Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

В этом форуме выкладываем русскоязычные рассказы.
Forum rules
Общение только на русском языке!!!
Сообщения на других языках будут удаляться!!!
User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 24840Unread post Didier
02 Feb 2018, 18:37

Пробуждение

Я все еще женщина.
Отягощенная нерожденным. Чем ?


Сама операция длилась два с половиной часа. Потом я интересовалась, а мои дети и сейчас спрашивают: "Мама, что они делали с твоей ногой?" Я никогда не спрашивала. После операции доктор Лоуэри зашел в мою палату, чтобы поговорить с Джозефом, который нервно ожидал. "Мистер Мадрага", - начал доктор Лоуэри, - "ваша жена сейчас в реанимации. Операция прошла безо всяких неожиданностей. Хотя основные сосуды деформированы опухолью, она не проросла в них. Во время операции мы никак ее не повредили, и я убежден, что шанс на полное выздоровление очень высок. Но вы должны понять, мистер Мадрага, и я уверен, вы поймете что подобная операция - сильнейшая эмоциональная травма. И не только для пациента, а и для врачей". Много позже я спрашивала доктора Браковца, почему многие врачи так это воспринимают. "Видишь ли, Ленор", - ответил он, - "мы, врачи, призваны лечить. Когда, например, перед нами целый и здоровый пациент, у которого на следующий день обнаруживается рак, мы чувствуем себя ужасно беспомощными. Людям кажется, что у врачей есть к этому иммунитет, но это не так. Если у пациента раковая опухоль носа и нам приходится удалять ему нос, для нас очень больно видеть, как он ходит с двумя дырками на лице там, где должен быть его нос. Лично у меня сердце разрывается, когда мне приходится ампутировать ногу или руку, потому что это так заметно, так уродует. И больно думать, насколько это ограничивает для пациента будущий стиль жизни".
После двух часов в реанимации меня перевезли в палату вместе с капельницами и кислородным аппаратом. Следующие пару дней прошли как в тумане. Я помню, как сестры накладывали на рот кислородную маску и громко командовали: "Продуйте, миссис Мадрага... так, хорошо... теперь еще раз... Мы не должны допустить, чтобы в легкие попала слизь, продуйте еще раз". Я чувствовала себя так, как будто задыхалась до смерти. Я не понимала, почему на меня стараются надеть намордник. "Нет, нет, миссис Мадрага, просто расслабьтесь и выдохните". Спокойный и настойчивый голос медсестры вдруг заставил меня расслабиться так, что я задышала через маску и снова впала в благословенное забытье. Два дня - это долгое время, чтобы носиться по волнам забвения. Я поняла, что, возможно бессознательно, я не хочу просыпаться. Не сразу, не сейчас. Для меня это было слишком быстро, чтобы столкнуться с тяжелой реальностью потери ноги. Первое, что я помню, как попросила Джозефа погладить мою ступню. Признательный за то, что может чем-то помочь, Джозеф начал гладить мою правую ступню. "Нет, милый, левую, пожалуйста, погладь ее... она так болит". Смущенный Джозеф сказал: "Но милая, у тебя нет левой ступни" "Все равно, погладь", - взмолилась я, - "вообрази, что она есть и погладь ее". Охотно, но недоумевая, Джозеф начал гладить пустое место, где должна была быть моя левая ступня. "Хорошо, милый, теперь лодыжку... О, лучше, намного лучше. Теперь колено... выше... Да, вот здесь. Спасибо, милый. Спасибо тебе".
Сегодня меня чаще всего спрашивают: "Какова была ваша первая реакция когда вы очнулись и увидели, что ноги нет?" Я всегда отвечаю одно и то же: когда я полностью пришла в сознание, я не чувствовал физически, что потеряла ногу. Разумом я это понимала, но мои нервные окончания этого не ощущали. Нога горела. Было ужасное ощущение того, что в ногу медленно заливали кипящее масло. Несуществующая ступня, лодыжка, колено и бедро были словно зажаты в тиски, как будто левую ногу скручивают мучительные спазмы. Я реально ощущала тяжесть левой ноги, но она казалась тяжелее, чем обычно, почти непереносимо тяжелой. Эти "фантомные боли" - явление, известное только ампутантам. Уже много лет медики пытаются, но большей частью безуспешно, найти что-то, способное облегчить эти ужасные боли. Сильные наркотики, такие как морфин, в какой-то степени помогают, но только сначала, когда перерезанные нервные окончания чувствительны к их одурманивающему действию. Позже, когда боль затихает, морфин сам начинает вызывать боль. Его галюциногенное действие приводит к тому, что ампутант перестает различать, где боль, а где - действие морфина. Его восприятие искажается до тех пор, пока он не становится полностью зависимым от морфина. Он хочет, он требует все больше морфина, даже если он уже не облегчает его боль. Он глотает больше таблеток, удваивая и утраивая предписанную дозу. Болезненные ощущения в нервных окончаниях снижаются естественным путем. Но его в этом уже не убедить. Он стал наркоманом.
Некоторые врачи считают, что фантомная боль - чисто психологическое явление, дескать, само это название подразумевает иллюзию или видение. Ампутанты говорят обратное. Ампутанты знают, что это более, чем реальная и определенно физическая боль. В моем случае, поверьте мне, никакой иллюзии не было. Боль была реальной, живой и абсолютно дикой. Когда я очнулась от наркоза, бросила взгляд на то место, где должна была быть моя нога и увидела плоскость, прикрытую простыней, я не была шокирована. Я думаю, что шок был сведен до минимума невероятной фантомной болью. Как могла я горевать о потере ноги, когда эта чертова нога так болела? Моя левая нога "лежала" параллельно своей партнерше, на том же месте, что и все тридцать два года. Вся разница была в том, что бедняжка буквально горела огнем. Если бы, очнувшись от наркоза, я не ощутила бы никакого признака присутствия левой ноги, возможно, удар был бы гораздо сильнее. Но я очнулась от безжалостной боли, которую испытывала каждая косточка, каждый мускул. Я думаю, фантомная боль может быть посредником, Божьим посредником, предлагая ощущение достаточно мощное, чтобы подавить психологический шок, который неизбежно получается от внезапной потери конечности. Я называла фантомную боль "безбожной", но, возможно, это именно "Божья боль", предписанная Богом, чтобы дать ампутанту время адаптироваться к своему новому положению.
С того момента, как я вернулась в палату, Эви была со мной, заботливо хлопоча, словно наседка. Она мне рассказывала: "Когда вы вернулись в свою палату, еще одурманенная наркозом, Джозеф был очень молчалив. Я пыталась разговорить его, успокоить, но он отвечал односложно. Он ужасно переживал. Я предложила ему сходить выпить кофе, или выкурить сигарету, или что-нибудь съесть, чтобы удалить из палаты. Я хотела остаться с вами наедине. Я думаю, что больше всего нас с Джозефом беспокоила ваша боль. Вы не жаловались, но мы знали, что вы страдаете".
Почти сразу же после операции мне стали давать препарат "Леводроморан", наркотик, такой же сильный, как морфин, и исключительно эффективный. Мне не было нужды знать, что это за препарат, и до какой степени он оказывал наркотическое действие - он просто был мне необходим. "Леводроморан" действовал. Он бил непосредственно по боли, по поврежденным нервным окончаниям в моей левой ноге. Он давал облегчение... вначале. Мне давали его по одной таблетке каждые четыре часа. Первые два часа пролетали, как ветерок. Но концу четвертого часа мне отчаянно нужна была очередная таблетка. Судорога, кипящее масло, невыносимая тяжесть - все это вновь обрушивалось на мою левую ногу. Медсестры очень строго следили, чтобы не дать мне таблетку слишком рано. Одна таблетка каждые четыре часа - и ни одной минутой раньше. Я умоляла, я пресмыкалась, я плакала, но, несмотря на мои ухищрения, мне предъявляли строгое предписание: "Одна таблетка каждые четыре часа, миссис Мадрага. Вы это знаете. Проявляйте терпение". Все, что я могла сделать, это попросить Джозефа или Эви погладить несуществующую конечность... и молиться. Четки создавали мне комфорт. Иногда я сжимала их так крепко во время молитвы, что они врезались мне в руку. Я верила, что, чем горячее буду молиться, чем крепче сожмусь, тем лучше пойдут дела. Повторяя молитву несколько раз, чем больше, тем лучше, думала я, у меня будет повод снова поблагодарить Бога за то, что он внял моим молитвам... и сохранил мне жизнь. То, что Он отнял у меня ногу, не имело значения, важно было то, что я могла жить и надеяться. Единственно, о чем я должна была беспокоиться - моя промесса.
Я не заявляла конкретно, что я буду делать взамен того, что Господь внял моим мольбам, излечив меня от рака. Я совсем не хотела, чтобы Он освободил меня от обязательства, поэтому чувствовала, что должна начать действовать и исполнять промессу. "Но как, о Боже?" - вопрошала я, - "Что Ты хочешь, чтобы я сделала? Направь меня, подскажи, чего Ты ожидаешь от меня... и обещаю - я это сделаю". Последнее, что я делала после молитвы, - звонила ночной нянечке, просила снова укутать меня в кокон, а затем взять подушку и подпереть мое... повреждение?.. пустое место слева?.. Я не изобрела еще слова для названия своей раны. Я называла ее просто - "оно".
Через несколько дней после операции на нижних швах обнаружился некроз. Доктор Лоуэри объяснил, что термин относится только к коже, не зажившей должным образом и поэтому отмирающей. Если края кожи не рубцуются, их срезают и зашивают заново. "Вы будете под местной анестезией, Ленор, поэтому не о чем беспокоиться. Вся процедура займет несколько минут". На следующее утро меня снова прикатили в одну из двадцати операционных. Я была испугана, мне не хотелось снова проживать сценарий операции, ездить на каталке, одевать уродливый белый колпак и снова безудержно дрожать. Но, как и обещал доктор Лоуэри, все закончилось быстро и угроза инфекции была ликвидирована. Джозеф был первым, кто настоял, чтобы я посмотрела на "пенёк" [в английском языке "пенёк" и "культя" обозначаются одним словом stump - прим. перев]. Сначала я не поняла, что он называет "пеньком". "Пенёк... какой пенёк... о чем ты говоришь ?" - спросила я Джозефа, смущенная и испуганная. "Милая, когда делают ампутацию, то, что остается, называется не пенёк а культя. Теперь ты это знаешь", - сказал Джозеф настолько мягко, насколько это было возможно. Я поняла, о чем говорил Джозеф, и поняла значение слова "культя". Но Боже, как я его ненавидела. Лихорадочно я подыскивала слово, которое обозначало бы то же самое, но не было столь уродливым. Обрубок? Остаток? Кончик? Но эти слова казались еще грубее. Должно было существовать слово, не заставляющее ампутантов содрогаться, описывая их ампутации.
Я боялась смотреть на свою культю. Мысль о ее ужасной нелепости внушала мне ужас. "Она совсем не ужасна", - сказал Джозеф и откинул покрывало, - "она невероятна. Выглядит, как шрам от аппендэктомии... ну, может быть, чуть шире". Наконец я взглянула. Все левое бедро вздулось до огромного размера. Там был длинный шрам, протянувшийся от бедра до лобковой области. Но, к счастью, не было абсолютно никаких видимых признаков повреждения костей и кожного покрова. Был чистый, точный разрез, похожий, как сказал Джозеф, на след операции аппендицита. Оказалось, что я беспокоилась не столько о шраме, сколько о размерах своего бедра. "Доктор Лоуэри", - спросила я на следующем осмотре, - "вы не сказали мне, что я останусь не просто без ноги, а с огромным толстым бедром". "Ваше бедро будет выглядеть точно так же, как прежде", - заверил меня доктор Лоуэри, - "Немного изменится форма левой ягодицы. Она станет чуть более плоской, поскольку мы были вынуждены перенести часть кожи, чтобы закрыть ампутируемое пространство". "Великолепно", - пошутил Джозеф, когда я сообщила ему информацию о своем заде. - "Никаких проблем. Ты в любом случае была довольно плоскозадой".
Поток почты застал меня абсолютно врасплох. Некоторые дни приносили от тридцати до сорока писем и открыток. Многие из них начинались словами: "Вы меня не знаете, но - ". Подросток из Трэйси прислал такое письмо: "Дорогая Ленор! Вы меня не знаете, но это неважно. Пока что позвольте рассказать немного о себе. Мне семнадцать, я учусь в старших классах "Трэйси Хай". Я как раз вернулся домой 18-го из больницы в Сан-Франциско. Когда мать рассказала мне, что вы поехали в клинику Майо, я был ошеломлен, но когда этим утром прочитал ваше письмо в "Пресс", то подумал: "Какая потрясающая женщина. Она действительно не теряет голову". Простите, пожалуйста, что я печатаю это письмо, но, видите ли, прямо сейчас я слушаю Джима Кроче [американский певец в стиле фолк и рок, автор и исполнитель. Погиб в авиакатастрофе в 1973 г. - прим. перев.]и побаиваюсь, что закапаю слезами весь чертов лист. Я лежал в Калифорнийском университете из-за псориаза. У меня он с шести лет. Потом в двенадцать у меня нашли диабет, а во время последнего визита - еще и глаукому. Так что, как видите, тело у меня дрянное. Но, когда я прочел ваше письмо в газете, вы не представляете, насколько мне было стыдно за все то время, пока я себя жалел. Иногда я спрашиваю Бога - ПОЧЕМУ? Но на самом деле знаю, что это - часть общей картины. Когда я думаю обо всех достойных людях, которых встретил в больнице, то понимаю - оно того стоило... Знаете, когда вы вернетесь домой из больницы, вас многие будут приглашать зайти. Может быть, мы вместе выпьем кофе и, надеюсь, часть вашей прекрасной терпимости и веры снизойдет и на меня. Весь город молится за вас и я уверен, что и вы молитесь за нас. Молитесь, чтобы мы не превратились в тупых ослов, когда вы вернетесь. Одному Богу известно, насколько вы сильнее нас. Я знаю, что вы все преодолеете. Я в этом не сомневаюсь".



