалиться со скользкого винилового сиденья.
Перед нами лежала колея для "снежных котов" - тракторов, приводивших в порядок холмы. Дебби без колебания направилась к ней. Она резко развернулась, не справилась с управлением, и снегоход свалился с края колеи. Прежде, чем он перевернулся, мы успели соскочить в глубокий снег рядом с колеей. Колея была недалеко, так что, побарахтавшись в снегу, который доходил до груди, мы вскоре оказались в ней. Мы посмотрели друг на друга, а потом - на снегоход, который беспомощно лежал в четырех футах от колеи.
"Что ж, Дебби, попробуем его вытащить", растерянно предложила я.
Мы опять нырнули в снег и с усилием привели снегоход в правильное положение. Дебби попробовала запустить двигатель, но он не завелся. Мы пробовали еще и еще, пока, наконец, через десять минут он не заработал. Я с облегчением посмотрела на нее.
"Дебби, ты езжай, а я пойду пешком. Так нам проще будет выбраться".
"Ты права", - согласилась она, забираясь на сиденье. Она нажала на акселератор и поехала по колее, но она была слишком крутой, и снегоход не мог ее преодолеть. Она пыталась снова и снова, но безуспешно. Не оставалось ничего другого, кроме как спускаться. Но перед нами возвышалась масса деревьев.
"Слушай, Кэрол. Примерно в пятидесяти футах под нами тракторная колея. Если мне удастся проехать сквозь деревья, мы сможем доехать по ней до самого дома".
"Дебби, ты никак не проедешь сквозь деревья, они растут слишком густо".
"Ну", раздраженно ответила она, - другого выхода все равно нет. Попытаемся!"
"Эрик нас убьет, Дебби".
"Не беспокойся, Кэрол, это я разрулю", - она вела себя так, как будто все это не стоило особого внимания. Я не особенно переживала за нас, мы всегда могли спуститься пешком, но что скажут Эрик и начальник патруля? "По крайней мере, соревнования окончены и меня в наказание не вышибут!", - думала я.
Дебби развернула снегоход к деревьям и медленно направилась к нам. Позали карабкалась я на четвереньках. "Ох, ох!" - услышала я восклицание Дебби от деревьев. Я скатилась к ней.
"Что случилось, Дебби?"
"Думаю, я засела", - она неподвижно сидела на снегоходе. Перед ним стояло дерево.
"Ты в него врезалась?" - завопила я.
"Да не совсем. Думаю, одно из полозьев там застряло".
"Сможешь его вытащить?", - беспокойно спросила я. С моего места это казалось не столь трудным, но дело обстояло далеко не так.
"Я не могу этого сделать, Кэрол", - обреченно ответила она.
"Я помогу", - я добралась до того места, где она стояла, глубоко погрузившись в нег. В ней было всего пять футов один дюйм и снег почти похоронил ее.
Мы пытались вытащить полоз, но вскоре пришлось от этого отказаться. "Дебби, уже почти стемнело. Лучше спуститься за помощью".
Она посмотрела на меня с виноватым выражением. "Представить себе не могу, что такое случилось", - сказала она, очевидно, предвидя последствия.
"Зато я могу", - осклабилась я.
Мы опять потащились наверх к трассе. С вершины горы мы оглядели долину. Гостиницы не было видно. Как мы собираемся спускаться? Мы пошли по крутой трассе для могула, но наши протезы оказались серьезной помехой. Мы снова и снова падали, соскальзывая на десять - двадцать футов, и опять поднимались на ноги. Мы прошли всего половину пути, когда вдали я услышала звук. "Ты слышишь?"
"Слышу что?"
"Слушай".
Звук повторился. Я быстро взглянула на нее. "Это трактор! Они обустраивают гору. Пошли его искать!"
"Где он, как ты думаешь?" Звук становился громче, но нам не удавалось понять, с какого направления он доносится.
"Нам придется угадывать", - рассудила я логически. - "Давай пойдем сюда". Я показала направо. "Нам следует поспешить, потому что он будет работать здесь недолго до того, как перейдет на другой холм". Я побежала так быстро, как только могла, но поскальзывалась раз за разом. Я оглянулась и увидела, как Дебби воюет со своим протезом.
Я закричала: "Дебби, останься здесь со снегоходом! Я найду трактор и приведу сюда. Если я задержусь, начинай спускаться вниз".
