Девушка на палисандровых костылях

В этом форуме выкладываем русскоязычные рассказы.
Forum rules
Общение только на русском языке!!!
Сообщения на других языках будут удаляться!!!
User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 14289Unread post Didier
30 Oct 2017, 19:19

Глава IV

Ранним летним утром я действительно выбралась из дома своей тетки - иначе я, возможно, не писала бы эти строки. Как я преодолела преграды, это невероятно. Перед моим окном была покатая крыша веранды. Рядом с домом у края веранды недалеко от моего окна росло большое дерево. У девушки с ее юбками и костылями впридачу было мало шансов
воспользоваться им для побега, но я все же попыталась.
Я поползла по крыше веранды. Она была влажной: накануне шел дождь, да и сейчас он вот-вот должен был пойти. Я ползла, потому что не осмеливалась идти по скользкой громыхающей крыше. Около часа ушло, чтобы добраться до дерева; мне показалось, что я затратила вдвое больше времени, но в итоге самая трудная часть моего побега была позади.
Спуститься по дереву оказалось сравнительно легко. Забраться вверх не было бы возможности, а вот спуск означал просто неуклюжее сползание по толстому стволу. Как мне это удалось, я даже не представляю. Это было непросто, все было мокрым, корявым, скользким, ладони и одежда все время за что-то цеплялись. Но более пятнадцати лет на костылях
сделали мои руки невероятно сильными, поэтому с помощью рук и чего-то, очень похожего на помощь Провидения, я добралась до земли без травм, хотя и без особого комфорта. Я подхватила костыли, привычным движением пристроила их подмышками и поспешила прочь, чтобы не навлечь на себя опасность.
В мой план входило добраться до маминой могилы и оставаться там, в придуманном городе моих детских фантазий, до тех пор, пока не настанет время идти в камеру хранения, но опять хлынул дождь и я не захотела рисковать в самом начале пути подхватить воспаление легких или ревматизм. Куда идти - вот проблема. Сначала я подумала о сарае - вот до
какой степени были скудны мои возможности. Но это была тщетная надежда, так как это только удаляло меня от цели. Потом я подумала о Дрейках, но быстро отказалась от этой мысли. Если они приютят меня. это может стать известно всему городку - их Уильям, как вы помните, был редкостный болтун, а я не хотела выдавать своего друга и его жену злой
воле моей тетки. Другие прибежища не годились по той же причине.
Наконец я приняла решение и направилась прямо по мокрой и грязной дороге. Я держала путь к крохотному домику на глухой улице - Хонитаун был достаточно велик, чтобы иметь хотя бы одну по-настоящему глухую улицу. Дождливая мрачная ночь была пугающе темной. Это был долгий тоскливый путь, я выбрасывала костыли вперед во мрак с постоянным риском упасть. Но чья-то невидимая рука словно вела меня, ничего плохого не случилось и спустя некоторое время я была у ворот крошечного домика в закоулке, отворила ворота и осторожно пошла по мощеной дорожке у коттеджа, потом остановилась и тихонько постучала в оконную раму.
Мне пришлось постучать два или три раза, пока я не услышала, как кто-то идет по комнате. Окно отворилось и обитательница комнаты выглянула и посмотрела на меня. Да, именно посмотрела, потому что и на ярком свету она не смогла бы увидеть меня лучше, эта Тесси Хесслер.
"Кто здесь ?" - спросила она энергично. Похоже, что слепые не знают страха.
"Это я, Кейт", - прошептала я.
"Ночью ! Как ты дошла?"
"Доковыляла в темноте. Я убежала из дому".
Она подошла к маленькой боковой двери коттеджа и впустила меня. Она хотела уложить меня с собой, но я знала, что сна мне этой ночью не будет, поэтому мы сидели в темноте, что было ее пожизненным уделом, и строили планы на будущее. Я была полна энтузиазма по поводу переезда в большой город. Он казался таким близким, а бедная Тесси, казалось, так завидовала богатым возможностям, которые готовы были открыться передо мной, что я задумалась, что я делаю, покидая Хонитаун. На мгновение я подумала взять Тесси с собой. Но будущее было столь неопределенным, а Тесси так беспомощна, что я отказалась от этой мысли. Я решила, что в один прекрасный день, когда я стану богатой и знаменитой - какими важными эти слова выглядят на бумаге - я пошлю за ней и устрою рядом с собой. Тогда же мне было достаточно ее любви и дружеской привязанности.
Тесси пошла со мной к утреннему поезду. Аарон принес мой чемодан и наступила пора возгордиться - я заплатила собственные деньги, кучу денег, - и купила билет, который должен перенести меня в Нью-Йорк. Был момент еще большей гордости, достаточный, чтобы наполнить девичье сердце восторгом, когда мы услышали гудок локомотива и шум приближающегося поезда. Я обняла маленькую доверчивую Тесси на прощание - как хорошо, когда есть кого обнять и поцеловать на прощание ! - и только подобрала юбки, готовясь сесть в вагон, как -
Из-за угла маленького облупленного здания камеры хранения послышались торопливые шаги женщины, которая боялась опоздать на поезд. Я уронила свои юбки, потому что шаги были мне знакомы. Тесси тоже их узнала и теснее прижалась ко мне. "Твоя тетя", - прошептала она.
Хорошенькое дело ! После всех моих ухищрений я обречена была на полное крушение надежд. Я стояла неподвижно.
"Это не обсуждается", - тихо сказала я. - "Я не вернусь".
Она ответила не сразу, потому что задыхалась и ей было трудно говорить.
"Я и не хочу, чтобы ты возвращалась - после этого", - в конце концов выговорила она, глядя на меня решительно, но, впрочем, без враждебности.
Я не знала, что ответить. Показался поезд и замедлил ход у камеры хранения.
"Нет, Кейт", - продолжала она. - "Так будет лучше. Ты должна поехать в город, понести заслуженное наказание и получить урок".
Ничего себе расставание ! Тетя склонилась ко мне поцеловала, будто клюнула в щеку. Было очевидно, что она хочет сказать что-то еще.
"В Нью-Йорке у тебя есть дядя", - наконец сказала она, когда проводник поторопил меня. - "Эниас Стронг. Он и наш дядя тоже. Мы с Эниасом поссорились много лет назад,
когда ты была еще маленькой, и с этих пор ничего о нем не слышали. Говорили, что он хорошо устроился в городе. Ты можешь навестить его. Твоя ма' была единственной из нас, девочек, которую Эниас приглашал к себе".
Меня это не удивило, но я сообразила, что лучше промолчать. Я поцеловала тетину неровную щеку, обняла на прощание Тесси и порднялась в вагон.