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 24842Unread post Didier
02 Feb 2018, 18:37

Пробуждение (окончание)
Я сидела, слушая Джима Кроче, и плакала. Я никогда не плачу от физической боли, только когда взбешена, особенно тогда, когда не знаю, кто или что меня бесит. Я была также ошеломлена потоком цветов и телефонных звонков. Эви вспоминала: "Каждый раз, когда телефон звонил, вы говорили: "Здравствуйте, о, я чувствую себя прекрасно, иду на поправку". Вы все время были радостной, даже когда испытывали сильную боль. Вы никогда не жаловались, никому из тех, кто звонил. Даже когда врачи спрашивали вас о самочувствии, вы отвечали: "О, я чувствую себя хорошо"". Мне нужно было оставаться приветливой и оптимистичной. Я не хотела выглядеть больной. Я не хотела, чтобы другие считали меня больной. Мои халаты должны были быть изящными, женственными и в пастельных тонах, которые шли мне больше всего. Мои волосы должны были быть ежедневно вымыты и уложены. Я сильно потела, вероятно, из-за лечения, и настаивала, чтобы мне постоянно меняли халат. "Как я выгляжу, Эви?" - постоянно спрашивала я. Макияж должен был быть безупречным, а улыбка - сияющей и ослепительной. Даже если, чаще всего, она была наигранной. До сих пор я не знаю, почему люди считают меня храброй. У меня была опухоль. Ее нужно было удалить. Для эффективного удаления пришлось делать ампутацию. Я была в благоговейном страхе, гадая, сумеют ли врачи удалить эту мерзость? Что если это такая разновидность рака, которая не удаляется хирургически? Тогда и позже я слышала реплики, наподобие: "Она ведет себя так, как будто ничего не произошло, как будто она ничего не лишилась". Отчасти я так пыталась предостеречь людей от жалости ко мне. Но я раньше усвоила урок принятия свершившегося факта, пригодившийся мне теперь. Четыре года назад молодой муж близкой подруги Энн погиб утром на железнодорожных путях в пределах видимости из ее дома. Они с Робертом были влюблены до безумия и у них было все, ради чего стоит жить. Потом я спрашивала Энн, как она могла смириться с безвременной смертью своего мужа. Тогда я считала, что не смогла бы жить после такой трагической потери. "А что оставалось делать, Ленор?" - рассудительно сказала Энн. - "Я должна была смириться с этим. Это произошло и ничего с этим поделать я не могла, поэтому мне пришлось смириться и жить с этим". Больше того, Энн ни за что не поменялась бы местами со мной, а я никогда не согласилась бы нести ее крест. Потерять мужа - да ни за что. Я бы скорее потеряла ногу, чем мужа. Имея выбор, мы всегда предпочитаем справляться с собственными проблемами, чем с чужими. Я рассказала эту историю одной из медсестер, Рут, полной седой женщине с решительными, уверенными манерами. Она удивила меня, заметив: "Ленор, я работаю медсестрой почти двадцать лет, но не встречала пациента, похожего на вас. Вашей позиции я не понимаю. Не истолкуйте меня неправильно, она изумительна, она невероятна, но я не могу ее понять". Я рассказала Рут, что всего два месяца тому назад я прочитала о младшем сыне сенатора Эдварда Кеннеди, которому из-за рака ампутировали правую ногу. "Как ужасно!" - думала я все это время. - "Он наверняка очень активный и атлетичный, - как он теперь будет заниматься спортом?" Но уже на прошлой неделе, всего через несколько месяцев после операции, я увидела фото, как он в Аспене катается на лыжах со своей семьей. "Рут, мне яснее, чем раньше, стало понятно, что каждый - богатый, бедный, молодой или старый - уязвим для болезней и несчастных случаев. Рут внимательно выслушала меня, не проронив ни слова. Затем она укутала меня, подсунув маленькую подушечку под рану и тихо вышла. Выходя, она обернулась и сказала, потупив глаза: "Не думаю, что я смогла бы это принять".
Мне придавало сил еще одно воспоминание. Я вспомнила свое недоверие, когда два года тому назад подруга сообщила мне, что вышла замуж за удивительного человека, который оказался ампутантом: он потерял ногу выше колена в мотоциклетной аварии. Я поняла все, когда повстречала его. Он был итальянцем, смуглым, красивым и отлично сложенным. Он ходил, слегка прихрамывая. Но привлекало не только его физическое совершенство, привлекала его личность, его поведение. В его манере входить в комнату было столько уверенности в себе. Как можно было не восхищаться этим человеком? Даже если бы он потерял обе ноги, это не имело бы значения. Он прошел через страшную аварию, годы пребывания в больнице, потерял ногу, но, в конечном счете, приспособился к своей судьбе. Он не сожалел о себе. Он не требовал снисхождения от других. Он был мужчина, мужчина до мозга костей. Вот чем восхищалась моя подруга, вот что увидела я и тоже восхитилась.
Я тоже хотела производить цельное впечатление. Я хотела быть полностью женственной, полностью сексуальной и невероятно привлекательной - такой, как старалась быть прежде, чем потеряла ногу. Я не хотела, чтобы говорили: "Вы помните, как Ленор делала то-то или то-то? Посмотрите на нее, бедняжку, теперь она беспомощная калека. Какая трагедия!"
После операции мой день начинался в шесть утра с осмотра, затем таблетка "Леводроморана" против пульсирующей боли в несуществующей ноге и завтрак в восемь. Над моей кроватью была перекладина, с помощью которой я могла сесть. Каждое утро доктор Лоуэри приводил группу врачей, которые осматривали мою рану. Они ощупывали здесь и там и произносили "прекрасно". Им нравилась моя приветливость, однако они не догадывались, что мое терпение уже на пределе. Днем я их уже с трудом выносила. Я описала острую беспощадную боль доктору Лоуэри. "Я полагала, что настолько больно не будет", - напомнила я ему. "Разрез будет болеть до тех пор, пока полностью не заживет", - ответил он. "Но у меня болит ступня", - настаивала я. - "Я ощущаю ступню". "Это пройдет спустя некоторое время". Но это не прошло никогда.
Потом наступало время умывания. Затем меня усаживали в коляску и спускали по лестнице в физиотерапию. Поездка на коляске была мучительной, потому что сидеть мне приходилось прямо на ране. Дважды в день я совершала болезненное путешествие в терапию, где молодой терапевт Стив учил меня ходить на костылях. Главное, чему мне хотелось научиться, это ходить по лестницам. Я объяснила Стиву, что все мои спальни - на втором этаже и добираться до них и обратно - мой главный приоритет. В лечебнице была также кухня, где пациенты учились готовить и подавать пищу на колясках. Я от этого отказалась. Я не собиралась готовить на коляске, я хотела делать это стоя, сначала на костылях, потом на протезе. Я не хотела даже учиться делать это по-другому.
За две недели пребывания в лечебнице Сент-Мэри я потеряла 30 фунтов [1 фунт = 0,45359237 кг - прим. перев.]. Мой нормальный вес составлял 125 фунтов, нога весила примерно 20, таким образом я потеряла дополнительно 10 фунтов и сейчас весила 95. Меня предупредили, что вес необходимо сбрасывать, насколько это возможно, весь остаток жизни. Для ампутантов существенно важно оставаться худыми. После потери ноги ампутант в полной мере испытывает влияние эффектов переедания и перепивания. Старики говорили: "Пьет, как будто бы у него деревянная нога", - к ампутантам это не относится. Некоторые ампутанты считают, что им нельзя пить, как прежде, и ограничивают себя несколькими порциями. Но если они продолжают есть, как раньше, они стремительно набирают вес. Как только они наберут вес, его все труднее и труднее сбросить. Для одноногого не существует возможности "выбегать" вес. Уцелевшее колено несет двойную нагрузку и испытывает большие перегрузки. Чем тяжелее становится ампутант, тем слабее становится его колено, и в один далеко не прекрасный день оно перестает разгибаться вообще. Новые привычки в еде и питье - первое правило для ампутанта-новичка.
Дни летели, но недостаточно быстро. Мне не терпелось возвратиться домой, увидеть моих крошек, мою семью и друзей. Я знала, что Джозефу тоже не терпится возвратиться на ранчо. Наши друзья-фермеры присматривали за его полями с тех пор, как он уехал из Трэйси, иногда используя собственных работников и оборудование, когда это было необходимо. Но Джозеф знал, что у них масса своей работы и не хотел злоупотреблять их любезностью. За несколько дней до выписки из лечебницы пришел местный протезист и обмерял мои бедра. Это нужно было для изготовления "седла", о котором мне говорили перед операцией и о котором я совершенно забыла. Протезист сказал, что "седло" будет затягиваться на моих бедрах и выступать с левой стороны, давая мне опору, так что я смогу сидеть и не выглядеть кособокой. Мне придется носить "седло", сказал он, до того времени, как я буду готова к установке протеза. Но как он мог точно измерить мне бедра, когда левое распухло почти вдвое? Он заверил меня, что учтет это при изготовлении "седла".
Еще через несколько дней он вернулся с хитрым приспособлением. Оно имело форму моего отсутствующего бедра и было изготовлено преимущественно из кожи и вспененой резины. Я была еще слишком слаба и болезненна, поэтому, когда он опоясал меня этим приспособлением, было больно. Более того, казалось, что оно мне совсем не подходило. Он посоветовал мне не беспокоиться, так как полагал, что через день-два отек спадет и приспособление встанет на место. Он сказал, что "седло" понадобится мне, чтобы лететь домой, благодаря ему я смогу сидеть прямо. Однако "седло" так никогда и не подошло мне как следует. Кроме того, оно было настолько неуклюжим, что я не могла одеть поверх него более или менее приличного платья. Я не носила его дома, я вообще его не носила. Вместо него я надела тугой пояс, который поддерживал мою рану и каким-то образом ослаблял боль. Чтобы создавать опору, я подкладывала маленькую подушечку до тех пор, пока смогла носить протез. Даже сегодня, когда я не надеваю протез, я использую тугой пояс и подушечку, когда сажусь или ложусь.
Пасха всегда была для меня особым днем. Но в эту Пасху я почувствовала, что давным-давно Христос воскрес из мертвых и мне дан второй шанс... жить. Я чувствовала себя жалкой и дрожащей. "Нога" корчилась и горела. Но я должна была пойти в молельню. Я одела длинный кремовый халат, подпоясанный розовой атласной лентой и красивую пасхальную шляпку без полей, присланную мне подругой. Вместе с Джозефом я прошла на костылях через длинный холл, который вел в молельню. Люди глазели. Эви рассказывала, что я выглядела такой счастливой, как будто оделась, чтобы идти в церковь в своем родном городе. Медсестры были поражены. "Я никогда не забуду силу, которую вы проявили в то пасхальное утро", - позже вспоминала Эви. - "Я и все остальные почувствовали присутствие Господа, который направлял вас в то утро".
Моя истинная вера в Бога должна была вскоре подвергнуться испытанию. Через пять дней мне предстояло путешествие домой, чтобы встретиться с друзьями и с семьей - на одной ноге.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25093Unread post Didier
05 Feb 2018, 18:31

Возвращение домой

Кого ты видишь, глядя на меня ?