Она кивнула и села отдохнуть на снег, а я побежала дальше. Звук раздавался все ближе и ближе. Я обогнула один край горы и оказалась на другой трассе, затем еще на одной. Приближаясь к следующему холму, я увидела трактор. Я побежала к нему, размахивая руками и стремясь привлечь внимание к себе.
Вскоре я карабкалась на трактор, рассказывая всю историю ошеломленному водителю. Он отвез меня назад, где сидела Дебби, опустив голову на руки. При звуке двигателя она вскочила, несказанно обрадованная тому, что я вернулась с подмогой.
Солнце уже село и весь район катания на лыжах покрыла тьма. Водитель трактора упорно трудился, но после получаса от попыток вызволить снегоход. Он решил вернуться сюда утром с подмогой и лучшими инструментами.
"Мы сможем его достать. Не волнуйтесь, девушки", - мягко сказал он при виде наших унылых физиономий. Мы дрожали от холода. Наша одежда промокла от ползания по снегу и холодный воздух жестоко нас кусал. "Пойдемте, отвезу вас обеих назад", - продолжил он.
Мы забрались в теплую кабину трактора и отправились к подножью горы. Когда мы спускались, из рации раздался голос: "Эй, Хэнк, это Эрик. Ты случайно не видел двух девчонок на моем снегоходе?" Хэнк посмотрел на нас и ответил: "Конечно видел. Везу их вниз".
Когда мы приблизились к гостинице, то заметили, что свет везде выключен. Никого не оставалось, кроме четырех фигур, ожидавших снаружи, волнуясь.
Эрик был очень мил, он совсем не злился. Он переживал за свой снегоход, поскольку тот принадлежал лыжной базе, но начальник сказал. что с ним будет все в порядке. Нас просто предупредили, чтобы мы впредь не проделывали подобных штучек.
Спустя несколько дней мы посмеивались над этим приключением, а сама эта эскапада стала излюбленной темой для бесед после тяжелых дней, проведенных на лыжах, но, хвала Творцу, остальной сезон обошелся без приключений. Дебби еще пару раз задумывала озорные проделки, но я их быстро пресекала.
Последующие недели и месяцы превратились в непрерывную цепь соревнований, тренировок и перелетов. Мы путешествовали из Колорадо в Айову, из Миннесоты в Мичиган, из Орегона в Нью-Хэмпшир и Северную Каролину. Везде мы с Дебби боролись за усовершенствование.
Были хорошие времена, были и плохие. Мы знавали и слезы, и разочарование. Мы часто ссорились, поскольку наши сильные характеры конфликтовали. Наша дружба, однако, только укреплялась, поэтому хорошие времена стирали из памяти неприятности. Когда я разочаровывалась и начинала терять мечту, Дебби подталкивала меня, разжигая надежду попасть на Национальные соревнования и в один прекрасный день быть включенной в состав команды.
При жестком расписании соревнований я приобретала все больше уверенности на трассах. Я еще не соревновалась в скоростном спуске, потому что на немногих Региональных соревнованиях была эта дисциплина, но именно о ней я тосковала. В Дулуте, штат Миннесота, мы замерзали на 50-градусном морозе [-45,5 по Цельсию - прим. перев.] и я не вошла даже в класс В. Я действительно была первой среди мужчин и среди женщин в гигантском слаломе, но не имела ни малейшего желания возвращаться. Когда Дебби говорила о том, что я должна учиться ездить на лыжах везде, она имела в виду - от муравьиной кучи до Альп. Хотя я приходила второй или третьей во всех заездах класса В, я всегда на волосок не дотягивала до квалификации на Национальные соревнования.
Наконец, в Северной Каролине мне это удалось! Я выиграла все заезды и прошла квалификацию. После соревнований в Северной Каролине дела пошли свободнее. Я начала выигрывать все соревнования, в которых участвовала, поскольку там не было членов команды. Нам нужно было ждать Национальных соревнований с более сложными трассами, чтобы узнать ответ на вопрос, насколько возросло мое мастерство; хотя казалось, что я поднялась над уровнем других лыжниц, за исключением членов сборной. Это стало моей следующей целью. Орешек был твердым, но я хотела его раскусить. Бойцовский дух во мне рос с каждым выигранным соревнованием.