"Ты всегда можешь вернуться. Для тебя найдется место в лавке Мэри Данбар!"
В лавке Мэри Данбар ! Не для меня. Хонитаун больше не для Кейт Сентон. Я ехала в большой новый мир. Я сидела в вагоне весь день и когда начало смеркаться, деревья, постройки и фермы стали сонно угасать в надвигающейся ночи. То тут, то там они пытались сопротивляться и были видны видны желтоватые проблески огней или в более крупных населенных
пунктах бело-голубое сияние электрического света, о котором я читала, но редко видела до этой ночи. Поезд уносил меня за мили и мили от Хонитауна и я ни о чем не сожалела. Наконец сами вагоны, уносившие меня от центрального города нашего округа словно остались позади. Я пересекала реки и долины, округа и штаты, Я прокладывала путь через
деревеньки и бросала торопливый взгляд на большие города, через которые пролегал наш путь.
Он был великолепен, этот поезд. Великолепен, когда пронзал холмы и мы подолгу ехали в чернильной темноте тоннелей, великолепен, когда мы бесстрашно пролетали по узким краям головокружительно высоких эстакад и насыпей, великолепен, когда мы ныряли в темноту ночи. Мир Господен был великолепен, и Хонитаун остался в миллионах миль позади. Магазин дамских шляп Мэри Данбар ? Нет, нет и еще раз нет. Для Кейт Сентон - никогда.
Путешествие было долгим. Я устала и на мгновение откинулась на вагонное сиденье дать отдых глазам. Когда я открыла их вновь, на сиденье уже был попутчик. Мы приближались к Нью-Йорку и поезд был переполнен. Сперва я услышала, как кто-то просит разрешения сесть на свободное место рядом со мной. Этот кто-то был мужского рода. Он выглядел, как мужчины с картинок в журналах, которые не существовали в жизни и не встречались в Хонитауне. Он, должно быть, был высокого роста - помните, мои глаза были закрыты, когда он проскользнул на место рядом со мной, и мне нравилось его большое мускулистое тело и строгий профиль человека, который познал страдание, искушение и борьбу. Но при всем мужестве этого лица в нем было что-то мальчишеское. Ему было не более тридцати. Несмотря на все искушения и сражения я знала, что у него должно быть мальчишеское сердце - с самого начала мне показалось, что я могу проникнуть в каждую черточку его естества и изучать без его ведома.
Долгое время он смотрел прямо перед собой. Потом я заметила, как он взглянул в сторону - на меня. Должно быть, он увидел простую провинциальную девушку, немного утомленную и изрядно помятую после длинного дня, проведенного в вагоне. Он конечно же заметил мои костыли, запрятанные в углу сиденья и гадал, почему и зачем они здесь. Но он сохранял молчание и глядел вдоль вагона.
Я понимала, что не права, но чувствовала себя одиноко - весь день в вагоне и ни души, чтобы поговорить, кроме пары слов с проводником, - и вообще, сидеть рядом с человеком и не обменяться парой вежливых слов показалось мне признаком нелюдимости. Говорили, что в Нью-Йорке принято вести себя так: встречать тысячи и тысячи людей, и
делать вид, что тебе безразлично, кто они и что с ними могло произойти когда либо. Но мне это казалось ужасно жестоким и поэтому я спросила Мистера Некто, не опоздает ли в Нью-Йорк наш поезд. В конце концов, я действительно опасалась: если поезд сильно опаздывает, не совершила ли я безрассудный поступок ?
Он ответил, что мы немного опаздываем. Впрочем, было неважно, что он ответил, я едва разобрала его слова. У него был прекрасный мягкий голос. Как можно судить о людях по голосам, если все другое обманчиво или неопределенно ? Мы стали беседовать и я забыла свои глупые опасения. Было действительно хорошо завязать товарищеские отношения. Я думаю, больше всего в моей жизни мне не хватало таких отношений. Мне казалось, что все остальное: бедность, Хонитаун, мои неизбежные костыли, - не имели бы значения, будь у меня хорошая компания юношей и девушек и главное - дружба с папой и мамой.
Я не знала имени Мистера Некто. Он жил в Нью-Йорке и это мне нравилось, потому что он рассказывал мне гораздо больше, чем я знала до этого, о большом городе, куда меня мчал поезд. Он рассказывал очень отвлеченно и по мере его рассказа я понимала, что именно могло бы нанести вред девушке с собственным мнением и собственным достоинством,
разговаривающей с незнакомым человеком, с которым ее в поезде свел случай. Он рассказал мне об этой угрозе прежде, чем мы расстались.
Мы находились на пароме, пересекающем Северную реку [альтернативное название самой южной части р. Гудзон - прим. перев.] и я была очарована фантастическим зубчатым силуэтом Нью-Йорка, открывшимся мне, словно невидимые руки обнимали меня, приговаривая: "Иди, девочка, иди ко мне, и я сделаю тебя богатой и знаменитой". Мы облокотились на релинг палубы парома. Он был со мной очень мягок и обходителен и поднес мой чемодан, хотя я увидела, насколько его изящный кожаный чемоданчик отличался от моего.
"Разве он не прекрасен... Нью-Йорк ?" - и засмеялась своим словам. - "Это мой шанс, он так много значит для меня. Я хочу так многого добиться от жизни в Нью-Йорке".
Он не засмеялся в ответ, напротив, очень посерьезнел.
"Здесь так много таких, как вы, тех, кого околдовывают пространства Нью-Йорка. Это магнит, который все время притягивает многих из вас. К некоторым из вас он относится ласково и милосердно, к некоторым - нет", - казалось, он подыскивает убедительные слова и на мгновение замолк. Затем он снова заговорил о городе, пока мы приближались к пристани. Он выражал свою заботу обо мне столь открыто, что я начала беспокоиться.
"Мне кажется, что мне не следует бояться собственной уверенности", - сказала я ему. - "Я разговаривала с вами и вы относитесь ко мне с величайшей предупредительностью".
Он ничего не ответил, так как обладал достойной сдержанностью, однако уверена, что он хотел дать мне почувствовать, что не все мужчины Нью-Йорка были бы столь же вежливы со мной. "Вам следует быть очень осмотрительной с теми, с кем разговариваете". - сказал он. - "Не разговаривайте с незнакомцами, если можете этого избежать. Это кажется жестоким, я знаю, но именно так отвратительно делаются дела у нас в Нью-Йорке".