Эви довезла нас с Джозефом до аэропорта Рочестера, чтобы мы улетели домой. Я подумала: неужели прошло только три недели с тех пор, когда я ехала этой дорогой? Снег уже полностью сошел. Дорога не казалась такой долгой и унылой, как три недели назад. Но как многое изменилось с тех пор. Прежде всего, я была одета в длинное вечернее платье, скрывавшее все, вместо короткого платья, в котором я прилетела. В то утро я провела долгое время в мучительных раздумьях, что надеть? От брюк я сразу отказалась, так как не хотела, чтобы пустая штанина болталась на ветру. Дневные платья были слишком короткими, а я не была еще готова открыто демонстрировать очевидное отсутствие конечности. Единственной альтернативой был длинный вязаный костюи-тройка, который Джозеф подарил мне на прошлое Рождество. Он был голубой с серебряной искоркой - мой любимый цвет. Когда я натянула юбку, чтобы посмотреть, как она будет смотреться на моей изменившейся фигуре, то вспомнила, что одевала этот самый костюм, когда мы с Джозефом танцевали наш последний танец. На глаза навернулись слезы, но я быстро их смахнула, пока Джозеф не заметил. Я не плакала из-за ноги, из-за боли, из-за чего угодно, так зачем же оплакивать наш последний танец? Как только я приспособила юбку на талии, то внимательно всмотрелась в свое отражение в зеркале. "Не так уж плохо", - сказала я про себя, - "в целом не так плохо. Как только мое бедро войдет в нормальный размер, я смогу выглядеть наполовину достойно. Нет, нет, я буду выглядеть вообще хорошо до тех пор, пока буду носить длинные платья".
В аэропорту я столкнулась с первым препятствием: как подняться по длинному крутому трапу, ведущему в самолет? Конечно, я практиковалась ходить по лестнице со Стивом, но компания "Нортвест Эйрлайнз" пользовалась совсем не такими широкими и короткими лестницами, которые были установлены в терапевтическом кабинете. Однако компания предлагала подъемник, хитроумное приспособление на четырех колесиках, катившихся по миниатюрным направляющим и предназначенное для перемещения лиц с инвалидностью вверх и вниз по трапу. После того, как мы с Джозефом скрепя сердце попрощались с нашим дорогим и любимым другом Эви, служащий аэропорта пристегнул меня к подъемнику. Я, все еще неистово машущая Эви на прощание, начала медленное движение к верху трапа. Там меня уже ждали Джозеф и стюардесса. Стюардесса подала мне костыли и проводила в салон первого класса. Доктор Лоуэри предполагал, что мы полетим первым классом, поскольку, как он сказал, мне понадобится больше места, и был совершенно прав. Мне нужно было много дополнительного места, поскольку я не могла сидеть прямо на ране. Какое бы я положение ни занимала, я всегда оказывалась на ней. Как можно сидеть иначе, чем на заднице? Смешно, но не было позиции, которая так или иначе не задевала бы поврежденных нервных окончаний. После операции я преимущественно лежала и не проводила много времени сидя. Я не могла читать, я не могла спать, из всего, что можно было делать, я могла только выпивать - вот я и пила. Каждый раз, когда стюардесса спрашивала, не желаю ли я еще стакан вина или коктейль, я отвечала утвердительно. Я пила, чтобы облегчить боль и продержаться до очередной таблетки "Леводроморана". Я старалась занять мозг мыслями о детях. Даниэлла была такой маленькой, когда я уехала, всего два годика. Помнит ли она меня? Я не могла дождаться момента, когда я снова ее обниму, поцелую толстенькие ручки и ножки, вдохну ее нежный детский запах. А Кристианна, моя маленькая блондиночка, с тонкими чертами лица и острым умом... Она достаточно большая, чтобы помнить меня с двумя ногами, какой будет ее реакция, когда она меня увидит? Я надеялась, что она не будет напугана, увидев меня... или то, что осталось от ее мамы. Я сразу выругала себя за эту мысль. "Как ты покажешь себя детям, как ты будешь держать себя, то и заметит Кристианна и так на тебя отреагирует", - сказала я себе. Джозеф почти всю дорогу спал. Он один из тех, кто в самолете засыпает, едва пристегнувшись к креслу. Это было к лучшему. Я не хотела, чтобы он заметил, насколько мне неудобно. В любом случае он ничего не мог с этим поделать.
Когда наша "птичка" доставила нас до места высадки, я искала лица Тони и Энн среди многих встречающих, которые толпились у выхода. "Вот они, милый, вот Тони и Энн. Поспешим на выход". В возбуждении я подпрыгнула и начала вставать. Джозеф удержал меня и сказал: "И куда же ты собираешься идти без костылей?" И тут я вспомнила, что не могу ходить без помощи костылей - тут Джозеф был прав. И что? "О, Боже", - подумала я, - я не смогу спуститься про крутым ступенькам самостоятельно. Мне опять придется пользоваться подъемником, я не хочу, чтобы Тони и Энн видели, как я спускаюсь таким невероятным способом". Всего три недели назад они подбросили нас в аэропорт и видели, как я по-девичьи легко взбежала по трапу в коротком платье. Теперь им предстояло стать свидетелями невероятной сцены, как меня пристегивают к креслу и спускают по трапу на летное поле. "Нет, нет", - сказала я вслух. - "Нет, дорогой, я спущусь по трапу самостоятельно, не в этом кресле". "Милая, не будь смешной. Сейчас ты не сможешь этого сделать - я имею в виду, пока не окрепнешь". Джозеф мягко взял меня за руку и помог усесться в кресло подъемника. Совершая медленный спуск по трапу, я могла наблюдать потрясение на лицах Тони и Энн... то самое выражение, которого я не хотела видеть. В первый раз после операции я горько расплакалась. Слезы текли потоком, скатывались по щекам, и я не могла их остановить. Тони и Энн выбежали из помещения для ожидания с натянутыми улыбками на сосредоточенных лицах. Когда они приблизились, они пытались поддержать меня и целовали со словами: "Все в порядке, Ленор, все в порядке". Я пыталась объяснить, что плачу не из-за ноги, а от досады, что им пришлось видеть, как меня спускают с борта в кресле с колесиками, словно калеку. Я хотела объяснить им, что я - все та же личность, которую они провожали три недели назад, что я не искалечена. Но отвратительное приспособление делало ложным любое утверждение, которое я пыталась до них донести, и заслоняло образ Ленор Мадраги, такой, как они видели ее в последний раз. "В следующий раз", - сказала я, сквозь всхлипывания, - "Я войду или выйду из самолета сама. Вот увидите!" "Зная тебя много лет, Ленор", - говорил мне позже Тони, - "я был уверен, что ты не захочешь, чтобы я видел, как ты сходишь с самолета подобным образом. Поэтому, как только я увидел, что тебя привязывают к креслу подъемника, мы отошли назад, пытаясь спрятаться от тебя. Но когда я зашел за угол и увидел, как тебя скатывают по трапу, я сам заплакал".
Служащий аэропорта с коляской уже ждал меня внизу и я села в нее. Энн настояла на том, чтобы самой везти меня по длинным коридорам к выходу из аэропорта. Джозеф и Тони отправились в багажное отделение забрать наши чемоданы и отнести их в машину. Казалось, все пялились на меня, ехавшую в коляске. Я подумала: "Наверняка они уставились на мое фантастическое платье или я сегодня выгляжу особенно привлекательной. Ох, нет, Ленор, хватит себя обманывать. Это проклятая коляска". "Давай избавимся от этой коляски", - сказала я Энн. - "Лучше я пойду на костылях". "Окей, Ленор, как тебе будет проще, но разве ты знаешь, как с ними управляться?" "Конечно, глупенькая, а чем, ты думаешь, я все время занималась в Рочестере?". Энн оттолкнула коляску в сторону и встала рядом позади меня. Думаю, она опасалась, что на самом деле я не умею ходить на костылях. К сожалению. я заметила, что люди все еще глазели на меня. "Скажи, очень ли заметно, что у меня нет ноги, Энн? Выглядит ли мое бедро непропорциональным? Скажи мне правду". "Клянусь богом, Ленор, совершенно незаметно, что у тебя чего-то не хватает. Выглядит так, как будто ты повредила ногу, катаясь на лыжах или как-нибудь еще. и костыли у тебя лишь временно", - ответила Энн. "Вот и хорошо, это именно то, что я хотела донести до всех: я повредила ногу и все это - лишь временное... неудобство".
Тони и Джозеф подъехали прямо к фасаду аэропорта, где мы с Энн их ожидали. Я запрыгнула на заднее сиденье рядом с Энн. Немедленно я растянулась на сиденье. "Ох, наконец-то", произнесла я вслух, - "я могу вытянуться и прекратить давление на культю... простите, я имела в виду свою рану. Я еще не придумала для нее названия. Я ненавижу слово "культя", а ты, Энн ?" Энн поколебалась и ответила: "Ну, не самое нежное название... но в общем правильно описывает ситуацию, не так ли?" "Согласна, но собираюсь придумать другое слово, Энню Другое слово, которым смогут пользоваться и врачи, и ампутанты. Новое слово в их словарях". Повисло неловкое молчание, затем Джозеф сказал: "Энн, помнишь черные замшевые сапожки, которые Ленор у тебя занимала, чтобы съездить на Восток?" "Да, помню", - ответила Энн. "Так вот, она привезла назад только один из них". Секундная пауза, и мы все разразились смехом облегчения. Тони и Джозеф с удовольствием погрузились в свои фермерские разговоры, а мы с Энн - в местные сплетни. Энн вспоминала: "Ты лежала на заднем сиденье, ворочаясь так, как будто пыталась найти удобное положение. Ты часто морщилась. Я знала, что тебе больно, но молчала, потому что ты не жаловалась, и я поняла, что ты не хочешь, чтобы я обращала внимание. После того, как мы немного поговорили о том, что происходит в Трэйси, ты попросила размять тебе ступню, которой не было. Я не могла понять, о чем ты просишь, но включилась в игру. Я спросила, где она сейчас и ты ответила, что у меня на колене. "Конечно, как глупо с моей стороны", - подумала я. Ты была справа от меня, значит твоя левая ступня оказалась бы прямо у меня на колене. И я начала массировать это пустое место. Я не шучу, Ленор, как только я начала двигать рукам так, как будто массирую твою ступню, мучительное выражение исчезло с твоего лица. Было такое впечатление, будто я действительно массирую твою левую ступню. Пока я живу, я не забуду эту поездку из аэропорта домой".
Как только мы свернули с шоссе на знакомую проселочную дорогу у Трэйси, я почувствовал радостное возбуждение. Я не могла поверить, что через несколько минут снова обниму своих дочек. По мере приближения к нашему большому старому дому, я поняла, что еще не имела возможности толком познакомиться с ним. Я не успела пожить в нем достаточно долго. "Ну и ладно", сказала я себе, - "теперь, слава Богу, я буду иметь такую возможность". Когда я вошла через переднюю дверь и оглядела удобную гостиную с высоким потолком и все предметы деревенской старины, которые я с удовольствием собирала и реставрировала, включая любимый предмет - дубовую каминную доску с круглым зеркалом в рамке, я ощутила колоссальное облегчение: я действительно вернулась домой. Не успела я войти в комнату, как услышала топот детских ножек и крики: "Мамочка! Мамочка" Ты дома!" Аннабель привезла их, зная, что я захочу их увидеть тотчас же по возвращении домой. Кристианна подбежала ко мне первой с распростертыми руками, пока я еще стояла в дверях. Я сразу поняла, что не смогу подхватить ее и идти с ней, поэтому поспешила к кушетке и только тогда заключила их в объятия, крепко прижав к себе, а они бормотали: "Все хорошо, мамочка уже дома, теперь все будет хорошо, мамочка дома". Кристианна первой заметила, что у мамочки чего-то не хватает. "Мамочка. а где твоя вторая ножка?" - спросила она. Доска начала теребить мою юбку, щупая маленькими ладошками пустое место. Она даже подняла юбку в усердных поисках ноги. Когда она не смогла ее найти, она спросила: "Мамочка, ты где-то забыла вторую ножку? Мамочка, вернись и поищи ее, пожалуйста, мамочка, вернись и найди вторую ножку". Мое сердце чуть не разорвалось: мое дитя не поняло, как оно могло понять... у мамочки нет ноги. Я попыталась объяснить, что ножка у мамочки сильно заболела и врачам пришлось ее отнять, чтобы я не заболела вся целиком. Но, быстро добавила я, скоро у мамочки будет новая нога. Даниэлла была слишком маленькой, чтобы что-то понять. Ее больше всего заинтересовали мои костыли и она радостно с ними забавлялась на полу рядом с моей ногой. Ее отсутствие ноги совсем не волновало, и сегодня она любит вертеться на "мамочкином пустом месте", где она чувствует себя уютно и безопасно. Моя дорогая свекровь подошла поближе и крепко меня обняла. Она повторяла, что Бог внял ее молитвам... Он вернул меня к семье, так что у ее сына будет жена. а у ее внучек - мать. Она обняла Джозефа. своего единственного сына и поспешила на кухню ставить кофейник. Она сочла, что все мы выглядим усталыми и нам не помешает чашечка кофе. На весь следующий год моя кухня стала вотчиной Аннабель.
Мы четверо - Тони, Энн, Джозеф и я поболтали немного - мы говорили о чем угодно, только не о моей утраченной ноге. Я была довольна. Эта тема мне совсем не нравилась и я хотела ее закрыть. Я хотела услышать о них, о наших общих друзьях, об их детях, обо всем, что произошло со времени моего отъезда. Во время беседы Кристианна не покидала моих рук. Она крепко держалась за меня, как будто боялась, что я снова могу исчезнуть. Даниэлла продолжала играть на полу, полностью поглощенная своими новыми деревянными "игрушками". Спустя некоторое время вошла Аннабель, принесла кофе и заметила, что я выгляжу исключительно утомленной и что мне следует подняться в спальню и лечь в постель. "Тони и Энн поймут", - заметила она. Я действительно устала и мне позарез была необходима болеутоляющая таблетка. Я поцеловала всех, пожелала спокойной ночи и начала подниматься по лестнице в спальню. Энн вспоминала: "Когда Аннабель упомянула о том, то тебе пора в постель, я подумала, как же ты будешь подниматься по лестнице? Многие из твоих друзей говорили о покупке подъемника или электрического сиденья, чтобы тебе было легче справляться с лестницей. Мы планировали установить такое приспособление до твоего возвращения, но нам не хватило времени. Так что, когда ты стала подниматься по ступенькам, у меня сердце к горлу подкатило. Ты словно прочла наши мысли и сказала: "Не волнуйтесь, ребята. Я практиковалась ходить вверх и вниз по лестницам в терапии". Зажав подмышкой два костыля, один поверх другого, и держась другой рукой за перила, ты ловко перешагивала с одной ступеньки на другую. А мы одобрительно кивали головой с каждым твоим шагом". Я знала, что каждый в комнате следит, как я поднимаюсь по лестнице, но это казалось несущественным. Это имело значение раньше, в аэропорту, когда я столкнулась с первоначальным потрясением тех, кто видел, как меня вывозят из самолета. Тогда это меня расстроило, но не сейчас и не потом. С каждым шагом по лестнице я чувствовала, как растет уверенность в том, что я изменю то выражение жалости, которое я увидела на их лицах ранее. Так почему бы им не увидеть сегодня вечером мою борьбу с лестницей? Скоро это станет легче и для меня, и для них. Добравшись до вершины лестницы, я подумала: "Слава Богу, я могу добираться до спальни самостоятельно". Я медленно переходила из одной комнаты в другую, интересуясь, как они выглядят сейчас. Сперва я включила свет в комнате девочек. Она выглядела такой же, как я ее запомнила. Через большие французские окна во всю стену открывался зрелищный вид на поля моего мужа. Для комнаты моих девочек я выбрала светло-зеленый, розовый и белый цвета. Покрывала гармонировали со складчатыми шторами и обоями. На распродаже я приобрела для девочек кровати и два старомодных комода. Самый красивый предмет - высокий шкаф с веретенообразными ножками был из приданого моей свекрови. Гостевую комнату я раскрасила в черный, желтый и белый цвета. Белые занавески в глазках элегантно свисали с высоких узких окон, из которых открывался вид на наших лошадей и их коррали. Старомодная кушетка из лозы и такие же кресла завершали убранство гостевой. Направившись в ванную и включив там свет, я чуть не подпрыгнула: я забыла о потрясающем цвете покрывавших ее изразцов. Но потрясение было из разряда приятных. Прежние владельцы дома облицевали пол и стены ванной плиткой двух оттенков сиреневого - светлого и темного, - обрамленной узором из желтых цветов с зелеными листьями. Я подобрала моющиеся обои и то тут, то там разбросала зеленый папоротник.
Порадовав глаз видом комнат второго этажа, я направилась в спальню, легла в кровать и увидела большие звезды, заглядывавшие в спальню через большое окно. Я лежала, смотрела в мерцающее небо и призывала Бога. Я поблагодарила Его за то, что мы с Джозефом благополучно вернулись домой, к семье. Я снова заверила Его, что готова выполнить промессу. "Пожалуйста", - молила я Его, - "только подскажи, в чем она может заключаться".



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25094Unread post Didier
05 Feb 2018, 18:32