С каждым днем возрастало мое волнение перед Национальными соревнованиями. Я использовала каждый шанс попрактиковаться на снегу в свертывании для скоростного спуска, сохраняя это положение на длинных участках, набирая максимальную скорость там, где я раньше тормозила ради безопасности других лыжников. Я была разочарована, что не тренируюсь специально для скоростного спуска, а вместо этого должна сосредоточиться на слаломе и гиганте. В промежутках между соревнованиями мы с Дебби продолжали кататься в штате Нью-Йорк. У Дебби не было возможностей устанавливать для меня систему ворот, поэтому единственным реальными тренировками с воротами для меня были соревнования.
Проходили недели, и я снова и снова проходила квалификацию на всех Региональных соревнованиях, в которых участвовала. Я начинала чувствовать, что заслуживаю участия в национальных соревнованиях, что победа в Северной Каролине - это не просто случайность. Чем лучше шли дела у меня, тем больше по какой-то неизвестной причине замыкалась в себе Дебби. Мы по-прежнему хорошо проводили время - мы действительно его хорошо проводили! Но она стала быстро уставать и дух ее упал.
Когда мы были в обществе, возвращалась прежняя Дебби, но наедине с ней мне редко удавалось заставить ее улыбнуться. Я снова и снова спрашивала ее, что не так, но она отвечала. что сама не знает, и я оставила ее в покое. Ее новый протез работал не так, как хотелось, и она была этим разочарована. По возвращении в штат Нью-Йорк врачи начали работать над новым протезом для нее. Она старалась не падать духом, и я замечала, как она пытается радоваться за меня и подбадривать меня. Иногда я даже забывала о ее депрессии, но она возвращалась снова и снова.
Ко времени отъезда в Скво-Вэлли на Национальные соревнования инвалидов мы с Дебби были готовы к окончанию сезона. Она всю себя отдала мне, но мы обе устали от бесконечных переездов и тяжелых тренировок и более, чем переживали за большой финал.
Канадские Национальные соревнования должны были начаться после американских, но Дебби не собиралась ехать со мной. После Скво-Вэлли она намеревалась возвратиться домой. Но пока мы были в Калифорнии, то готовились хорошо провести время с друзьями и волновались о достойном окончании года тяжелых тренировок. Мы особо не рассчитывали на высокие места, даже на то, чтобы приблизиться к девушкам из команды, но надеялись на хорошее выступление среди юниоров (восемнадцать лет и младше). Одна девушка из команды входила в юниорский дивизион, но я могла рассчитывать на второе или третье место. Больше всего я просто надеялась на трассы. Я знала, что они будут отличаться от тех, на которых я ездила раньше. и будут гораздо сложнее. У меня никогда не было шанса ездить по сложным трассам, но я надеялась проехать хорошо.
В день состязаний по гигантскому слалому погода была прекрасной. Трасса была длинной, полной поворотов и довольно крутой, но я старалась сохранять голову ясной и свести волнения до минимума. После внимательного осмотра трассы вместе с Дебби, я мысленно проходила ее снова и снова так, что выучила ее на память и надеялась точно так же справиться и со второй трассой. Как и во всех состязаниях по слалому и гигантскому слалому, мне предстояло пройти две трассы и определить финальные результаты по комбинации затраченного времени.
Когда пришла моя очередь, я чисто прошла трассу и оба раза показала хорошее время. Я была в отличной форме, уверена в себе и радовалась второму месту, которое заняла, сразу вслед за членом сборной. На следующий год я попробую приблизиться к ее времени, а в этом году была вполне удовлетворена.
"У тебя был отличный заезд". - сказал тренер сборной. - "И большой потенциал". Он по-новому уважительно улыбнулся. Возможно, я наконец-то на правильном пути.
Слалом, как обычно, не принес мне ничего хорошего, меня дисквалифицировали. Однако я не обращала на это внимания и ждала скоростного спуска.
Перед соревнованиями в скоростном спуске обязательно нужно было совершить один контрольный спуск, очень медленный, чтобы прочувствовать трассу. Затем следовали два безостановочных спуска, чтобы официальные представители могли снять с соревнований любого, кто ехал слишком медленно или не мог безопасно придерживаться трассы. Эти заезды длились два дня, а на третий проводились собственно соревнования. Мои тренировочные заезды прошли хорошо, хотя я была сосредоточена на участках, представлявших для меня сложность, и поиске тех участков, где такие сложности могли возникнуть. Каждый заезд лыжники проходили чуть быстрее, чем предыдущий, но берегли силы для соревнований.
Наконец настал день соревнований в скоростном спуске. Этого дня я ждала с тех пор, когда увидела соревнования инвалидов в Уинтер Парке. Я добилась реализации своих мечтаний о быстрой езде на лыжах. Будет ли все так, как я думала? Что останется в итоге - удовлетворение или разочарование? больше всего мне хотелось ездить на лыжах быстро.