Только однажды я могла приехать в Нью-Йорк впервые, только однажды впечатление его огромности и силы могло потрясти мой разум. Вероятно, только однажды я могла поговорить с добрым и великодушным человеком, который стал моим попутчиком. Потому что, хотя он и проводил меня к дому, где незнакомую девушку могли принять поздно вечером
без подозрительности и без оскорблений, наступил момент прощания. Я находилась в нерешительности. Я надеялась, что он спросит мое имя, и попросит разрешения навестить меня. Я хотела спросить, как его зовут и попросить прийти поговорить со мной снова.
Но он, похоже, был джентльменом, так как не задал мне ни единого вопроса, сказал только, что надеется на то, что я хорошо проведу время в Нью-Йорке и преуспею, развернулся и ушел. Я почувствовала, что потеряла друга. Даже больше - я потеряла редкостные товарищеские отношения. Вы помните: товарищеские отношения посещали меня далеко
не каждый день.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 14485Unread post Didier
02 Nov 2017, 17:38

Глава V

Первая неделя в Нью-Йорке, наверное, была самой беспокойной в моей жизни. В это время только разглядывала замечательный город, который оказался еще удивительнее, чем я представляла, и в эти семь дней я нашла маленькое уютное жилище в старинном изящном доме в Южном Бруклине, поскольку обнаружила, что постоянное проживание в месте,
давшем мне приют в первую ночь в Нью-Йорке слишком дорого для меня. Одна из девушек, живших там, рассказала мне о пансионе в Южном Бруклине и я переехала туда незамедлительно.
Дом был одним из множества подобных, выстроившихся вдоль тенистой стороны тихой улицы. Это была захудалая улочка, высунувшая "голову" на еще более захудалую шумную магистраль, откуда бегали трамваи до гавани - замечательного места, где корабли приходили из и уходили во все уголки мира, казавшиеся ближе к Нью-Йорку, чем к Хонитауну.
Дом когда-то был исключительно хорош. Ни беспощадное время, ни шалости беспечных детей по соседству не могли скрыть этого. Двери были широкими и, должно быть, часто предоставляли истинное гостеприимство. Комнаты были просторными, а на лестницах мог разместиться целый полк. Казалось ужасной превратностью судьбы, что такой прекрасный старый бруклинский "джентлльмен" был доведен до такого состояния. Лучше было бы разобрать его, доска за доской, кирпич за кирпичом, и построить на его месте один из этих гигантских многоквартирных домов, которые обычно приходят на смену "аристократам". С каждым последующим сезоном возраст дома проглядывал все отчетливее. Он проглядывал через неровный газон и через крашеный кленовый бордюр, словно вздох сожаления о славе прошлых лет. Представляю себе обитателей этого дома и после них - Страйпов.
М-с Страйп была моей домовладелицей - не самой плохой в своем роде персоной. У нее были две взрослых дочери - по сути тоже Страйпы. Одна из них - мисс Кларибел - была толстой, обширной Страйп. Другая - мисс Кларисса - если вам хотелось быть вытесненной из дома, словно замерзшая вода, за упоминание этого - была худой. Я про себя называла ее
Булавкой. Дочери были предметом материнского обожания и знали это. Они совсем не смущались переложить заботы о заведении на могучие плечи своей матери. А она, в свою очередь, благодаря этому только тучнела.
Именно м-с Страйп встретила меня у дверей, когда я переехала в ее дом. Ее миссия вероятно была чем-то вроде искупления, поскольку она носила тряпку, повязанную на восточный манер вокруг ее куафюры - я уверена, что иначе она свою прическу называла. Она отвела меня в дом и за тщательно оговоренную предварительно плату предоставила
крохотную спаленку под самой крышей, которую я могла называть теперь своей. Это была неприветливая каморка, бедно обставленная изношенной, выработавшей свой срок и очень "усталой" мебелью - но это был Нью-Йорк !
Каждый раз, когда я смотрела из своего "насупленного" окна на неказистые задники домов на соседней улице - как разнится вид зданий с разных точек зрения ! - я не видела грязи и запустения. Я просто видела Нью-Йорк. Я была в Нью-Йорке. Я была жительницей Нью-Йорка. Каждая девушка должна быть жительницей Нью-Йорка, думала я, если она приезжает в большой город и намерена держаться до конца.
С самого начала я не пыталась найти работу. Я хотела тщательно осмотреться в своем новом обиталище, тщательно подобрать одежду и шляпку, потому что мне казалось, что моя внешность может в значительной мере "сыграть" за меня или против меня. И я интуитивно чувствовала, что мои костыли явно будут учтены не в мою пользу. Нужна хорошая одежда, чтобы противодействовать им.
Я прошла пешком много утомительных миль и проехала в трамваях еще больше. Я увидела большую часть города. Я нашла его жителей очень вежливыми и деликатными, - но наверняка это было связано с моими костылями. Моя домовладелица не была особенно предупредительна по отношению ко мне - и я думаю, что это могло случиться по той же причине. Она смотрела на костыли, когда я впервые пришла к ней, а после того, как сочла этот вопрос безопасным, спросила, долго ли я болела. Когда я сказала ей, что не болела ни дня в течение пятнадцати лет, она казалась сконфуженной. Я думаю, что-то было такое в моих костылях как таковых, что наводило на мысль о моей временной инвалидности, хотя аптекарь в Хонитауне заказал их для меня в городе и они казались вполне хорошо отделанными и удобными - с блестящими желтыми краями и мягкими кожаными подмышечными седловинами. Два года назад я поняла, что костыли, изготовленные для меня м-ром Стоунманом, нашим деревенским плотником, еще в детстве и удлиняемые им по мере роста моей тонкой фигуры, не совсем мне подходят. Несмотря на заботливость мастера и снисходительность пациента они были грубыми, неуклюжими и слишком тяжелыми. Я поняла это, когда аптекарь послал в город, и я
купила следующую пару костылей у него.
Вскоре после моего прибытия в Нью-Йорк на Бродвее я заметила девушку на костылях - она пользовалась ими с умением и четкостью, которые приходит к женщине только тогда, когда костыли - ее вторая натура. Я завидовала красивым и профессионально сработанным костылям, на которых она плыла, и уступила искушению приобрести себе пару таких же... Мои новые костыли были прочными, легкими и красивыми. Они были изготовлены из очень темного палисандра, а вместо кожаных седловин, которые быстро изнашивались, имели простые подмышечные упоры из блестящего черного дерева, гладкого и полированного, дающие наивысшую степень удобства. У них были большие резиновые диски с металлическими ободками для безопасного сцепления с землей при ходьбе, так что для женщины, имевшей только одну ногу они становились верными помощниками.