Возвращение домой (окончание)
Первое утро в родном доме разбудило меня запахом только что сваренного кофе и дружеским теплом спальни. По звукам, доносившимся из кухни, я поняла, что Аннабель уже спустилась вниз и готовит завтрак для детей и Джозефа. Я проспала всю ночь, не принимая болеутоляющей таблетки. Возможно, думала я с надеждой, боль пошла на убыль. Врачи говорили, что однажды боль пройдет - как только отомрут нервные окончания. Однако нервные окончания, как я уже говорила, отмирали долгой и мучительной смертью. К сожалению, я заблуждалась. Худшее ожидало впереди. Джозеф чутко спал рядом со мной, опасаясь, что толкнет меня или причинит боль иным образом. Он встал рано, еще до того, как проснулась я. Я ничего не имела против. Джозеф, как и большинство фермеров, имел привычку забегать и выбегать из дому целый день. Для фермеров дом - не более, чем убежище от дневных дел и забот. Они приходят домой выпить кофе, позвонить по телефону, перекусить, вздремнуть и передохнуть от жары или от холода. Я всегда рада была прервать любое дело и посидеть с мужем и поболтать о ранчо, о детях или о планах на день. Иногда мы с детьми запрыгивали в пикап и ехали в поля посмотреть, как проклевываются ростки сахарной свеклы, как кукуруза выбрасывает метелки или готова ли к скашиванию люцерна. Этот способ ежедневного пребывания вместе вел к близости и единству в нашей семье. Мы выработали уважительное отношение к времяпрепровождению других. Я думала об опасении Джозефа случайно задеть меня. А чего он еще опасается? Нет ли у него сексуальных опасений? И какое будущее ждет нас в сексуальном отношении? Возможно ли, чтобы Джозеф отвернулся от меня? Сможем ли мы заниматься любовью, как раньше? Прежде, чем успеть все это обдумать, я услышала певучий голос моей подруги Мари, который ни с чем нельзя было спутать: "Ленор, мне подняться к тебе или ты спустишься ко мне?" Мы с Мари крепко обнялись. Она отбрасывала волосы с моего лица, словно мать своему ребенку. Прежде, чем мы успели поговорить или помолчать, я услышала, как по лестнице поднимаются другие посетители. Следующей вошла Элис и я почувствовала острый приступ зависти, пока она с трудом приближалась ко мне. Элис была беременна четвертым ребенком. Я припомнила, что Элис уже была беременна, когда я лишь пыталась забеременетьв третий раз. "Ох, как бы мне хотелось, чтобы у нас с Джозефом все повернулось по-другому", - сказала я про себя. Мы с Джозефом хотели иметь большую семью - четырех или пятерых детей. Я знала, что физиологически могу иметь детей, но выносить ребенка, имея половину таза, было очень трудно. Мне говорили, что, если я забеременею, мне определенно придется пересесть в коляску, и, скорее всего, три последних месяца беременности провести в постели. Но я не была уверена, что родить еще одного ребенка - это такая уж плохая идея. Весь следующий год я рассматривала возможность новой беременности. Увидев тем утром Элис, располневшую от беременности, на пороге одного из счастливейших событий в жизни, я чертовски завидовала. "О Боже", - подумала я, - "если бы я забеременела вместо того, чтобы обнаружить на ноге дурацкую опухоль". Но быстро отметя всякие "если бы", я приветливо улыбнулась своей дорогой и любимой подруге. Остальные столпились у двери спальни - Дженни, Глория и Энн. Все пятеро были замужем за друзьями детства Джозефа. Их мужья были португальцами и взрослели под влиянием тех же идеалов и привычек, что их отцы - в Португалии. Все эти мужчины, повзрослев, остались близкими друзьями. Все были заняты примерно одним и тем же, в одной местности и держались вместе. Но, думаю, их объединяло нечто большее, нежели сельское хозяйство. Это восходило к их отцам: "Быть мужчиной. Быть добрым католиком. Быть консерватором. Быть семьянином. Беречь и уважать друзей". Сквозь годы мы, их жены, также начали чувствовать друг к другу теплую и нежную привязанность, тем самым углубляя солидарность наших мужей. Мы сразу же начали болтать, смеяться, шутить. Я захотела показать им свой шрам, чтобы они сразу увидели, что в нем нет ничего уродливого или гротескного, как они могли предположить. Я пояснила, что отек на бедре скоро спадет, и я смогу выглядеть почти такой же хорошенькой, как раньше. Глория вспоминала: "Пока ехала к тебе, размышляла, как мне вести себя в твоем присутствии. Как вообще вести себя с тем, кто только что прошел такое разрушительное испытание? С тем, кого ты любишь, с тем, кого знаешь всю жизнь, кто всегда был оживленным, спортивным, полным жизненных сил. Я знала, что не должна была проявлять жалости в то утро, но не понимала, как этого избежать. На нас произвело гнетущее впечатление то, что случилось с тобой. Да и как могло быть иначе: в конце концов наши мужья дружили столько лет, наши дети вместе росли, мы путешествовали вместе. Наши жизни переплелись - даже мечты и надежды. У нас все должно было быть хорошо - и вдруг такой удар. То, что случилось с тобой - о таком можно было только прочесть в газетах, как о сыне Кеннеди, но оно не могло случиться ни с тобой, ни с членами твоей семьи или семей твоих друзей. Это не могло произойти рядом с твоим домом. Я пыталась представить, как ты сейчас выглядишь и что действительно осталось от твоего тела. Я знала, что должна владеть собой, что не должна допустить, чтобы на моем лице проявился ужас. Я надеялась, что ты задашь тон мне и остальным девочкам. Я подумала, что если изменилась ты, то изменимся мы все. Я рада, что ты с самого начала показала нам свой шрам. Ты хотела, чтобы мы убедились, что в нем нет ничего пугающего. Ты гордилась его чистой и четкой линией. После того, как я уехала, я размышляла, как ты сможешь делать даже половину того, что ты делала раньше. После того, как я увидела, как многого ты лишилась, я не могла даже представить, как ты сможешь снова ездить верхом, кататься на водных лыжах, бегать и танцевать. Я не могла представить, как ты будешь готовить обед на всю семью, а еще меньше - как развлекаться по обыкновению. Я размышляла, как бы будешь приспосабливаться к своему новому положению. Думаю, я больше беспокоилась о твоем моральном состоянии, чем о физическом. Всю дорогу домой я проплакала о тебе и о нас".
В то же утро, чуть позже, доктор Браковец зашел проведать меня. "Меня порадовал твой внешний вид", - сказал он. - "Ты очень бледна, а это хороший знак. Это значит, что врачи в Майо не злоупотребляли переливаниями крови. Врачи стараются никогда не восстанавливать предоперационный уровень крови. Наоборот, они стараются недолить порцию-другую, потому что с каждой новой порцией возрастает риск гепатита. Пациент естественным образом восстановит нужный уровень за пару недель". Доктор Браковец затем описал те исследования, которые мне придется пройти через три месяца, а затем проходить каждые полгода в течение пяти лет. Они включали рентгеновское обследование таза, длинных костей, позвоночника и черепа. Обследования были необходимы, чтобы обнаружить возможный рецидив рака. Психологически они были исключительно болезненными. Лежа под мощной рентгеновской установкой на холодном стальном столе, я слишком хорошо помнила, как радиологу понадобились считанные секунды, чтобы заметить ненормальность и одно слово, чтобы ее поименовать. Но доктор Браковец не беспокоили будущие обследования, он был больше обеспокоен количеством "Леводроморана", которое я принимала. "Но он мне необходим, доктор Браковец", - умоляла я. - "По-другому я не знаю, как прожить день". "Ленор, я понимаю, что после операции он был необходим, но сейчас его нужно заменить обезболивающими таблетками с меньшим наркотическим действием". Доктор Браковец прописал эмпирин с кодеином, которым я пыталась заменить "Леводроморан", но ненадолго. Эмпирин не помогал от боли. Поскольку я чувствовала беспощадную боль, терзающую левую ногу, постольку отказалась от эмпирина и возвратилась к "Леводроморану". Я убедила себя в том, что чем больше таблеток принимаю, тем большее облегчение получаю. Но это было не так. Чем больше я принимала бы, тем больше бы мне требовалось, таким образом началось бы непредвиденное путешествие в мир наркотических галлюцинаций. После того, как доктор Браковец ушел с выражением явной обеспокоенности на лице, я решила принять ванну. До момента, когда я окунулась в воду, я не представляла, что могу столкнуться с трудностями. "Ну, посмотрим, как это теперь делается", - подумала я про себя. - "Думаю, мне следует сесть на край, перебросить ногу и опуститься в воду". Это сработало. Горячая вода коснулась нервных окончаний, принеся долгожданное их онемение. Я обнаружила, что холодная или горячая вода всегда приносит облегчение боли, иногда являясь единственным средством для этого.
Я уже подумывала о новой ноге. Врачи говорили, что следует подождать около трех месяцев, прежде чем я смогу рассчитывать на протез, потому что примерно столько времени культя заживает до такой степени, становится настолько сильной, что выдерживает протез. "Но у меня нет культи", - подумала я. - "Наверное, врачи имели в виду, что должно зажить мое бедро". Я подсчитала, что к августу смогу уже подумать о протезе. Я не принимала во внимание то, что радикальность операции может вызвать трудности как с протезированием, так и с обучением ходьбе на протезе. Я была полностью уверена, что через три месяца начну ходить снова.
К одиннадцати утра я сильно уставала, ложилась в кровать и спала примерно до двух. Дневной сон стал частью моего режима на несколько недель. В два часа после пробуждения я принимала очередную таблетку болеутоляющего и горячую ванну. После этого я тщательно наносила макияж, опрыскивала себя духами, подбирала пушистый женственный халат и спускалась на костылях в гостиную к друзьям, которые заходили каждый день. В эти первые две недели поток родственников и друзей поднимался ко мне. Они приносили подарки, домашний хлеб и домашнюю еду. Они помогали по дому, по двору и с детьми. Некоторые подумают, что постоянный поток людей, приходящих и уходящих, был для нас дополнительной обузой. Это было не так. Я это любила. Эти поздние дни и ранние вечера скоро стали для меня любимым временем суток. Мне нравилось чувствовать, как живая беседа облегчает боль. Мне нравилось, что я могу почти забыть о потере ноги, пережить тяжелые часы, оставшиеся до приема очередной таблетки болеутоляющего, чувствовать себя нормально в компании очаровательных друзей. Я никогда бы не пережила этих самых тяжелых недель, если бы не поддержка друзей, не их уверенность, что я со всем справлюсь. Родственники и друзья наблюдали одинаковые перемены в моей внешности: "Когда ты вернулась домой после лечебницы, то представляла собой разительный контраст с той, какой была раньше. В прошлом ты всегда казалась крепкой, сильной, загорелой, полной безграничной энергии. Внезапно всего через три недели ты стала изящной, женственной, нежной, бледной. Но что нас больше всего удивляло, это то, что боль, через которую ты прошла, никак не отражалась на твоем лице. Мы все ожидали, что твое лицо покроется морщинами, глаза покраснеют и распухнут, под ними появятся черные мешки от слез о бессмысленности того, что с тобой произошло. Но на нем не было видимых следов ужаса, через который ты прошла. Мы постарели, пытаясь осмыслить, что с тобой произошло, и оттого, что вдруг осознали собственную уязвимость". По утрам друзья приходили, чтобы помочь с разной домашней рутиной. Мари особо вспоминает одно утро: "Ты выглядела так, как будто плохо спала накануне. Ты была очень, очень бледной. Твое лицо выглядело восковым. Мы немного поболтали. Ты подтвердила, что плохо спала ночью, и сказала, что не можешь понять, почему болеутоляющие таблетки действуют не так, как вначале. Ты упомянула, что, к нашему крайнему потрясению, этой ночью удвоила предписанную дозировку, но безуспешно. Мы поболтали еще немного, ты заверила нас, что это не из-за сильной боли, что ты чувствуешь себя хорошо, с каждым днем все энергичнее, что однажды нервные окончания отомрут и боль прекратится, может быть, даже в следующем месяце. Мы надеялись, что с тобой все в порядке. Затем мы с Дженни поднялись наверх, посмотреть, как застелены постели. Я была в то утро в коротких шортах и, поднимаясь по лестнице, чувствовала, как твои глаза следят за мной. Я почувствовала вину. Вину за то, что это у меня, а не у тебя, две сильных ноги, легко несущих меня вверх по твоей лестнице. После того, как мы с Дженни закончили, мы уехали. Ты проводила нас до входных дверей. Мы ехали по проселку к главной дороге и я еще раз обернулась. С поля я увидела, как ты все еще стоишь в дверях, бледная и покинутая, и смотришь на нас. Я испытала жуткое, необъяснимое чувство и всегда хотела понять, что ты тогда думала. Я надеялась, что ты не начинаешь жалеть себя, потом опять подумала о твоих болях и о том, как казалось, что они медленно нарастают вместо того, чтобы ослабевать. Я задавала себе вопрос: почему одному человеку выпало столько страданий?"
Я точно помню, о чем думала в то утро. Я думала: "Эй, девочки, подождите меня. Не оставляйте меня одну. Господи, не дай жизни пройти мимо!" Мои подруги были большим утешением, но мне нужно было больше, чем женское сопереживание. Была другая сторона жизни, без которой я не хотела остаться: восхищение противоположного пола. Я думаю, каждый нуждается в подтверждении и укреплении своей сексуальной сути и знала, что осознанно и неосознанно нуждаюсь подтверждении того, что я - женщина. Будут ли мужчины смотреть на меня с безразличием? Или с отвращением? Эта мысль глубоко потрясла меня. Мне нужно было, не прибегая к постели, мужское подтверждение того, что я желанна. Мои друзья-мужчины признавали мою привлекательность словами, особыми взглядами, любовью и приветливой дружбой. Я испытывала с их стороны все то же внимание, как будто ничего не изменилось. После двух недель, которые меня обслуживали родственники и друзья, я начала чувствовать себя виноватой. Долг жены - готовить пищу в доме и эти самоотверженные женщины не смогут готовить для меня до конца моей жизни. Таким образом, я заставила себя встать с кушетки, пойти на кухню и начать учиться готовить на одной ноге. Я понимала, что возврат к домашним обязанностям станет еще одним шагом к приданию ощущения нормальности нашей разбитой жизни. А мне хотелось именно нормальности, более, чем всего остального. Джозеф верил, что его жена хочет и может все, что придет ей в голову, поскольку она не воспринимала жалости других и не испытывала жалости к себе самой. После того, как я вернулась, Джозеф, приходя с полей, был вправе рассчитывать, что все будет, как раньше: кофе сварен, дом убран, дети чистые и веселые и еда готова. Он не рассчитывал, что моя свекровь и друзья будут ежедневно помогать в домашних заботах. Он просто хотел, чтобы я осознала: все, что я обычно делала до сих пор, я могу делать и дальше, неважно, каким образом. Как-то раз Джозеф заскочил домой попить кофе, рассчитывая, что я подам его, как я не раз делала в прошлом. Я торопливо вскочила с кушетки и на костылях поспешила на кухню налить ему чашку. Затем я попыталась на костылях принести ему горячий кофе. Чашка предательски раскачивалась у меня в руке. Джозеф, не двигаясь, ждал. Он вел себя так, как будто не замечал ни моего сражения с чашкой, ни моей растерянности. Когда я добралась до него, он взял чашку, поблагодарил и, не говоря больше ни слова, допил то, что осталось от кофе. Кое-кто из наших друзей был свидетелем этой сцены и пришел в ужас от увиденного: "В конце концов, Ленор на костылях, чего Джо ожидал от нее?" Благодаря тому, что мой муж ожидал от меня того, чего обычно, сегодня ему каждый раз достается полная чашка кофе.
Примерно через две недели пребывания дома мы с Джозефом занялись любовью. Естественно, что и родственники, и друзья интересовались и были обеспокоены именно этой стороной нашей жизни больше, чем другими ее аспектами. В прошлом бытовала шутка, что если ты проезжал мимо и увидел пикап Джозефа и машину Ленор рядом у дверей, то лучше не останавливаться. Много раз друзья забывали об этом предостережении, заходили через задние двери и орали: "Эй, есть кто-нибудь дома?" Если они не получали ни слова в ответ, то потом мы находили на дверце холодильника записку со словами: "Следующий раз, пожалуйста, запирайте дверь и вешайте табличку "Не беспокоить"". У нас были волнующие, здоровые и по-прежнему очень романтичные отношения друг с другом. Когда я была молоденькой девушкой, мне приходилось слышать заявления вроде этого: "После первого года замужества вы можете быть уверены, что романтика улетучится. Но не волнуйтесь: на смену ей придут еще более удовлетворительные чувства: забота, безопасность и стабильность". К счастью, после десяти лет брака у нас с Джозефом было и то, и другое. Мы наслаждались новизной и свежестью любви, которые с годами крепли, а не слабели. Возможно, так было потому, что мы оба были чутки к желаниям и потребностям друг друга, и взаимное удовлетворение было для нас высшей целью. В ту ночь я лениво понежилась в ванне с ароматическим маслом, расчесала волосы до блеска и позволила им ниспадать на плечи, одела самый сексуальный халат, который только у меня был, развернулась лучшей своей стороной... и вот тебе на! Я думаю, женщины имеют неправильное представление о том, что мужчины считают красивым, а что - нет. Женщины думают, что если ты не обладаешь свершенным физическим строением - лицо, грудь, ноги и седалище, - ты не будешь привлекательной для мужчин. В своей книге "Сперва ты плачешь" Бетти Роллин описывает, как рушилось ее мнение о своей сексуальности после мастэктомии. Она писала: "Я больше не считала себя привлекательной. Теперь я была испорченным товаром, и я это знала. Мне достаточно было знать, что я изуродована и деформирована. Если ты изуродована, трудно чувствовать себя сексуальной".
Для меня, в любом случае, чувствовать себя сексуальной во многом означало чувствовать себя красивой или, по меньшей мере, целой. Но я намеревалась не позволить операции изувечить собственное мнение о себе. Моя решимость сработала мне на пользу. Я спроецировала эту ночь на своего мужа. Я была по-прежнему нежна, женственна и готова к любви. Как мог он противиться? Другое соображение, позволившее мне высоко ценить собственную сексуальность, заключалось в том, чтобы поставить себя на место Джозефа. "Что, если бы он потерял ногу вместо меня?" - спросила я себя. - "Стал бы он менее привлекательным? Только в том случае, если бы шарахался от меня, стал угрюмым, замкнутым и лелеял свою непривлекательность. Но ведь он - воплощение мужественности, как я могу остаться бесчувственной к его притягательности?" Меня действительно удивляло только одно: как только мы начинали заниматься любовью, боль немедленно прекращалась. Я впадала в экстаз сразу в нескольких смыслах, вместо одного. Я не могла понять, почему во время секса моя нога совершенно не болит, но причиняет мне боль все остальное время. Возможно, это происходило потому, что мой мозг был непроизвольно полностью занят, подобно тому, как это происходило тогда, когда я была увлечена беседой. "Милый, знаешь, пока мы любим друг друга, моя нога совершенно не болит", - рассказала я Джозефу позже. "Что ж, дорогая, тогда придется тебе поработать сверхурочно". Так что наш первый совместный опыт не принес никаких мучительных последствий. Наоборот, последствия были прекрасны и подобны награде. Мы были готовы возобновить исполнение брачной клятвы "любить друг друга в здравии и в болезни" и, приняв наше новое положение, сделать шаг вперед в доказательстве истинности нашей любви.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25218Unread post Didier
07 Feb 2018, 18:08

Бис !