Время пришло. Все лыжники, ехавшие до меня, покинули стартовые ворота. Я стояла в воротах, ожидая обратного отсчета. Голова шла кругом. Я думала о своей семье, которая прилетела из Оринджа посмотреть, как я соревнуюсь. О чем они думают прямо сейчас? Папа видит трассу издалека, стартовые ворота скрыты от него. Он не может поверить, что я собираюсь по ней ехать. Он испуган. О чем думает мама? Наверное, она переживает. Я думала о Дебби и страстно желала, чтобы она мной гордилась. Старшая сестра Джинни со своим мужем Полом и младшая Гретхен тоже с волнением смотрят. Я хотела, чтобы они все гордились мной.
Как только сосредоточилась на первом повороте трассы и напомнила себе, где именно должна повернуть. Моя нога дрожала от волнения. Шлем слегка сполз на вспотевший нос. У меня не было костюма для скоростного спуска, поэтому я надела свои лыжные брюки. Звуки вокруг меня как будто выключились и, прежде чем осознать это, я уже была на трассе и разгонялась. Первый поворот был пройден отлично, и я быстро начала готовиться к следующему. Я повернула слишком поздно, но ошибка не обескуражила меня, а заставила наверстывать потерянное время. Скорость нарастала, желудок подкатил куда-то к горлу, но мне нравилось это ощущение. Лыжа скользила по снегу с неимоверной легкостью и скоростью. Я старалась проходить каждый поворот так, как учила меня Дебби.
Впереди лежал самый коварный поворот на трассе. Я могла бы потерять кучу времени, если бы не прошла его правильно. Я собрала все силы, чтобы ехать так, как велела Дебби. Я сделала длинный траверс, избегая поворота в том месте, где его естественнее было бы сделать. Вместо этого, я предполагала повернуть действительно высоко. Я вперила взгляд в невидимую отметку, указанную Дебби. Я удержалась на высоте, затем ринулась вниз и прошла поворот именно там, где она указала. Я почувствовала, что повернула почти идеально. Я сделала это! Я помчалась к концу трассы и пересекла финишную прямую.
Соревнования были всем. на что я надеялась. Я немного нервничала, чувствовала себя немного неуверенно, почти ни на что не полагаясь, кроме молитвы. Но я любила это и чувствовала, что любовь возрастает.
Кгда я остановилась, то услышала громкие приветствия. Дебби подбежала и помогла покинуть финиш, чтобы освободить дорогу следующему участнику. Моя семья обнимала, поздравляла меня с хорошим заездом. и я залилась краской смущения. По трансляции объявили мое время. Я на целых две секунды отстала от одной из девушек из команды и на три - от другой. Остальных я опередила.
Третья девушка из команды находилась на трассе. Ей было всего семнадцать, она была все еще среди юниоров, но достаточно хороша, чтобы опередить меня. Толпа притихла, когда она появилась в нижней части трассы. Она ехала великолепно! Она ехала быстро! Она была так хороша. Однако, когда она огибала третьи ворота от конца, она совершила ошибку и упала. Толпа застонала. Смешанные чувства охватили меня.
"Это может означать, что я заняла первое место", - подумала я, но сожалела о ней. Она заслуживала победы. Она была быстрее, все знали, что весь прошедший год она упорно тренировалась в лыжных академиях для здоровых спортсменов, чтобы добиться своего теперешнего статуса. Она поднялась, но было слишком поздно. Дебби подпрыгнула и обняла меня. Мои родные целовали меня во все доступные участки лица, куда только могли дотянуться. Я не могла сдержать счастья, но все-таки хотела выиграть по-другому.
Как и ожидалось, никто из юниорок не смог опередить меня, хотя две женщины смогли это сделать. Они имели преимущество передо мной почти в три секунды, но в следующем году я могла бы над этим поработать. В общем зачете на этих соревнованиях, о победе в которых я так долго мечтала, я оказалась третьей. Я более, чем достигла цели, поставленной на этот год. Финал, которого мы ожидали, оказался еще более зрелищным для нас с Дебби. Что могло скрепить дружбу на всю жизнь лучше!

Правильное свертывание...
Image

...и быстрые повороты...
Image

...могут сократить время прохождения трассы на секунды!
Image



Post Reply

Who is online

Users browsing this forum: No registered users and 11 guests