Я гордилась своей первой парой палисандровых костылей. Я заплатила за них десять долларов из своих тщательно хранимых денег, но ни разу не пожалела об этом. Я до сих пор храню эту первую пару. Они потерлись, поцарапались, их с тех пор сменили другие пары костылей - но таких же точно. Иногда, когда я на них натыкаюсь, я вспоминаю о своей первой гордости. Потому что я действительно гордилась - я иду по большому городу, показывая, что костыли - не более, чем деталь моей жизни, не большая, чем перчатки. Я никогда не стыдилась своих костылей с тех пор, как стала взрослой женщиной, я скорее гордилась своей сноровкой в пользовании костылями в разнообразных непредвиденных случаях. Я была калекой, калекой пожизненно и - Небо свидетель - давно перестала этого стыдиться. Я почти гордилась этим - как и всякая женщина, которая одерживает победу.
Мне следовало бы знать ту, другую девушку на костылях, которую я встретила на Бродвее. До этого я не встречала другой, подобной мне, хотя видела множество других женщин на костылях, и мне хотелось заглянуть в душу той, кто сражается с тем же увечьем, которое много лет назад получила я. Я хотела знать, как она борется с огромным миром - физически и умственно. На мгновение мне захотелось остановить ту девушку на Бродвее, но я вспомнила своего мудрого встречного в поезде, который рассказывал о разговорах с незнакомцами в большом городе, и ее гладкие, блестящие костыли, которые унесли ее далеко, пока я стояла в нерешительности.
О, нет, я его не забыла. Это кажется странным, не так ли, девушке пора бы позабыть случайное знакомство, но такое случайное знакомство случается в жизни редко. Иногда я даже тосковала и хотела встретить его вновь. Я фигура вполне приметная и он узнал бы меня и на большом расстоянии. Но Нью-Йорк казался таким огромным и я подозревала, что
в нем есть люди, чьи пути пересекаются не чаще, чем раз в двенадцать месяцев. И все же я надеялась. Не было никого, кто запретил бы мне это.
Потом наступил вечер, когда я пошла в оперу. Лето близилось, но случайный поздний спектакль давал мне возможность, которой я жаждала всю жизнь. Способ, которым я вгрызалась в свой жалкий капитал, кажется греховным, но я чувствовала, что готова умереть, удовлетворив некоторые из своих желаний. У меня было совсем мало небесных
амбиций, зато земных желаний - хоть отбавляй. Итак я одела свое лучшее платье - новая одежда сохранилась у меня со времен Хонитауна. К палисандровым костылям требовался костюм из черного бархата, но я изголодалась по черному бархату задолго до того, как узнала, что из палисандра делают костыли. М-р Дрейк говорил, что у меня стройная спина, ценимая каждым художником, то же самое говорил и м-р Айлсворт, молодой иллюстратор, также квартировавший у Страйпов. Я всегда старалась поддерживать фигуру стройной, подтянутой и девической. Возможно, костыли помогали мне в этом. И всегда я сохраняла пристрастие к черному бархату, но это, впрочем, другая история.
Мое место было высоко под самым потолком оперного зала. Это была восхитительная картина даже до того, как подняли занавес. Я думала о том, что моя мать ни разу не слушала оперы. Бедная мама, какой узкой колеей был ее путь в Хонитауне! А вот ее дочь наслаждается тем, о чем она даже мечтать не смела. У нее был музыкальный слух. Она могла
бы по достоинству оценить этот вечер. Я могла только сидеть, мечтать и удивляться. Картину дополнил новый элемент - состоятельные люди и избранные, пришедшие сидеть в ложах. Впервые я увидела дородную женщину в декольтированном платье и должна признаться, что была готова к шоку, но не была шокирована вообще. Я избавилась от одной из своих
небесных амбиций и ее заменило новое вполне земное желание. Мне захотелось иметь и одевать собственное декольтированное платье. Но если бы весь вопрос заключался в этом. Мой капитал все уменьшался и уменьшался, каждый глупый порыв делал его все меньше и меньше и приближал меня ко дну моего тощего кошелька. И все-таки мне хотелось иметь декольтированное платье и я проговорилась об этом Сэйди.
Ну вот, я же ничего не сказала о Сэйди. Сэйди жила в той же тюрьме, что и я. Она занимала соседнюю камеру. По ее словам у нее была "шикарная работа" и поклонник, поэтому чаша ее счастья была переполнена до краев. Молодой человек Сэйди тоже имел "шикарную работу. Он был слесарем по отоплению или кем-то вроде того. Так или иначе, он приносил изрядный конверт с жалованием, каждую субботу по вечерам повязывал белый галстук, наряжался и регулярно водил Сэйди на шоу, а потом они вместе ели устрицы. Однажды я спросила Сэйди, подсчитывала ли она когда-нибудь, сколько галлонов устриц они потребили за двенадцать месяцев. Она ответила, что никогда этого не делала, но тут же села и начала считать.
И все-таки у Сэйди было большое сердце - как, впрочем, большие руки и большие ноги - и она была милой. Молодой человек Сэйди мог бы это засвидетельствовать. Она так же отличалась от Страйпов, как - впрочем, критиканство безнравственно. Я узнала, что в мире есть вещи, худшие, чем быть поносимой до конца своих дней.
Итак в тот вечер она пошла со мной, потому что я так много говорила о предстоящем событии, что мой энтузиазм стал заразительным. Я не знаю точно, чего она ожидала, но вскоре после начала великой музыкальной драмы заметила, что она исчезла из поля зрения. Она так же мало понимала итальянский, как и я, но имела худший музыкальный слух. Думаю, что ей полегчало, когда я заговорила о своих претензиях на декольтированное платье и тем самым предоставила возможность пошептаться.
Сэйди была вполне решительной в своем мнении и мнение это было отрицательным. "Люди в моем окружении", - сказала она бесстрастно, - не считают это пристойным".
Такой вердикт вынесли бы и в Хонитауне.
"Думаю, я бы такое одела", - скромно шепнула я, - "вот как эти женщины в ложах".
Она сочла необходимым меня предостеречь.
"Ты не пользовалась бы популярностью в нашей компании", - продолжила она. - "Ты знаешь,
мы большей частью придерживаемся общих взглядов. Мы - "Тигры"".
Тигры ? Я с удивлением посмотрела на славную большую Сэйди.
""Тигры"", - объяснила она, - это ветвь политического клуба Джима, которая заботится о своих подругах. На следующей неделе у нас танцы и мы думаем тебя пригласить".
"Уверена, что в тот вечер я не одену декольтированного платья", - сказала я ей.
Когда опера окончилась и наслаждение ею осталось лишь воспоминанием, мы соскользнули по длинной лестнице и вышли на улицу. Пока мы шли по бульвару, можно было подумать, что мы спустились с нижних ярусов, если особо не присматриваться к нашей одежде. Не таковы были те, кто действительно сидел в нижних рядах: сейчас они ожидали свои экипажи и к их одежде присматривались внимательно.