Полет, падение, подъем, парение - какой изысканный риск!

Каждый год Торговая Палата Трэйси спонсировала шоу "Мисс Трэйси" для женщин в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Победительница соревнования могла поехать состязаться на окружное шоу "Мисс Сан-Хоакин", а если выигрывала его - на ежегодное шоу "Мисс Калифорния". В 1974 г. шоу "Мисс Трэйси" было объявлено главным событием года, потому что к нему присоединялись еще два крупных мероприятия: выбор "Мистера Трэйси" и введение в должность функционеров Палаты. Я выступала в роли хозяйки двух предыдущих шоу и Джон Френсис, президент Палаты, держал меня в курсе событий, пока я была в Рочестере. "Кстати", - писал он, - "возможно, ты снова согласишься стать хозяйкой шоу в этом году". На третьей неделе моего пребывания дома Джон заехал, чтобы узнать, какое решения я приняла. Честно говоря, я беспокоилась, какое впечатление произведу на Джона без ноги. Я чувствовала, что, какого бы мнения ни были о моей внешности близкие друзья-мужчины, вряд ли с ними согласились бы все остальные. Джон хмыкнул: "Никогда особо не смотрел на твои ноги, Ленор. Меня больше привлекали сиськи [boobs - именно так, грубовато, изъясняется достойный джентльмен - прим. перев.] и лицо". Меня воодушевило, что Джон сохранил веру в мои способности провести шоу. Для него не играло роли, буду ли я это делать на двух ногах или на одной - лишь бы шоу имело успех. Единственным препятствием для меня казалось время. Оставалась всего неделя и я сомневалась по поводу своих болей. Мне совсем не хотелось мучиться на сцене на виду у всего города. Меня беспокоило, как я буду выглядеть на сцене, стоя на костылях, без другой поддержки; я опасалась упасть или, того хуже, что боль окажется настолько сильной, что мне придется сойти и уступить свое место кому-нибудь другому. Джон продолжал настаивать: "Без тебя, Ленор, это будет совсем не то. Ты справишься, я знаю, что справишься". Джон понимал, что если я появлюсь на публике, то уверенность в собственном теле, которая могла пошатнуться, только укрепится, а любые сомнения по поводу появления перед незнакомцами мгновенно развеются. Он оказался прав в обоих отношениях. После встречи с Джоном я поняла, что не только хочу организовать шоу, но и знаю, что делать. Я начала подготовку немедленно. Прежде всего я рискнула выйти на костылях и попробовать в первый раз после операции проехаться в собственной машине. Водить ее оказалось неожиданно легко. Я тотчас же поняла, насколько повезло, что мне ампутировали левую, а не правую ногу. Управляя машиной, я всегда пользовалась одной правой ногой, перенося ступню с газа на тормоз. Водить с одной ногой не было проблемой, труднее было сидеть на ране. Спасибо моей благословенной подушечке, она смягчила сиденье и позволила сидеть прямо при вождении. Выехав в первый раз на машине, я ликовала от собственной независимости: я могу добраться куда угодно без костылей и без коляски. Джо и его жена Джуди также посещали репетиции шоу, помогая и потакая мне. Я обучала участниц нанесению макияжа, наведению лоска и сценическому движению. Ничто не раздражало меня больше, чем эти прекрасные десять молодых женщин с двадцатью хорошенькими ножками, беспорядочно передвигавшиеся по подиуму с поникшими плечами и опущенными вниз лицами. Автоматически я запрыгнула на подиум и попыталась показать, как нужно ходить. Но как это сделать стильно и грациозно на костылях? С разочарованием я отбросила костыли и, покачивая бедрами, сделала попытку показать походку модели. Вышло не очень убедительно. "Ладно, девочки", - сказала я, до следующего года мне сделают новую ногу, вот тогда я покажу вам, как нужно ходить". Я была права насчет того, что снова буду ходить, но заблуждалась по поводу того, что это будет легко и грациозно. Через два часа работы с конкурсантками Джон и Джуди, ощущая, что чем дольше я стою, тем большую боль испытываю, стали настаивать, чтобы я ехала домой. Удивительно, но стоя я не испытывала никаких проблем с равновесием. Проблемой оставалась только боль. Казалось, что кровь приливает к краю моей раны в бесплодной попытке продолжить свой обычный путь по ноге, но, не найдя выхода, пытается мстительно прорваться наружу, причиняя мучительную боль. Я попросила прощения и поспешила домой, время от времени ослепляемая болью. Облегчение находилось только в маленьких бутылочках, выстроившихся в ряд на комоде за кроватью. Я этого не знала, но до самого дня шоу мои друзья сомневались, смогу ли я провести его. Мари зашла утром накануне шоу узнать, не может ли она чем-нибудь помочь. Я сидела на полу посредине гостиной, а вокруг были разбросаны напечатанные карточки с описаниями участниц. "Какой сегодня день, Мари?" - спросила я. Она ответила, что сегодня суббота. "Ох, отлично, тогда у меня куча времени написать это. Я думала, что шоу сегодня вечером". Мари удивленно посмотрела на меня. "Оно и будет вечером", - сказала она. - "Сегодня суббота, Ленор, и шоу состоится сегодня вечером". "Я испугалась", - рассказывала Мари. - "В первый раз после того, как ты вернулась из Майо, ты оказалась дезориентированной, не в курсе событий. "Ах, да, правильно", - сказала ты. - "Мари, ты не откажешься послушать эти описания участниц?" И ты начала зачитывать некоторые из карточек и спрашивать мое мнение. Звучало ужасно, и я так тебе и сказала. Как только ты закончила читать последнюю, то спросила: "Кстати, Мари, какой сегодня день?" Когда я добралась домой, то пошла прямо в сарай, где заканчивал работать мой муж. Я описала ему все, что происходило утром, не переставая думать: зачем Ленор насилует себя, зачем занимается этим дурацким шоу, ради чего? Она даже не знает, какой сегодня день. Мы еще не знали, что ты уже начала принимать все больше и больше болеутоляющих таблеток".
В тот вечер мои малышки все время сновали ко мне в спальню и обратно, пока я готовилась наряжаться. Я выбрала длинный шелковый летний наряд с красно-белым рисунком, который приобрела за несколько месяцев до того. Короткую блузу, завязанную узлом под грудью и не прикрывавшую живота, отлично дополняла длинная юбка, изящно струящаяся до пола. Мне понравилось сходство с Кармен Мирандой [известная бразильская певица и танцовщица - прим. перев.]. "Ага", - сказала я удовлетворенно своим дочкам, - "вот так будет отлично. Никто и не скажет, что у мамочки нет ножки". Я расчесала волосы и с одной стороны засунула в них красный цветок, гармонировавший с рисунком платья. Пока я тщательно изучала себя в зеркале, раздался визг девочек: "Папа вернулся!" "Ему следует поторопиться", - озабоченно подумала я. - "У него немного времени, чтобы собраться". Выбраться куда-то вовремя с мужем поздней весной или ранним летом было почти безнадежным мероприятием. Эти месяцы были самым горячим временем для фермера. Эти дни и ночи были полностью заняты подготовкой почвы и выращиванием урожая. Все общественные мероприятия, на которые нас приглашали, безусловно, отходили на второй план. Если я и посещала их, то чаще всего одна. После того, как весна и лето заканчивались, гонка прекращалась, и урожай дозревал до спелости и осенней уборки. Тогда мы с мужем получали возможность снова куда-то отправиться вместе. Джозеф стремительно вошел через задние двери, быстро принял душ и переоделся в костюм со своим любимым темно-синим клубным пиджаком. Меня всегда поражало, как он в один момент преображается из типичного калифорнийского фермера - в ковбойке, джинсах, сапогах и кепке-бейсболке - в респектабельного жителя пригорода. Как обычно, я подумала, что выглядит он сказочно.
Мы прибыли за несколько минут до начала шоу. Джозеф проводил меня за кулисы и уселся рядом с друзьями. Из-за кулис был виден стол с двумя удобными стульями. На столе стоял полный графин бренди и две коньячные рюмки. Один стул был поставлен для Стэна Стрейна, который всегда комментировал назначение чиновников Палаты. Трудно было угадать, кому предназначался второй стул. В углу его сиденья я заметила надежно прикрепленную маленькую подушечку. Я мысленно поблагодарила Джона за это маленькое удобство.
Чего Джон не знал, так это того, что я запила болеутоляющую таблетку его бренди. После обследования сцены я окинула взглядом аудиторию. Я никогда еще не видела танцевальный зал в Трэйси настолько переполненным. Некоторые из гостей ожидали введения в должность членов Палаты, некоторые - кого назовут "Мистером Трэйси", остальные готовились поддержать своих кандидаток в "Мисс Трэйси". Но я знала, что многие пришли из любопытства: действительно ли я появлюсь на сцене этим вечером. Мысли улетели в прошлое, в тот вечер, когда я последний раз появлялась в Трэйси, примерно два месяца тому назад. Мероприятие называлось "Десять наиболее красиво одетых женщин в Трэйси". Оно планировалось, как уловка местных магазинов, чтобы представить новые летние фасоны во время вечера-гала, включающего обед, танцы и демонстрацию мод. В тот вечер, пока я помогала женщинам переодеваться в задней комнате, одна из моделей устремилась ко мне и спросила, слышала ли я уже новость. Когда кто-то начинает фразу подобным образом, можно быть готовым к тому, что новость будет плохой. "Это Рой Делларинга", - выпалила она, - "у него рак и жить ему остался всего год". Последовал ряд взволнованных восклицаний: "Не могу поверить", "Он такой молодой, ему всего двадцать четыре", "Он только что женился на хорошенькой дочери Манкузо", "Господи, это не может быть правдой". Меня затрясло: "Что случилось, сначала Джиджи, теперь молодой Рой. Что, этот рак заразный?" Но через несколько минут мы отбросили в сторону удручающую реальность его болезни и продолжили модный показ. Нам это удалось потому, что это не был один из нас или ч*лен нашей семьи. Это не могло быть иначе... рак всегда поражает кого-то другого.
Две недели спустя этот ужасный демон добрался до меня. Я помнила, как молилась за Джиджи, у которого рак был диагностирован полгода назад, потом за Роя, так же пылко, как за себя. Мне казалось, что если один из нас справится с болезнью, то все трое получат шанс на выздоровление. Рой выжил после облучения кобальтом и химиотерапии, я - после радикальной операции. А Джиджи это не удалось. Я вспомнила дефиле, как я наслаждалась тем, как все глаза прикованы ко мне, как юбка взлетает, открывая ноги, как я выгляжу и ощущаю себя. Чувство потери внезапно пронзило душу и сердце. Как я буду выглядеть а этот вечер? Как я буду себя чувствовать?
Кто-то завопил: "Две минуты до шоу!" Я начала нервничать по поводу того, как я выйду на сцену на костылях, и пугаться того, что споткнусь и упаду. Я могла вынести почти все, только не падение на глазах всего Трэйси. Вид Ленор Мадраги, не устоявшей на сцене, произведет тягостное впечатление на каждого. Жалость будет абсолютной. До этого дня для меня и для других ампутантов случайное падение в присутствии других означало такое разочарование, которое трудно было представить. Это означало не физическую, а эмоциональную боль, уязвленную гордость. "Черт побери, да почему я должна падать на глазах всех этих людей?", - это глубоко задевало и вызывало слезы на глазах жертвы.
Участницы конкурса и я чуть не подпрыгнули, как только раздался голос Стэна Стрейна, объявлявшего программу вечера. "Позвольте мне представить молодую леди, которая смелостью превосходит Национальную футбольную лигу и новую Мировую футбольную лигу вместе взятые... вернувшуюся из водоворота событий... и, заверяю вас, мы счастливы ее возвращению..." Я отчетливо слышала речь Стэна Стрейна из-за кулис. Я была рада этому, потому что мне нужно было успокоиться за то время, которое требовалось, чтобы подняться на сцену. "Знаменитого в Трэйси и Банта консультанта в области моды..." - продолжал Стэн. "Лучше мне идти сейчас", - мелькнула мысль, - "пока он не закончил представлять меня". "Окей, девочки", - объявила я, - "пора. Будьте самыми хорошенькими, будьте самыми обаятельными и улыбайтесь, несмотря ни на что!" Кто-то добавил старое театральное пожелание: "Сломай ногу!" "Разговорчивая ведущая колонки в "Трэйси Пресс"..." Как только я достигла основания лестницы, то поняла, что у меня появились проблемы. На сцену вели шесть крутых ступеней без перил. "Бывшая дублерша итальянских кинофильмов..." Капли пота начали срываться со лба: "Как мне подняться по этим ступенькам без перил? Они слишком узкие". "Звезда клиники Майо... жена фермера... мать двоих детей..." Конкурсантки смотрели на меня и начинали чувствовать неловкость. Я знала, о чем они, скорее всего, думают: "Чем мы можем ей помочь?.. Если мы предложим помочь подняться по лестнице, не оскорбится ли она?.." Никто не двигался. "Самый острый язычок на Западе..." Ничего другого не оставалось. Я положила костыли и поползла по лестнице на руках и одном колене. Красно-белая юбка запачкалась, но это уже было неважно. Я должна была подняться на сцену самостоятельно. Я достигла вершины и присела на момент, возвращая самообладание. Затем я попросила: "Швырните мне сюда костыли, девочки, живее!" "Леди и джентльмены, миссис Джо, Ленор Мадрага!"
Я быстро отряхнула юбку, смахнула пот со лба тыльной стороной руки и, молитвенно перекрестившись, пошла по сцене с самой широкой улыбкой, на какую была способна. Я медленно продвигалась к середине сцены. Публика начала аплодировать. Аплодисменты быстро переросли в овацию, которая длилась несколько минут. Стэн поцеловал меня, присутствующие начали меня обнимать, стихийно выражая теплоту и любовь. Я была поражена. Друг, присутствовавший в зале, вспоминал: "Когда ты вышла в тот вечер на сцену, зал был заряжен огромным количеством эмоционального электричества. Каждый хотел увидеть Ленор, посмотреть, как она будет вести шоу, насколько она действительно сильна. Сегодня, если ты спросишь любого из тех, кто там был, кто победил в конкурсе, рискну предположить, что девяносто пять процентов из них этого не вспомнят. Но что удивительно, мы знали, что ты была хозяйкой шоу в прошлом году, и после того, как угодила в ад, смогла вернуться и безупречно провести представление". Если я смогла вызвать такую реакцию зрителей, просто появившись на сцене, словно забыла о своем увечье, то представьте, чего я могла бы достичь в будущем. Все, что требовалось, это храбро не обращать внимания на свое состояние, храбро жить с ним и храбро показывать всем, что я не радикально изувеченная персона, а просто женщина, которая внезапно обнаружила маленькую неприятность, но не позволила ей отягощать себя. Я знала, что, придерживаясь такой позиции, заработаю себе уважение, а жалость достанется кому-нибудь другому. Я была уверена также и в том, что жалость со стороны других может быть такой же разрушительной, как и бедствие само по себе. Если эту жалость допускает сам инвалид, то это высшая форма унижения - жалость к самому себе. Как только человек навлекает на себя позор жалости к самому себе, он теряет уважение не только друзей и близких, он теряет самоуважение. Любое желание вернуться к нормальной жизни постепенно хиреет до предпочтения безопасности убогого мирка инвалида. Он становится неудачником, а неудачников никто не любит, аплодируют только победителям. В этот вечер я была победителем, я смогла заставить себя выглядеть хорошо и провести шоу. Но я оставалась неудачником в другой безмолвной борьбе - с болью. По мере того, как развивалось действо, возрастала моя боль. Я старалась поменять положение, чтобы не сидеть прямо на ране, но безуспешно. Мои страдания не были заметны никому, кроме Стэна. Он знал, но ничего не говорил об этом, просто облегчал мои задачи, перехватывая инициативу, когда это было необходимо. Стэн закрыл шоу в тот момент, когда боль казалась непереносимой: "Благодаря множеству людей мы смогли провести шоу, подобное этому, к вашей радости..." "Поторопись, Стэн", - мысленно просила я, - "мне нужно встать со своей раны, я не могу больше терпеть". "Нужна была особенная личность, способная это сделать, несмотря на проблемы", - продолжал Стэн, - "вы можете представить, что у нас с Джоном Фрерихсом получилось бы без помощи и содействия Ленор Мадраги..."
Джозеф ждал меня в кулисе и помог спуститься с лестницы. Он спросил, не хочу ли я присесть, пока зал готовят для танцев. "Нет, милый, пожалуйста, давай просто погуляем. Я насиделась. Как у меня все получилось? Как я выглядела? Ты заметил, как мне было больно? Скажи мне правду, милый, прямо сейчас!" "Ты была прекрасна", - вот все, что он ответил, и этого было достаточно. Спустя некоторое время заиграла музыка, и пары начали заполнять танцпол. Вдруг Джозеф извинился, сказав, что хочет выпить. Я уставилась в пол, чтобы никто не увидел, моих страданий по поводу того, что Джозеф не может танцевать со мной.
Во время первого танца я постаралась оторвать глаза от пола и с улыбкой посмотреть на танцующие пары. "Могу ли я пригласить вас на танец, мадам?", - услыхала я позади себя. Естественно, я не восприняла приглашение на свой счет и поэтому не обернулась. "Моя дорогая, могу ли я рассчитывать на следующий танец?" А вот этим преувеличенно изысканным "мой дорогой, моя дорогая" мы с Джозефом часто поддразнивали друг друга, и я поняла, что приглашение на танец исходит от моего галантного супруга. "Благодарю, мой дорогой", - ответила я, - "но ноги меня просто убивают". Джозеф не стал ни смеяться над моим отказом, ни принимать его. Одним гигантским взмахом он поднял меня на руки и поставил на паркет, не обращая внимания ни на мои возражения, ни на окружающих. Он плотно прижал меня к себе и мы начали танцевать, сначала медленно, чтобы я уловила чувство равновесия, двигаясь на одной ноге. Я не могла поверить, что испытываю изысканное удовольствие от ощущения тела Джозефа, прижатого к моему, что мы действительно танцуем вместе. Легкость, ритм, сплетение ног, все радости, которые я считала утраченными навсегда еще в Миннесоте, в один момент возродились здесь, на паркете в танцевальном зале Трэйси. Мы с мужем были настолько поглощены танцем, что не замечали, как пары останавливались и окружали нас. И когда оркестр закончил играть, мы оказались посреди толпы, неистово аплодировавшей и кричавшей "Бис! Бис!"