Сэйди потянула меня за рукав, чтобы привлечь внимание к прелестному розовому плащу; плащ я заметила, но повернулась не сразу: я непрерывно смотрела влево. Вскоре это привело в недоумение ее флегматичную натуру, и она спросила, в чем дело.
"Видишь высокого мужчину с длинным четким профилем ?" - шепнула я в ответ. - "Не забудь его. Это мой Мистер Некто".
Как я ни старалась, но не смогла занять такую позицию, чтобы он меня заметил. Я пристально смотрела на его спутницу. Кто она ему ? Он помогал ей сесть в экипаж и оказывал знаки внимания, которые мужчина мог бы оказывать, например, своей сестре. Затем он сам забрался в экипаж и сел рядом с незнакомой женщиной. Его глаза скользили по пестрой толпе и казалось, что он должен был бы меня заметить. Но нет, выражение его лица не изменилось, когда он отвернулся.
"Почему ты называешь его Мистер Некто", - спросила Сэйди, когда мы сели в вагон трамвая на Бруклин.
Я только рассмеялась, и она забыла. Она говорила об опере. Она обманула ее ожидания. Она надеялась что-нибудь понять и сетовала, что там было совсем не смешно. Она привыкла к зрелищам иного сорта.
И все-таки она была милой и общительной, и за это я ее любила.
В верхней комнате дома, завитого виноградом, на нашей сонной бруклинской улице жил прикованный к постели мужчина, его худое бородатое лицо день за днем глазело на прохожих и выносливые цветы в садике, отмечая смену времен года. Прошло двадцать семь лет с тех пор, когда последний раз он стоял перед клумбой у своего дома, и когда я проходила мимо и замечала его бледное лицо в окне, то крепче сжимала костыли и быстрее проходила по тротуару. Я благодарила Господа за отменное здоровье, которое Он мне даровал на все времена. Я даже благодарила Его за палисандровые костыли, которые быстро и безотказно носили меня по прекрасному городу и часто - через всю страну.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 14901Unread post Didier
06 Nov 2017, 18:35

Глава VI

Пришли теплые весенние дни, в лицо дохнуло первым летним теплом и сразу ко мне снова пришло страстное желание очутиться на природе. Однако это было лишь временное сожаление, потому за ним следовали неприятные воспоминания о Хонитауне. И потом Нью-Йорк в мае был очарователен. Органисты не забывали нашу запущенную улочку, даже если модная публика Бруклина к нам не захаживала. Они приходили по утрам и мы все это любили. Я могла немного пританцовывать на своих костылях под их мотивы. Больной в окне поворачивался, услышав знакомую мелодию, и на лице его было написано
удовольствие. Окно м-ра Джессапа резко открывалось и он склонялся на подоконник, покуривая старую трубку и размышляя о временах, ушедших в прошлое.
М-р Джессап был старожилом у Страйпов. Говорили, что он сделал вклад в имущество м-с Страйп, прийдя к ней с остатками старого дома, что его двери, окна и громоздкая мебель оттуда перешли в ее собственность. У него была небольшая рента из какого-то неведомого источника и из этих денег он нанимал большую квадратную комнату с фасадной стороны второго этажа. Это была его крепость, единственный дом, который он знал в течение четверти века и предмет его огромной гордости. М-р Джессап знал наш дом в те времена, когда он был одной из достопримечательностей нашей тихой
улочки, да и сама улочка была достопримечательностью Бруклина в дни Бичера и Толмиджа [известные американские проповедники XIX в. - прим. перев.]. Он помнил времена, когда губернатор штата жил в доме через дорогу, и видел, как и улица, и дома впали в запустение. Теперь в теплые весенние дни он покуривал в окне, подремывал и мечтал о возврате
тех дней, когда снова во дворе соседнего дома появится высокая фигура губернатора с шелковым цилиндром в руке.
Иногда он сидел один, иногда к нему заходил Айлсворт. Двое мужчин - жизнь одного словно прочитанная и закрытая книга, другой же только перевернул заглавную страницу - были похожи и не похожи одновременно. Айлсворт был головоломкой. Он выглядел по-мальчишески худым парнем, сначала казавшимся полным антагонистом Страйпов, ничего не говорившим о себе. Он несомненно был беден - и также несомненно был джентльменом в полном смысле этого затертого слова. Мне он выказывал почтительное уважение. Он воспринимал меня и мою хромоту без вопросов и комментариев, и за одно это я его почти любила.
Однажды я устала от однообразия пищи, подаваемой м-с Страйп и зашла в дешевый маленький ресторанчик неподалеку от здания бруклинского Городского Совета - не самое изысканное место, но хоть какой-то намек на разнообразие. Меню у Страйпов от недели к неделе менялось незначительно. По воскресеньям у нас были цыплята и мороженое, а по средам повторялся воскресный обед. По пятницам, конечно, рыба, а по четвергам - ростбиф. В другие вечера недели у нас было "дежурное" блюдо. Я сбежала как раз в "дежурный" день. В переполненном ресторанчике я напрягала свои довольно близорукие глаза в поисках свободного места. Какой-то мужчина подал мне знак и я увидела,
что это Айлсворт. Он сидел один за столом и рядом с ним было свободное место. Когда я проскользнула на стул, он подхватил мои костыли с ловкостью, которая могла быть порождена только длительной практикой, и бережно спрятал их у стены... Я почувствовала легкий трепет удовольствия оттого, что снова сижу рядом с настоящим мужчиной. М-с Страйп по собственным соображениям всегда тщательно исключала подобную возможность в своей столовой, где я была зажата, словно сэндвич, между большой, добродушной Сэйди и анемичной мисс Сондерс, которая проводила утомительные часы работы в универмаге на Фултон-стрит, и мои возможности для беседы были весьма ограничены, если не сказать больше... Однако этим вечером я была свободна от всего этого и с симпатичным Айлсвортом рядом чувствовала себя настолько радостно, словно посетила лучший из ресторанов в сердце Нью-Йорка. Я предвкушала удовольствие от хорошей еды - вы не знаете, какое впечатление производят жареные устрицы на провинциалку - и вот я ела почти механически, отвлекаясь на острую, нервную речь моего соседа по пансиону... Он начал рассказывать мне о себе и я почувствовала себя избранной. Он оказался англичанином, жил в Америке менее года и я поняла даже без его пояснений, что дела у него шли туго. Он был иллюстратором, а особого спроса на его работу не было. Он особо об этом не распространялся, так как был не из таких, но я могла читать между строк и вопросов не задавала. Я помнила, как за то недолгое время, что жила у Страйпов, его постоянно ожидали в холле пухлые пачки отвергнутых рисунков, которые издатели возвращали ему... Мы сидели и беседовали долго, пока усталые раздраженные официанты не стали открыто выражать нам неодобрение. Один из них напомнили, что уже девять вечера и ресторан закрывается. Я извлекла свой кошелек, но м-р Айлсворт попытался меня остановить. "О, нет", - сказал он. Я потянулась за костылями и возразила: "Вы действительно хотите, чтобы я на вас рассердилась и никогда больше не обедала с вами ?" Я почувствовала, что краснею."Нет, нет, нет", - ответил он торопливо. Я оплатила собственный счет... Мы направились домой вместе, он что-то рассказывал в своей приятной нервной манере,
а я - ну, я снова была счастлива товарищескими отношениями с мужчиной. Я отчетливо чувствовала, что с его стороны
это чуть больше, чем формальная вежливость соседа, чем простая симпатия к девушке, чьи нарядные коричневые
костыли "отдыхают" на сгибе локтя, и когда мы садились в трамвай, я чувствовала, что мой тщательно сшитый костюм,
стройная фигура, ладно сидящий ток и даже колебания вуалетки привлекали его и, вероятно, его сердце билось
быстрее при виде девушки, одетой подобным образом. Прежде всего я была всего лишь женщиной, и мое женское естество
требовало без восхищения... Когда мы снова оказались в нашем захудалом доме на нашей захудалой улице он на мгновение задержал мои руки в своих. "Думаю, вы прекрасный товарищ", - сказал он.