User avatar

Bazil
Старожил
Posts: 514
Joined: 01 Sep 2017, 23:35
Reputation: 283
Sex: male
Has thanked: 698 times
Been thanked: 630 times
Russia

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25334Unread post Bazil
10 Feb 2018, 10:39

Didier писал(а): ↑01 фев 2018, 07:57
Дункан, видишь, а кому-то не нравится :wink: Но уже самому интересно.

Didier, вы прекрасный переводчик, и материал хорош. А эти кто-то, кому не нравится, случайно не vsegda?



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25382Unread post Didier
10 Feb 2018, 17:48

Уважаемый Bazil, да какая разница, кто это был? Это форум, кому-то что-то нравится, кому-то что-то не нравится, это естественно. Рад, что Вам и еще нескольким приятным и адекватным людям это нравится, рад что, судя по количеству прочитавших этот материал, он вызвал интерес, рад, что сам непрерывно совершенствуюсь (мне приходится по долгу службы иметь дело с совершенно иными диалектами, текстами и совершенно иной лексикой). Единственное, чему я не рад, так это хамским высказываниям, от кого бы они ни исходили и кого бы они ни касались. Но это же не о нас, правда? :hi:



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25383Unread post Didier
10 Feb 2018, 17:49

Эта боль без имени
Некому слушать,
Некому слышать
Голос одиночества,
Ужаса голос.


Позже вечером, лежа в постели, я пребывала в совершенной эйфории. Я действительно была ведущей "Мисс Трэйси" от начала и до конца. Я действительно танцевала на одной ноге! Но, пока я лежала рядом со спящим мужем, моя радость была внезапно сведена на нет мучительной болью. Я поняла, что побеспокоила нервные окончания слишком долгим сидением и стоянием. "О Боже", - подумала я, - "где же золотая середина?". Я прибегла к эмпирину с кодеином, подумав, что уже приняла слишком много "Леводроморана" вечером. Около часа я ожидала хоть какого-то облегчения... и ничего подобного. Я снова приняла таблетку наркотика. Всю ночь я делала невероятные усилия соблюдать предписанный четырехчасовой интервал между таблетками, но с затуманенным наркотиком сознанием это было крайне трудно. С нарастанием боли нарастало желание от нее избавиться. А это означало глотать следующую таблетку через час или два, игнорируя предостережения доктора Браковца и инструкцию на пузырьке: одна таблетка каждые четыре часа при необходимости.
В тот вечер сформировался шаблон, который вел к возможной наркотической зависимости. В это время беспорядочного глотания таблеток ночи казались длиннее, боль мучительнее, а молитвы - горячее. Лежа рядом с мужем и корчась от боли, я собирала остатки воли, чтобы не разбудить его и не попросить помощи... или сочувствия? Я хотела, чтобы он знал, через какие мучения я прошла, насколько отважной я оказалась, не проронив ни стона, ни жалобы. Единственное, что удержало меня от ночных жалоб мужу, это понимание того, что если я поддамся фантомной боли, рано или поздно она меня полностью уничтожит. Я понимала также, что я одна могу бросить ей вызов и победить. Ты не можешь сказать: "Вспомни, как болела твоя нога, когда ее отрезали". Если кто-то не испытал фантомной боли, как ему можно что-то рассказать о ней? Иногда в раздражении мне хотелось заключить с ней сделку: "Ладно, если все так плохо, как прошлой ночью, я могу с этим смириться. Но зачем злоупотреблять моим терпением?" К утру боль немного стихала, оставляя ощущение покалывания в несуществующей конечности. Я старалась лежать неподвижно, наслаждаясь минутной свободой, потому что знала: стоит пошевелиться или встать, резкая, пульсирующая боль вернется. И когда это случалось, я испытывала депрессию. "Я же только что проснулась", - взывала я к Господу. - "Как мне прожить этот день и следующую ночь?" Не сдаваясь, я запрыгывала в ванну ради облегчения боли, одевалась, спускалась вниз, кормила семью, проводила день в обычных делах и пыталась справиться с болью. Я знала, что, если сдамся, если начну жаловаться и жалеть себя, это окончательно разрушит мое самоуважение и развеет уважение родных и друзей.
Много позже я узнала, что не была одинокой в своих страданиях. Муж признался, что у меня был молчаливо страдавший партнер, лежавший рядом. Я спросила его, почему он решил оставаться неподвижным все эти бесконечные ночи, не повернулся ко мне, не обнял, не утешил меня в страдании? Он ответил, что от него потребовалось изрядное самообладание, чтобы не повернуться ко мне и не попытаться утешить. Он знал, что я сама должна была справиться с болью. Он знал также, что не сможет ничем облегчить боль и что сочувствие только усугубит проблему. Он сказал, что надеялся лишь на то, что боль уменьшится, потому что врачи так уверяли нас, и это требовало времени. Иногда на протяжении дня, измученная постоянной болью, я срывалась: "Чертова боль! Да оставишь ты меня хоть когда-нибудь?" "Но разве сегодня не лучше, чем неделю тому назад?" - спрашивал Джозеф. - "Или месяц тому назад?" Я вынуждена была согласиться: боль была слабее, чем неделю или месяц тому назад. Но при этом разница была минимальной. Постоянство боли делало ее непереносимой. Четырьмя годами позже доктор Лом Элтерингтон, адъюнкт-профессор клинической анестезии медицинского центра Стэнфордского университета описал мне затруднительное положение пациентов с хроническими болями, которого мне едва удалось избежать. Создавалось впечатление, что для этих лиц боль становилась центральной темой их жизни. Чаще всего для них боль из обычной телесной травмы с годами становилась более важным отягощающим обстоятельством, чем все остальное. Для облегчения боли они начинали принимать наркотики, и вскоре им требовалось все больше и больше анальгетиков. Подсознанию не надобилось много времени, чтобы усвоить следующее: для того, чтобы получать больше наркотиков, боль должна усиливаться. Создавалась ситуация кнута и пряника. Чтобы получать облегчение, нужно было ощущать боль, а чем сильнее боль, тем больше облегчение. Но зачастую облегчение боли было очень поверхностным. Пациент начинал ощущать эйфорию от наркотика и избегать социума. Через короткое время он начинал использовать свою боль для манипуляций. Рвались межличностные отношения, потому что пациенту казалось, что для удержания супруга/супруги и друзей им нужно постоянно напоминать о своей боли. Вскоре членам семьи и друзьям становилось невмоготу об этом слышать. Они начинали чувствовать себя виноватыми, потому что ничего не могли с этим поделать и поэтому стремились скрыться. Тем временем боль становилась для пациента единственным мотивирующим фактором образа жизни, что вело к распаду семьи и, в конечном итоге, к недееспособности. Проблема становилась разрушительной, несмотря на то, что первоначальное телесное повреждение могло быть незначительным, и сочетаться с тяжелой депрессией, тревожностью и манипуляциями, именуемыми Стейнбеком из Калифорнийского Университета в Лос-Анжелесе "болевым поведением", что модифицирует каждое действие и мысль в жизни пациента. Вскоре я поняла, что если занималась какой-нибудь деятельностью во время приступов, боль была менее заметной. Пока я кормила детей, мыла посуду или застилала постели, мозг, казалось, не замечал боли. Как только все было готово и я садилась передохнуть, боль внезапно возвращалась. "Почему всего несколько мгновений назад, убирая посуду, боль не так меня беспокоила", - задавала я себе вопрос. Доктор Элтерингтон подтверждал мою догадку: "Для пациентов с хронической болью важно быть настолько деятельным, насколько это возможно, даже во время приступа. Чем больше он делает, несмотря на страдания, тем слабее будет его боль. Если пациент с болью попытается находиться вне постели, скажем, час, вместо того, чтобы лежать 16 часов в постели, его боль никуда не денется, но уровень его функциональности будет выше".
Нет, я не плакала при муже этими одинокими мучительными ночами, я плакала беззвучно и беззвучно молилась. В конце июня я была доведена до отчаяния. Я потеряла счет таблеткам обезболивающего, которые принимала днем и ночью. Я была растеряна, подавлена и не могла понять, почему мои чудодейственные маленькие таблетки перестали помогать. Мои дневные посиделки начинались раньше и оканчивались позже. Я стала пить много красного вина и настаивать, чтобы друзья задерживались подольше составить мне компанию до тех пор, пока я поднималась наверх, чтобы провести еще одну мучительную бессонную ночь. Один из друзей вспоминал: "Неделя проходила за неделей и мы все начали замечать в тебе странные изменения. Глаза вдруг затуманивались, как будто их затягивало тонкой прозрачной пленкой. Когда с тобой разговаривали, ты, казалось, не слушала и смотрела сквозь нас. Казалось, что твое внимание замыкало накоротко". Поскольку мое лекарство было наркотиком, а не барбитуратом, алкоголь хорошо с ним сочетался, взаимно усиливая эффект. Так я скатилась до употребления все большего и большего количества вина.
Однажды утром, после долгого глотания таблеток, сопровождаемого мучительной болью, я позвонила в клинику Майо и попросила пригласить доктора Лоуэри. Мне сказали, что он сейчас выехал из страны, поэтому я согласилась поговорить с доктором Джергинсом, одним из молодых врачей, ассистировавших доктору Лоуэри при операции. Я попыталась объяснить доктору Джергинсу, что боль у меня усиливается вместо того, чтобы ослабевать. Я не утаила того факта, что не знаю, сколько таблеток болеутоляющего принимаю в день и в час. Он был удивлен и сказал, что я должна принимать всего одну таблетку перед сном. Он говорил, что если я буду продолжать принимать так много болеутоляющего, неизбежно разовьется наркотическая зависимость. Закончил он словами: "Мы сделали операцию и исцелили вас, но дальше вы должны пройти через это самостоятельно". Я не смогла последовать совету доктора Джергинса. Я попыталась принимать только одну таблетку болеутоляющего перед сном, но вскоре мне стала необходима еще одна таблетка.
На следующее утро, находясь на грани истерии, я позвонила доктору Браковцу. "Вы знаете, что меня нельзя назвать нытиком или ипохондриком", - начала я. - "Пожалуйста, доктор Браковец, помогите мне, еще одной ночи непрерывной боли я просто не вынесу. Я пила болеутоляющие таблетки, прописанные в Майо, я пила болеутоляющие таблетки, прописанные вами, я пила аспирин, успокоительное, все, до чего могла дотянуться - и ничего, ничего не помогало от боли. Пожалуйста, доктор Браковец, помогите мне, вы врач, вы наверняка знаете, чем еще можно облегчить мою боль". Я непроизвольно всхлипнула: "Ох, пожалуйста ! Пожалуйста, доктор Браковец, помогите мне!". Доктор Браковец немедленно отозвался: "Вы уже принимаете самый сильнодействующий препарат. Если вам нужно все больше и больше таблеток после операции, я полагаю, что у вас возникает проблема. Я пытался объяснить, что боль уменьшается, но вы этого не замечаете по причине влияния наркотика. Я также говорил вам, что для усиления боли нет объективных причин, ваша операционная рана хорошо заживает, никаких внешне видимых осложнений вроде инфекции не заметно, поэтому вы не должны были испытывать таких неудобств, о которых говорите. Раз все заживает должным образом, то я могу предположить, что возрастающая боль, о которой вы говорите - от привыкания". Болевой порог для каждого пациента индивидуален и некоторые врачи считают, что у некоторых людей в действительности больше нервных окончаний, чем у других. Поэтому при радикальных ампутациях реакции пациентов разительно отличаются. Некоторые почти не испытывают фантомных болей. Но есть еще один важный психологический элемент. Врачи сообщают, что пациенты, которым заранее сообщили, что после операции в течение двух или трех месяцев будет очень больно, и боль можно будет ослабить медикаментами, но не устранить совсем, легче переносят боль. Но мне перед операцией сказали, что очень больно не будет. Это дало мне совершенно иной психологический настрой. Мой естественный болевой порог, вероятно, был низок. Боль оказалась сильнее, чем я ожидала, и это, возможно, породило подсознательный страх, что что-то пошло не так, как ожидали врачи: то ли рана не заживала, то ли вновь появилась опухоль. Чтобы противостоять этим мыслям я глотала таблетки и паниковала, когда они перестали помогать.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25384Unread post Didier
10 Feb 2018, 17:52