Видимо, я и была хорошим товарищем, потому что в системе своих мужских отношений он поместил меня между старым м-ром Джессапом и собой. Мне приходилось слушать единствнную историю м-ра Джессапа, как он однажды встретил губернатора на углу нашей улицы, и м-р Джессап сказал то-то, а губернатор сказал то-то, - эта история была почти бесконечной. Но в душе старика жили музыка и умиротворение, и если уж вступаешь в доверительные отношения с мужчинами, приходится принимать их такими, каковы они есть... Наверное, моя готовность к этому все больше сближала меня с этими людьми. Во всяком случае м-р Джессап обычно мирился с тем, что в дождливые дни я подолгу захватывала уголок обширного дивана, служившего по ночам ему постелью, и слушала их с Айлсвортом рассуждения о людях и вещах, изредка вставляя свое женское мнение в их беседу. Товарищество подобного рода вне книг встречается редко. Иногда молодой Айлсворт сопровождал меня в странствиях по городу. Было исключительным наслаждением пойти в картинную галерею с человеком, понимающем саму душу живописи, который мог объяснить деревенской простушке полускрытые истории, о которых повествуют картины. Временем он располагал - издатели словно сговорились отвергать его работы - и он тратил его на общение. Я до сих пор помню его предупредительность, вежливость и тактичность, с которой он скрывал то и другое.
Все это время я жила на свой жалкий и все время убывающий капитал и начала уже смутно беспокоиться. Я знала, что моих денег не хватит навечно, но я была не в большей степени финансистом, чем любая другая женщина и просто плыла по течению до того дня, когда с этим придется считаться и гнала от себя эти мысли. Я немного сократила расходы, хотя магазины Нью-Йорка были постоянным искушением для девушки из провинциальной глуши, истосковавшейся по красивым вещам.
И вот настал день, когда я обратилась к своему дяде Эниасу Стронгу.
Тетя была права, когда говорила, что дядя Эниас неплохо устроился в городе. Должна сказать, что он устроился настолько хорошо, насколько сам этого хотел. Я нашла его с помощью телефонной книги и нагрянула к нему домой, в большое вычурное жилище в одном из больших домов Нью-Йорка. Я миновала слуг и уселась в огромной прихожей ожидать появления моего дяди.
Я мысленно рисовала его, пока ждала. Он представлялся мне толстым, уютным с белыми бакенбардами заядлого филантропа и приветливым взглядом, и - о Боже - как он мне обрадуется. Он раскроет объятия и произнесет что-нибудь наподобие: "Ну, ну, я поражен ! Дочка Китти Сентон и тоже Китти. Черноглазая, как мать, и материнский же хорошенький ротик, и волосы , и - благослови Господь мои старые глаза - если это не Китти Сентон снова перед нами".
После этого пауза, чтобы перевести дух, сглотнуть неизбежный ком в горле и, возможно, уронить слезу - другую. Картинка была так хороша и так вдохновила меня, что я сама чуть не уронила слезу блудной дочери и начала воображать, как дядя Эниас станет настаивать, чтобы я переехала от Страйпов прямо в его собственный "дом, милый дом" [слова традиционной английской песни, ставшие поговоркой - прим. перев.].
У меня было много времени рисовать воображаемые картины, потому что дядя Эниас прихорашивался долго, как женщина. Я надеялась, что он будет хотя бы рад мне, как я воображала. Нью-Йорк уже перестал быть новинкой и мне нужна была помощь. Я начала искать работу. Есть огромная разница между простым поиском работы и сложным процессом ее получения. Странно, какими предубеждениями руководствуются работодатели против найма на работу женщины с легким физическим недостатком. Я об этом не думала, когда покидала Хонитаун. Но Хонитаун знал меня и знал
мои костыли, поэтому я не была готова к тому, что на меня будут постоянно глазеть, и еще менее - к отказам. Зевак я с легкостью могла простить. В конце концов, женщина, идущая с помощью пары костылей - в особенности молодая интересная женщина на новеньких палисандровых костылях - не самое привычное зрелище,даже в большом городе, так что жителей Нью-Йорка особенно не приходилось винить за их живой интерес. Но, я полагаю, девушка без работы, особо чувствительна. Как я могу простить работодателей, которые медленно качали головами при первом взгляде на мои костыли, не давая мне даже попытки ? В каких бы выражениях не были бы написаны мои резюме и рекомендательные письма, костыли вызывали немедленный отказ. Страницы дешевых газет каждое утро расцветали объявлениями о вакансиях для женщин на работу, но стоило мне прийти по одному из этих адресов, цветы мгновенно закрывали свои лепестки.
Когда дядя Эниас наконец соизволил выйти, его длинные руки были вытянуты по швам вдоль тощего тела. Он и сам был вытянутым, как будто толстого и уютного дядю Эниаса, которого я вообразила, раскатали на рольганге и сделали более плоским в миделе и более вытянутым в оконечностях. У него не было бакенбардов, его длинный подбородок был гладко выбрит, а обозначенное на визитке мое имя должно быть выдавило воображаемое добродушие на том же рольганге. Он осмотрел меня испытующим взглядом с головы до ноги. Наконец, когда я уже решила, что мне незачем больше здесь оставаться, он заговорил. "Так ты калека ?", - сказал он.
Ничего себе приветствие для павшей духом девушки ? Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо и сползла обратно на стул - я вставала, чтобы приветствовать его. Меня всегда донимало, когда меня называли калекой. Меня возмущало само слово. Вы уже знаете, что сегодня своей хромотой я скорее горжусь, действительно, горжусь умением использовать свои костыли так, что это практически уравнивает меня в возможностях с другими женщинами, но тогда
это слово клеймило меня как существо низшее и уязвляло меня снова и снова.
"Так ты калека !", - после этих слов дядя Эниас и я никогда не могли быть друзьями, даже через миллион лет, даже если бы он осыпал меня богатствами Креза. Так зачем рассказывать в подробностях об этой несчастливой встрече. Я оставалась у него совсем недолго, и он в своей деревянно-вежливой манере невнятно предложил мне любую помощь и содействие со своей стороны. Я поблагодарила его, сказав, что поддержка мне не нужна. Я хотела уйти и больше никогда его не видеть. Когда я шла к дверям, вошли две женщины, его жена и дочь. Он представил им меня как девушку из Хонитауна. Сами они не были из Хонитауна и проявили ко мне не более чем мимолетное любопытство. Они были столь же приветливы, сколь дядя Эниас. Они осмотрели меня - лицо, руки, одежду, шляпку, костыли - всю и сказали: "Так вы калека". О, нет, этих слов они не произнесли, но наверняка отметили это про себя, и я не уловила бессмысленной вежливости, которую они излучали по отношению ко мне. Однако случилось другое, гораздо более важное.
Я не забыла лицо. Лицо девушки было мне знакомо. Это была девушка, которой Мистер Некто помогал сесть в экипаж в тот вечер, когда я ловила его взгляд после оперы. Если бы все было по-другому, если бы эти люди были моими друзьями, а не только родственниками, я могла бы с ним познакомиться. Поэтому я начала все снова и снова обдумывать и надеяться, что в следующий раз мне повезет больше.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 15347Unread post Didier
09 Nov 2017, 17:56

Глава VII

Пришел день, когда я прекратила питаться в душной столовой дома м-с Страйп. Так я, во всяком случае, сказала м-ру Джессапу, Айлсворту и Сэйди - троим из живущих у м-с Страйп, которых я мола назвать своими друзьями. Им я сказала, что комната душная и я собираюсь столоваться в ресторанах - так гораздо разнообразнее. Я высокомерно вздернула верхнюю губу и они мне поверили - или сделали вид. что поверили. Я подозревала, что Айлсворт догадался. Он сам незадолго до того перестал садиться за стол м-с Страйп, его оправдания были почти такими же, как мои. Но он не говорил ничего, он был слишком джентльменом, а отвергнутые рисунки по-прежнему громоздились на столике для почты в холле. Поэтому о действительных причинах можно было догадаться. Комната у м-с Страйп стоила более, чем в два раза дешевле, чем комната со столом, а мое пресловутое благосостояние уменьшилось до жалких двух сотен долларов в кошельке и даже меньше... Поэтому я завтракала крекерами и сыром в своей комнате - м-с Страйп была крайне нелюбезна с теми, кто осмеливался на подобное, - изредка ела в дешевых ресторанах, которые имелись в изобилии в пригородах Бруклина и раздумывала, чем все это закончится... Я была удручена отказами на свои запросы о работе.
Как-то вечером, примерно через неделю после моего прекращения столоваться у м-с Страйп, чья жирная плохо приготовленная стряпня уже начинала казаться моему голодному воображению рогом изобилия, Сэйди перехватила меня в холле. Вечер был ранний и постояльцы начали заполнять узкую лестницу в полуподвал. Из кухни веяло обольстительными запахами, тревожившими мои ноздри. "Пойдешь на наш бал сегодня ?", - спросила она, поколебавшись, вполголоса, так, чтобы никто из постояльцев не услышал. - ""Тигры", ты знаешь". Мгновение поколебавшись, я заметила сомнение в ее взгляде, подумала, что она с недоверчивостью относится к моей новой одежде, и согласилась с готовностью. "Не думала, что ты согласишься пойти", сказала она, запинаясь, - "мы - то есть Джим и я - хотели бы этого".
Я весело рассмеялась.
"Дорогое дитя, я тоже этого хочу". Так и получилось, что в девять часов я пошла на бал к "Тиграм". Для меня тоже нашелся кавалер - брат Джима. Пороли ли его хлыстом на "божьем суде", мне неведомо. Тем не менее, он был мужчиной и удовлетворял всем условностям бала "Тигров". По натуре он не был хорошим рассказчиком, но болтуны иногда надоедают,
а Тедди не был болтуном.
Я внимательно отнеслась ко всем инструкциям Сэйди касательно платья и одела темную юбку и "симпатичную" блузку. Она одолжила мне брошь, "похожую на золотую", чтобы заколоть у горла. Ее подарил один из предшественников Джима и я выяснила, что Джим не любил, когда Сэйди ее носила... "Тигры" встречались в районном политическом клубе, к которому Джим и Тедди сохраняли преданную и неумирающую верность. Они собирались в одно и то же время и одевались примерно одинаково. Там был оркестр, демонстрировавший профсоюзный билет в рамке в конце помещения, и когда я спросила, что это значит, Джим пояснил. "Мы не можем себе позволить присутствие штрейкбрехеров и пьяниц", - сказал он. - "Если мы сами допустим забастовку, большой босс с этим никогда не смирится. Он не допускает забастовок и не намерен терпеть подозрительных типов до дня выборов".
Позже этим же вечером я увидела и большого босса. Он пришел достаточно поздно, чтобы стать последним гостем и прибыть на бал наиболее впечатляющим образом. Это был высокий худощавый лысеющий мужчина, ни на минуту не забывающий роль, которую он играет. Вокруг него реяли спутники рангом поменьше, искавшие благоволения Великой Персоны. По этому поводу я отпустила замечание Джиму - Тедди казался беспомощным по части слов. "О, да, В.П. [Великая Персона - заглазное прозвище босса, в оригинале игра слов G.P. - Great Person - P.G. - жилец, постоялец - прим. перев.] может с ними вежливо поговорить, только держись", - объяснил он, - "и может сделать это лучше их, когда придет время. Я видел, как он сидел целый день в гостиной клуба Эндрю Джексона в пригороде, раздавая по два доллара всем проходившим парням. Без вопросов, понимаете, мисс, просто потому, что он уверен, что вы всегда с ним. Он просто знает, что ты из кожи вылезешь вон... А сегодня вечером иначе. Сегодня вечером они ведут светские беседы. Ни один из них не
помрет, когда он поговорит со стариком из этой заслуженной старой гвардии, который сомневается, становиться ли ему членом городского совета". Он засмеялся, на мгновение притих и заключил: "Он заставляет меня самого чувствовать себя мальчишкой".