Эта боль без имени (продолжение)
После той утренней беседы с доктором Браковцем я все еще не была уверена, что с болью ничего нельзя поделать. В отчаянии я попробовала акупунктуру. Длинные тонкие иглы вкалывали в основание позвоночника, туда, как объяснял врач, где располагались нервные окончания, ведущие к левой ноге. Мне сказали, что акупунктура не снимет фантомную боль полностью, но может ее облегчить. Иглы были соединены с машиной, пропускавшей ток для стимуляции нервов. Я пыталась сосредоточиться на энергии, передаваемой от машины через иголки к моей спине. Я думала, что позитивные мысли помогут лечению. В тот день я впервые за месяц спокойно заснула. Однако после пробуждения боль возобновилась и была такой же сильной и жестокой, как и раньше. "Черт побери, эти иголки не работают", - подумала я. - "Проклятье!" В полном разочаровании я проглотила еще одну таблетку болеутоляющего.
Следующее утро стало для меня поворотным пунктом. Готовя завтрак семье, я мимоходом глянула в окно и к своему удивлению не заметила гор, вид на которые открывался из кухонного окна. Я поморгала и потерла глаза, пытаясь сфокусировать зрение. Когда я их снова открыла, горы внезапно появились, великолепные и отчетливые, как всегда. Потом мое внимание отвлекли дети, и когда я снова повернулась к окну, горы снова исчезли. "О Боже!" - спросила я себя. - "Неужели я теряю зрение?" Я была смущена, напугана и находилась, безусловно, под влиянием своих маленьких таблеток. Позже позвонил доктор Гловер и спросил, не могу ли я зайти к нему прямо сейчас? Моя подруга Глория подбросила меня к нему. Бдительный местный фармацевт позвонил и доктору Гловеру, и доктору Браковцу по поводу количества болеутоляющего, которое я получаю. Доктор Гловер не знал, что я получила рецепты от обоих, и был встревожен. Он полагал, что боль в какой-то степени может сохраниться всю жизнь, но если мои потребности в таблетках возрастали так быстро, кто знал, что могло случиться в будущем? "Меня встревожила в тот день ваша внешность", - вспоминал доктор Гловер. - "Кожа землистая, лицо потухшее. Всего пару недель назад вы были энергичной, хорошенькой, острой, как булавка, а в тот день вас как будто подменили. Рассуждали вы совсем не так, как обычно, одеты были кое-как, вели себя соответственно. Я подумал про себя: "Великий Боже, бедная девочка угодила в наркотическую зависимость". Я знал, что есть лишь один способ избавить вас от этого - голая правда". "Но мне больно, доктор Гловер", - простонала я. "Я не в восторге от того, что вам больно", - ответил доктор Гловер, - "но мне еще меньше нравится то, что вы становитесь наркозависимой". Затем доктор Гловер заговорил очень жестко: "Ленор, лучше бы вам умереть от рака, чем стать наркозависимой. Если вы решитесь на борьбу с наркозависимостью, это будет величайшая битва в вашей жизни. Вам понадобится помощь родных и друзей. Я хочу, чтобы вы рассказали им всем, что пытаетесь отказаться от наркотика и вам нужна моральная поддержка. Вам нужно, чтобы они делали вам массаж, разговаривали с вами, выводили гулять, делали все, чтобы отвлечь вас от боли и болеутоляющих таблеток. Честно говоря, если вы не откажетесь от наркотика сегодня, сейчас, то вскоре потеряете гораздо больше, чем уже потеряли - сначала самоуважение, потом - жизнь". Я была потрясена его словами, они все время отдавались в моем мозгу: "Лучше бы вам умереть от рака..." Последнее, что я сказала доктору Гловеру в тот день, это то, что Всевышний уже помог мне, поэтому я попрошу Его помогать мне и дальше. "Я чувствовал, что вы действительно собирались сделать то, что пообещали, и обойтись без таблеток, но, если честно, у меня не было особой уверенности в том, что еще не слишком поздно", - вспоминал потом доктор Гловер. - "Редко можно найти того, кто принимал такую дозу наркотика, как вы, и нашел в себе достаточно сил и мужества отказаться от него".
Доктор Гловер обратился к Глории и спросил, крепко ли она дружит со мной. "Если да, сразу же отвезите ее домой и помогите отыскать все пузырьки с лекарством, которые только есть в доме. После того, как вы обыщете весь дом, проверьте еще раз самостоятельно, не припрятала ли она хоть одну таблетку". Он предупредил, что, если в доме останется хоть одна таблетка, в минуту слабости я смогу найти ее и принять. Он сказал, что я могу впасть в отчаяние, испытывая мучительные симптомы наркотической ломки, и принимать все, что попадется мне под руку, чтобы облегчить боль. Когда Глория убедится, что таблеток в доме не осталось, она может забрать их к себе домой и там уничтожить.
Пока мы ехали домой, голова у меня шла кругом и я была в ужасе. Я абсолютно ничего не могла сделать, чтобы помешать расти опухоли внутри меня, но с привычкой к наркотику кое-что могла сделать, и это кое-что было - выбросить таблетки. Когда мы добрались до дома, то последовали инструкциям доктора Гловера, обыскали каждую комнату и собрали все пузырьки с таблетками, которые только нашли. Глория следовала за мной по пятам, кладя пузырьки себе в сумочку.
После неистовых поисков она посоветовала мне лечь в постель и отдохнуть, потому что я выглядела изможденной. После того, как она помассировала мою рану и укутала в постели, Глория обыскала дом во второй раз, чтобы убедиться в том, что я не припрятала от нее какой-нибудь таблетки. "Потом я поехала домой", - вспоминала Глория, - "теша себя мыслью, что таблетки не выброшу. Я знала себя слишком хорошо, чтобы понять: если ты позвонишь и потребуешь вернуть твои таблетки, я их тебе отдам. В конце концов, ни одно человеческое создание не в силах смотреть, как страдает другое человеческое создание, в особенности, если оно тебе дорого. Я честно полагала, что в отчаянии ты можешь позвонить мне и настоять, чтобы я вернула твои таблетки, потому что не представляла, как ты сможешь выдержать боль без них. Однако, к моему удивлению, ты больше не просила у меня болеутоляющее. Я счастлива, что выбросила их в тот же день, потому что много раз за месяц случались дни, когда мне хотелось их тебе дать".
Первая ночь без болеутоляющего была наихудшей в моей жизни. Я всю ночь принимала горячие и холодные ванны и горячо молила Бога облегчить мою боль. Часы отсчитывали секунды, минуты, часы, потом прошла вся ночь. Я истекала зловонным потом, который пропитал подушки, простыни, халат и все остальное. Казалось, из пор, печени, почек вытекают отравленные соки и чем больше они вытекают, тем больше я нуждаюсь в болеутоляющем. Ночь за ночью, две тягостные недели я страдала от мучительной ломки. Наконец тяга к болеутоляющему ослабела. Боль осталась со мной, но я поняла, что лучше оказаться с ней один на один, в полном сознании, не огражденном действием наркотика. Началась борьба за то, чтобы умерить боль другими средствами - борьба, которую я веду по сей день. Единственными прямыми методами воздействия стали массаж культи, поглаживание и похлопывание по ней. Близкие друзья и родственники стали предлагать массаж каждый раз, когда замечали гримасу боли на моем лице. Различные участки бедра отвечали за разные части потерянной ноги. Поглаживание нижней части раны воспринималось как массаж всей левой ступни. Поглаживание чуть выше приносило облегчение несуществующему колену и бедру. Фантомная боль, поражавшая наиболее чувствительные участки левой ноги - подъем и лодыжку, - наваливалась продолжительным, жестоким приступом. Страдали даже пальцы. Друзья массировали меня охотно и без смущения. Они так никогда и не узнают, насколько высоко я их ценила. Тесная связь между нами стала еще крепче, когда своими сильными руками они заменили мои маленькие таблетки.
Вскоре пришло открытие еще одного эффективного болеутоляющего. Как-то утром Глория пригласила нас с детьми поплавать у себя в бассейне. Она сказала, что следует распоряжению доктора Гловера вытаскивать меня из дома. Я поблагодарила, но, едва повесив трубку, впала в панику: "Плавать? Боже мой, смогу ли я плавать с одной ногой?" Я забыла спросить доктора Лоуэри (за прошедшие месяцы я обнаружила, что было много вещей, о которых я забыла спросить доброго доктора) как быть с купальником, как мне его одевать и как я буду в нем выглядеть.
Я порылась в ящиках комода и нашла маленькое черное бикини, которое одевала прошлым летом, и попыталась его натянуть. Мной овладевает странное чувство, каждый раз, когда я пытаюсь надеть любые брюки. Я никогда не могу представить, что в штанины не нужно просовывать обе ноги. Я просунула в соответствующее отверстие правую ногу и попыталась просунуть левую. Внезапно меня осенило, что отверстие нечем заполнить. Как раз тогда, когда я сочла, что приспособилась к отсутствию ноги, случилось маленькое осложнение, как мрачное напоминание о том, что на самом деле этого не случилось. Возможно, никто до конца не может к этому привыкнуть. Я прошла на костылях к зеркалу на двери гардеробной Джозефа, где можно было увидеть себя в полный рост, отбросила костыли в стороны и стала, уверенно балансируя на правой ноге и разглядывая себя в зеркале. Я глаз оторвать не могла от своего отражения: одноногий силуэт в бикини - это была я. "Фигура у меня все еще неплохая", - уверяла я себя, - "если бы только отсутствие конечности не было столь очевидным. Возможно, закрытый купальник лучше скроет дефект". Я еще порылась в комоде, заглядывая то туда, то сюда, и нашла черный закрытый купальник. Я примерила его. "А вот это приемлемо", - решила я, - "за исключением зияющего отверстия слева". Пока я собирала в бассейн детей, Аннабель зашила отверстие для левой ноги. "Так лучше", - убедила я себя, накинула поверх купальника длинный банный халат и вместе с девочками поехала к Глории. Когда мы приехали, Глория загорала рядом с бассейном, а трое ее детей плавали. Поприветствовав всех, я сбросила халат, допрыгала до бортика и нырнула. Прохладная вода ударила по нервным окончаниям, полностью прекратив боль в несуществующей ноге. Я легко, почти безо всяких усилий поплыла к другому краю бассейна. Казалось, что левая нога по-прежнему со мной, синхронно работая со своей партнершей. Я проплыла один круг, два круга; Майкл, сын Глории, присоединился ко мне; три круга, четыре круга; Кристианна попыталась поспеть за нами; пять кругов, шесть кругов; дочери Глории присоединились к нам. Я не могла поверить, что плаваю совсем как нормальная двуногая и абсолютно не испытываю боли. Я поняла, что меня ничто не удерживает... ни боль, ни потерянная нога, ни изуродованное тело, ничто! Мы смеялись и плакали одновременно, дети и взрослые. "Господи", - сказала я вслух, - спасибо Тебе! Спасибо Тебе, за то, что я снова могу плавать, за то, что Ты хоть на мгновение освободил меня от боли". По прошествии времени я поняла, что плавание приносит немедленное и полное облегчение моей ране. Я уже установила, что холодные ванны на какое-то время дают моим нервным окончаниями желанное оцепенение. Но после первоначального онемения фантомная боль всегда медленно возвращается. Однако сейчас холодная вода наряду с интенсивным плаванием привела к полному исчезновению боли. Я установила также, что дневное плавание стало первым в ряду достижений, которые я смогла "впервые" повторить - достижений детства, когда я училась плавать и ездить верхом, и юности, когда я училась танцевать, ездить на водных лыжах и водить машину. Но во взрослом возрасте я имела одно преимущество: умение ценить достигнутое больше, чем в детстве. Поверьте, я оценила тот день, когда плавала, ощущая прелесть воды, брызгающей в лицо, я оценила, как одна нога работала за двоих, я оценила то, что плавала и играла со своими дочерьми и детьми Глории, радуясь их молодому энтузиазму, дню, свободному от боли, и просто тому, что жила. "Когда мама сказала, что днем вы приедете с девочками поплавать в бассейне", - вспоминал юный Майкл, которому тогда было всего десять лет, - "я спросил ее, как вы сможете плавать всего с одной ногой? Я спросил еще, как случилось, что вы потеряли ногу? Из всех матерей, которые приезжали поплавать, вы были единственной, кому нравилось играть в бассейне с нами, детьми. Вам нравилось плавать наперегонки - и вы состязались с нами в плавании и на груди, и на спине. Другим женщинам больше нравилось загорать. Они вообще не хотели мочить волосы. Мне всегда нравилось, когда вы приезжали, но я боялся, что вы не сможете плавать и играть с нами, как раньше".
Глория с трудом убедила меня выйти из воды под конец этого теплого памятного дня. Освобождение от боли было не особенно долгим, но этот эпизод приоткрыл еще одну дверцу в мышлении. Я начала думать, что, если во время плавания совершенно не испытывала боли, то, возможно, другие занятия обеспечат такое же облегчение. Мои показы мод! Я остро скучала по этому делу. На следующий день после плавания в бассейне Глории я позвонила своей помощнице Шарлин, заменявшей меня во время моего отсутствия и сообщила, что проведу шоу в следующую пятницу. "Прекрасно, Ленор, но не будет ли это слишком трудно", - спросила она с сомнением, - "я имею в виду - проводить шоу с одной ногой?" "Не знаю, Шарлин, но я смогла работать моделью на девятом месяце беременности два года назад, так почему потеря какой-то жалкой ноги помешает мне сейчас провести шоу?", - заявила я с изрядной долей бравады. Я подумала, что после демонстрации силы и уверенности в себе Шарлин просто не сможет жалеть меня. В пятницу я все утро готовилась физически и морально. Я выбрала длинное розовое платье с глубоким вырезом. Важно было, чтобы в этот первый день "возврата к работе" я выглядела исключительно хорошо. Я не хотела слышать ничего вроде: "Как ты себя чувствуешь, Ленор? Теперь все в порядке?" В тех немногих случаях, когда я выбиралась в свет, подобные заботливые вопросы всегда пугали и ставили меня в тупик. Мне не хотелось несдержанности, которую, как мне казалось, я улавливала в вопросах о моем здоровье. "У меня все хорошо, просто прекрасно", - с удовольствием отвечала я. Что мне действительно хотелось ответить, так это: "Видите, я излечилась, а раз я излечилась, то чувствую себя прекрасно". Я знала, что в глубине души все эти люди считали мой приветливый оптимизм простой бравадой, думая, что на самом деле мне придется пять лет ждать возможного возвращения болезни, прежде, чем я смогу с уверенностью сказать, что излечилась от рака. В некоторой степени, возможно, моя веселость была притворством, чтобы убедить себя и других в полном излечении. Тогда бы мысль о том, что доктор Лоуэри что-то от меня скрыл, еще четыре года висела надо мной, как темная дождевая туча.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Ленор Мадрага. Один шаг за раз.

Post: # 25386Unread post Didier
10 Feb 2018, 17:55

Эта боль без имени (окончание)
В пятницу утром перед тем, как ехать в отель, где должен был состояться показ, я дождалась, пока Джозеф зайдет по обыкновению выпить кофе. Мне нужно было его подтверждение, что я выгляжу хорошо, и что с моей стороны не будет глупостью проводить показ мод на одной ноге. Когда Джозеф вошел в дом, я приняла модельную позу, уперев руки в бока, и спросила: "Ну, дорогой, как я выгляжу?" "Потрясающе красиво. Но не слишком ли глубокое декольте спереди?" - спросил Джозеф, неодобрительно приподняв бровь. "Не думаю. Я могла бы точно так же показать, что у меня слева, правда?" Джозеф не ответил, и когда я увидела, что он не считает это забавным, быстро продолжила: "Серьезно, дорогой, можно мне идти так или ты считаешь, что следует подождать до тех пор, пока у меня будет искусственная нога?" Джозеф ответил, что решение зависит от меня: если я считаю, что могу вести шоу, это нужно делать. Он напомнил, однако, что никому не известно, как долго придется ждать искусственную ногу. Он был прав. Могло пройти три месяца, четыре месяца, даже год, пока моя рана заживет, и я действительно снова смогу ходить. Учитывая то, что мне нужно было отвлечься от боли, я решила продолжать и вести шоу на костылях. Я собралась с мыслями, закинула сумочку через плечо, поцеловала мужа, села в машину и уехала. Во время десятиминутной поездки в город я пыталась мобилизовать всю свою уверенность. "Это ведь неформальное дело", - говорила я себе. - "Все, что тебе придется делать - это подходить к столикам, заводить непринужденный разговор о моде и отходить".
Я прибыла за несколько минут до начала показа и прошла в тыльную сторону отеля, где, как я знала, модели готовились к показу. Девушки подбежали ко мне, начали обнимать и говорить, как прекрасно я выгляжу и как хорошо, что я вернулась. Однако я чувствовала их нервозность, поскольку они старались смотреть куда угодно, только не на мою левую сторону. Мой интерес к тому, как я выгляжу в их глазах, несколько поубавился, как только я оказалась в толкучке и неразберихе гардеробной, где модели в колготках и комбинациях переобувались, застегивали "молнии" друг другу, поправляли друг другу прически и уносились из гардеробной, оставляя за собой легкий шлейф запахов лака для волос и интиперспиранта. "Здесь мое место", - подумала я про себя, - в центре этого водоворота, а не на кушетке, считая минуты до очередной таблетки болеутоляющего". "Окей, девочки", - сказала я, - "давайте начнем. Помните, что если гости жуют и поглощены беседой, не стоит их прерывать, просто сделайте оборот и перейдите к следующему столику. У вас всего полтора часа. чтобы продемонстрировать шесть разных нарядов, поэтому не задерживайтесь слишком долго у каждого столика. М улыбайтесь, что бы ни случилось".
Кофейня в отеле была излюбленным местом для всех путешественников, проезжающих через Трэйси. То утро не было исключением. Пока я прокладывала путь через перепоненную кофейню, пожилая пара остановила меня вопросом, где я повредила ногу. Вопрос удивил меня своим простодушием. Я не могла поверить, что эти люди действительно думали. что я повредила ногу. "О, ну, м-м-м, несчастный случай на лыжах (напоминаю - дело было летом) - на водных лыжах", - пошутила я, не думая, что они мне поверят. "Как жаль, а долго вам придется ходить на костылях?" - настаивали они. "Нет, недолго, костыли - это временно". И прадва, скоро у меня будет искусственная нога и костыли будут надобиться время от времени. Я убеждала себя, что маленькая безобидная ложь для этих людей будет лучше шокирующей правды. Если бы я ответла на их вопрос: "Видите ли, я потеряла ногу и часть таза два месяца назад", - они былы бы напуганы до ужаса, и я поставила бы их и себя в неловкое положение. Проще было разрядить ситуацию маленькой невинной ложью. такой политики я придерживалась весь этот день. Двое любопытных клиентов кофейни сами не знали, как мне помогли. Их наивность помогла мне уверенно расхаживать между столиками на костылях и приветствовать посетителей с обаянием и воодушевлением. Мне нравилось, как я выгляжу, нравилось. что отсутствие ноги не так бросается в глаза. Когда я сейчас слышу неизбежное: "Как ты себя чувствуешь, Ленор?", - я знаю, что те, кто задает такой вопрос, не подразумевают ничего плохого, они просто заботливы. К концу шоу, когда активность снизилась и можно было присесть, я заметила, что боль возобновилась. К сожалению я забыла взять свою маленькую подушечку, поэтому мне приходилось использовать тыльные стороны ладоней, что усугубляло дискомфорт. Энн заметила, что боль усилилась и посоветовала мне ехать домой, заметив, что Шарлин справится с остальным. "Ну почему так", - спросила я Энн, - что всего мгновение тому назад, когда я беседовала и смеялась со всеми, я не замечала боли? А как только я присела, чертова боль тотчас вернулась мучить меня. Что же, ддля того, чтобы не испытывать боли мне следует быть занятой каждую минуту? Почему именно тогда, когда я пытаюсь отдохнуть моя... гм... моя... гм... культя беспокоит меня снова?" "Я не знаю ответа на этот твой, Ленор, но не ответишь ли ты на мой? Почему каждый раз, когда ты упоминаешь свою культю, ты запинаешься?" "Потому что мне отвратительно слово -культя", - резко ответила я. Я продолжала ненавидеть слово "культя" все последующие четыре года. И только недавно я нашла ему замену. Памятное событие произошло во время ланча с дикторами радило, где я читала рекламу. Случайно я упомянула о необходимости найти слово взамен и почти не надеялась на обратную связь, но один мужчина сказал: "А почему бы вам это не назвать медицински измененной конечностью?" Вскоре после этого нашлось решенние: "модифицированная конечность", "медицинским образом модифицированная конечность" или сокращенно "модиконечность", в моем случае - "модига" [вариант перевода основан на англо-американской традиции построения аббревиатур - первый слог первого слова плюс последний слог второго слова, ср. bit - binary digit - прим. перев.]. "Вот оно!" - сказала я. - "Вот это слово! Модифицированная конечность - это именно то, что означает моя ампутация. Это не остаток старого ветвистого дерева, спиленного под корень. Это то, что осталось от ноги и таза в результате медицинской модификации". Термин не был ни оскорбительным, ни уродливым. В тот же день я позвонила доктору Браковцу, вдохновленная вновь изобретенным словом. "Доктор Браковец, скажите пожалуйста, если вы сталкиваетесь с жертвой несчастного случая, которому оторвало ногу, как вы называете то, что осталось от его конечности?" Он, естественно, ответил: "Культя". "Правильно", - сказала я. - "А что вы делаете с ней дальше?" Он объяснил, что удаляет поврежденные ткани, кровеносные сосуды, артерии, вены, затем подрезает нервные окончания, располагая их подальше от кончика культи, чтобы избежать излишней чувствительности этой области, наконец подрезает края кожи и сшивает их. "После того, как вы все это делаете. что остается в результате?" Прежде, чем он успел ответить, я сказала: "В результате вы получаете медицинским оброазом модифицированную конечность, правда? Не культю, культя была вначале. После того, как вы проделали все эти действия, это больше не культя - это модифицированная конечности или модиконечность". После короткого морлчания он сказал: "Ленор, я думаю, ты изобрела нечто". С того дня я пользуюсь именно этим термином, а слова "культя" вообще не употребляю.
Пока я вела машину к дому после показа мод, рану сжимал спазм. Казалось, что мою несуществующую конечность завязывают в узлы, взбивают, трясут, а потом под давлением заливают кипящим маслом. Аннабель встретила меня у порога и обратила внимание на мои гримасы. "Мне нужна таблетка", - ляпнула я и осеклась, увидев сожалеющее, беспомощное выражение ее лица. - "Я имею в вмду, ты не против помассировать мое бедро?" Тяга к наркотику, как я поняла, еще пыталась вести партизанские действия, и мне приходилось быть ве время начеку.
Активность была действенным средством держать боль в узде, и я занялась домашней работой на одной ноге. Мне оставалось ждать примерно месяц до тех пор, пока я получу возможность заниматься искусственной ногой. Костыли всегда казались препятствием. Я нипчего не могла делать на них, а без них не могла передвигаться. Но вскоре я научилась отставлять их в сторону и прыгать по комнатам, придерживаясь за окружающие предметы, такие как подоконники, стулья, двери, что угодно, что могло воспрепятствовать падению. Не иметь возможности нести больше нескольких предметов за раз означало совершать много тряских рейсов на кухню и обратно, освобождаясь от полных пепельниц, старых газет и остатков кофе на дне чашек. Я умещала в руках и в зубах столько предметов, сколько могла, когда собирала детские игрушки, запачканные носки и тому подобное. Для того, чтобы собрать это в кучу, я пользовалась костылями, а затем нужно было наклониться всего один раз, чтобы подобрать вещи. Наиболее сложной задачей для меня было принести кофе наверх по лестнице. Поскольку я пила много кофе по утрам, нужно было придумать, как пронести по лестнице больше одной чашки. Я решила задачу, приобретя графин-термос. Я несла его в той же руке, которой придерживала костыль, потом ставила на ту ступеньку перед собой, до которой могла дотянуться. Поднимаясь на одну ступеньку выше, я передвигала нв одну ступеньку выше и графин. Во время своего медленного восхождения я смогла впервые оценить старый темный ванчёс [деревянные панели обшивки - прим. перев.], которым была обшита лестница, игру света от оконного витража на нем и внимательно рассмотреть старые семейные фотографии на стенах. Заправлять постели было самым простым занятием. Я просто отставляла костыли в сторону и, придерживаясь за кровать, прыгала вокруг нее, расправляя простыни и покрывала. К своему удовольствию, я обнаружила, что справляюсь с большинством домашних дел, которые приучена была делать. Просто это требовало больше времени, больше терпения и больших затрат энергии.
Два года назад я посетила Стэнфордскую клинику боли после чего мои фантомные боли значительно облегчились, а до этого мне приходилось терпеть непрестанную жестокую и нарастающую боль. Не прошли только надоедливые вздрагивания, и они, вероятно, останутся со мной до конца дней. Я узнала о существовании клиники от доктора Лоуэри, который получил письмо от бывшего коллеги, а теперь своего пациента по поводу моих фантомных болей. Я совершенно случайно познакомилась с доктором Доном Ямагути. Он, сам хирург, недавно пострадал от рака, и злокачественная опухоль потребовала ампутации ноги выше колена. В день знакомства мы обменялись воспоминаниями о своих утраченных конечностях. Наш разговор коснулся фантомных болей. Я описала непрерывную боль, которая истязает меня денно и нощно. Он тоже испытывал в значительной степени фантомные боли. И он мне поверил - поверил в то, что ампутант может испытывать эту боль в течение долгого времени. По иронии судьбы, до ампутации ноги он был уверен, что синдром фантомных болей сильно преувеличен. Много раз после того, как он сам ампутировал руку пациенту, он прописывал ему легкие болеутоляющие, полагая, что фантомная боль имеет психологическую природу и поэтому не так сильна, как физическая. После собственной операции он понял ее физичесую природу. Он собирался даже писать о фантомной боли, рассчитывая, что, как врач, он будет более убедителен для равных. Я не знала, что доктор Ямагути написал доктору Лоуэри о моем случае. Доктор Лоуэри писал мне: "... Я очень озабочен сообщением доктора Ямагути о том, что вы до сих пор испытываете сильную фантомную боль. Я был удивлен, услышав это, потому что у таких высоко мотивированных личостей, как вы, фантомные ощущения крайне редко дискомфортны и еще реже вызывают проблемы. Я охотно помог бы вам, если бы вы согласились написать мне об этом..." Я немедленно ответила доктору Лоуэри, подробно описав свои боли, и спросила, считает ли он их психосоматическими. Он ответил: "Я имел возможность убедиться, что ваши боли реальны и, как минимум, в вашем случае не имеют психологической компоненты, за исключением, разве что, незначительного ослабления и усиления при эмоциональных подъемах и спадах. Вам может в некоторой степени помочь блокада седалищного нерва. Я бы не позволил этого делать кому попало. Лучше всего сделать это во вновь созданной "Клинике боли", возможно, анестезиологу. После столь долгого времени я не думаю, что что-то может измениться самопроизвольно..." Я последовала совету доктора Лоуэри и записалась на прием к доктору Лому Элтерингтону из Медицинского центра Стэнфордского университета. "Клиника боли" была создана в связи с постоянным возрастанием количества пациентов с одной лишь жалобой - боль - непереносимая боль. Большинство пациентов клиники испытывали боль по полгода и больше. Наиболее обычная жалоба (80% пациентов) - боли в спине и пояснице. Недавно клиника начала лечить смертельно больных пациентов. Традиционный подход к лечению таких пациентов - давать им большие дозы наркотиков и тем самым дать им возможность безболезненно уйти из жизни. Однако в наши дни многие смертельно больные пациенты предпочитают действовать, находясь в более полном сознании. Они не желают принимать большие дозы наркотика, который искажает их уровень восприятия. Клиники боли пытаются помочь таким пациентам вести нормальную активную жизнь. Я прибыла в Стэнфордскую клинику боли утром 24 мая 1977 г. Я жаловалась на фантомную боль. Доктор Элтерингтон, очень высокий дружелюбный мужчина легкомысленного вида, осмотрел меня и исследовал мой болевой порог. Он неглубоко вводил мне иглы под кожу культи [здесь и далее используется традиционный термин - прим. перев.], исследуя повышенную и пониженную чувствительность. Обнаружилось несколько сверхчувствительных участков. Далее он описал несколько возможных методов лечения. Возможна инъекция анестетика в седалищный нерв. Если причиной фантомных болей является его повреждение, то медикаментозная блокада седалищного нерва, нарушив проводимость от культи к мозгу, может прекратить боль. Альтернативой является хирургия. Можно перешить культю или перерезать нервы, ведущие к мозгу. Но исход такой операции непредсказуем - вероятное облегчение на несколько месяцев может снова смениться болью. Можно применить медикаменты - антидепрессанты в комбинации с транквилизаторами (например, триавилом). Однако побочные эффекты от длительного их применения включают запор, летаргию, рвоту, насморк, апатию и возможное привыкание. Я отвергла эти предложения. Затем он сообщил, что полезным может оказаться электрический нейростимулятор, так называемый черезкожный болевой стимулятор. Это миниатюрный прибор, подобный пейджеру, который врачи носят на поясе. Он подает напряжение по проводам на электроды, расположенные на болезненных участках. Теоретически болевые сигналы в мозг блокируются электрическим разрядом. Переключатель регулирует уровень электрической стимуляции. Сейчас такой нейростимулятор можно сделать меньшим, чем сигаретная пачка, и вмонтировать в протез для противодействия фантомным болям. Я носила такой прибор около недели. Но все мое внимание было приковано к культе, поскольку я не была уверена в эффективности стимулятора. Я постоянно пыталась понять, нарастает ли боль, или убывает. Я распрощалась с прибором, поскольку он не приносил мне облегчения, хотя я знала, что он помог многим ампутантам. Тем не менее, после посещения доктора Элтерингтона и обсуждения доступных альтернатив, я получила возможность справляться с болью самостоятельно. Я перестала рассматривать ее как "боль" и использовала термин "ощущение". Когда "ощущение" невозможно было игнорировать, я сосредоточивала внимание на какйм-нибудь физической нагрузке, стараясь занять полностью тело и разум. Я спрашивала доктора Элтерингтона, как мне наконец это удалось, в то время как предыдущие усилия справиться с болью были тщетными. "Не имею понятия", - ответил он. - "Наверное, вам нужна была уверенность в том, что другие способы справиться с болью существуют, хотя вы ими не пользуетесь". Сейчас я все еще ощущаю покалывание, которое перемещается вверх и вниз по несуществующей ноге, и изредка - боль, которая коротко ударяет по воображаемому бедру, колену, лодыжке, подъему стопы - как напоминание о несправедливости утраты.



Post Reply

Who is online

Users browsing this forum: No registered users and 9 guests