Сэйди уже встречалась с большим боссом, он не был ей в новинку. Вместо этого она убеждала меня, что беспокоится о сувенирах. На прошлогоднем балу раздавали канареек, настоящих живых канареек - каждой женщине - и канарейка, доставшаяся Сэйди, умела петь и действительно пела, пока не подхватила то ли пневмонию, то ли перитонит - она никак
не могла запомнить, что именно - и после продолжительной болезни умерла. Это было так печально для большой простодушной девушки, что она даже всхлипнула. Джим вывел ее из прострации. "Веселее, детка", - сказал он. - "Худшее уже произошло. Марш начинается. В.П. и его матушка собираются возглавить вечеринку. Матушкина игра в Южном
Бруклине еще не закончена, а В.П. пользуется матушкиной любовью и мощным влиянием на избирателей".
Джим и Сэйди сплели руки сообразно моменту, а Тедди густо покраснел, беспомощно глядя на мои нарядные коричневые костыли и гадая, как он может выйти из положения. Выход нашла я. Беседовать с Тедди было все равно, что поддерживать диалог с газетой, но я не была намерена стоять одна в зале, пока остальные участники марша глазели бы на меня. Мы ускользнули, оставив незамеченной неудачную попытку участия в марше, и направились прямо к достопочтенному В.П. и он даровал мне милостивый поклон. После этого исторического события мы вернулись в зал так же безмолвно, как и покинули его, и присели в укромном уголке. На мгновение я осталась наедине с собой. Но только на мгновение: Сэйди назначила себя моим стражем и поспешила ко мне. "Что случилось, тебе плохо ?" - спросила она. "Немного устала", - улыбнулась я в ответ. Я не осмелилась сказать правду, что не ела с самого раннего утра и была скорее голодной, чем уставшей, но она каким-то образом сама об этом догадалась. "Ты выглядишь истощенной", - сказала она. - Ты плотно поужинала ?" Я не осмеливалась взглянуть в ее добрые глаза. "Я немного задерживалась вечером и пропустила ужин", - промямлила я, не поднимая глаз. Так тайное стало явным и Тедди послал вниз за тушеными устрицами, чтобы накормить меня. Не думаю, что когда нибудт ела или буду есть что-то вкуснее. Мне стало стыдно, что я подшучивала над Сэйди по
поводу устриц. Когда я вернулась, у нас состоялась задушевная беседа, самая задушевная изо всех, которые у нас были, и результатом ее стало то, что в понедельник я пошла работать с Сэйди. Это была ужасная работа - строчить на швейной машинке на шляпной фабрике, но все-таки это было на ступень лучше "потогонного" производства - что бы это ни
значило. Это была не та работа, на которую я рассчитывала, когда мечтала переехать в Нью-Йорк, но я не собиралась возвращаться в Хонитаун на глаза своей тетушки после неудачи.
Позднее тем же вечером я получила возможность приблизиться к боссу. Он переместился на нашу половину зала и некоторое время стоял там, принимая подобострастные знаки внимания от своих служащих. Джим и Тедди были загипнотизированы до абсолютного молчания и даже шумная добродушная Сэйди была под впечатлением близкого присутствия Величия. Слава Богу, я этого избежала. Я сидела и разглядывала в свое удовольствие большого человека.
И потом - мне представилась возможность, потому что он двинулся по направлению к нам. Нечасто большой босс подходит к людям - большинство ожидает его. Но он направился прямо к нам. Джим и Тедди вовремя восстановили присутствие духа и представили своих дам по всем правилам бальных залов Пятой авеню. Я была новенькой в этом районе, и он знал это, поэтому было естественным, что он присел на стул рядом со мной - так же естественно Сэйди спорхнула со стула, чтобы дать боссу возможность поговорить со мной...
"Если есть что-то, что я могу сделать - только скажите, дайте мне шанс. Есть множество хороших вакансий для девушек в архиве, работа сидячая", - и я поняла, что он тоже уставился на мои костыли. Джим, Тедди и Сэйди отошли - я гадала, не подал ли он им знак, - и наша беседа стала чуть-чуть более конфиденциальной. "Не подумайте, что я добряк и простофиля", - тихо проговорил он, пристально глядя на меня. - "Я похоронил шесть самых прекрасных детей и их мать. Их унесла лихорадка". Он запнулся. Я не понимала, но чувствовал как тяжело ему впускать меня в свой внутренний мир. Он был человеком с немногими слабостями - Сэйди и Джим говорили мне об этом - и все же он сказал: "Дети - это уже было
достаточно скверно, но она... Если бы она осталась жива... она осталась бы... калекой. Я любил бы ее вдвое сильней. Но я ничего не мог сделать - я не смог забыть - а вы мне о ней напомнили - вот и все".
"Мне так жаль, м-р Мак-Манигал", - все, что я смогла пролепетать. Я увидела, как один из его помощников подошел поближе к нам, и я почувствовала, что мы стали объектом повышенного внимания. Но перед тем, как встать, он сказал: "Не стоит. Радуйтесь, что подарили мне возможность вспомнить - и если я что-то могу сделать, - очередь за вами. Я
вернусь в окружное правительство и...". Он медлил. Я интуитивно чувствовала, как он ожидает, что я попрошу его, но я боялась предпринять такой шаг. Он поднялся со стула и пошел прочь. Кто-то другой поприветствовал его, окликнув приветливым юным голосом. "Хелло, Пат", - засмеялся вновь пришедший, - "опять развлекаешься вечером ? Некого целовать ? Есть некоторая притягательность даже в таких официальных мероприятиях, не так ли, старина ?"
Это был не спутник, спутники не обращались к боссу столь фамильярно, тем более не осмеливались похлопать Величие по спине. А достопочтенный В.П. рассмеялся и хлопнул гостя по спине в ответ. Я думаю, если бы дальняя телефонная связь стала настолько универсальной, что наша местная телефонная станция сообщила бы, что в мое крохотное жилище звонят из Константинополя, я и тогда узнала бы этот голос, прилетевший с полдороги вокруг света благодаря
человеческому гению и Божьей милости. Это был голос моего Молодого Человека, голос Мистера Некто, голос, который я услыхала в конце утомительного путешествия из Хонитауна в Нью-Йорк. Это был голос Молодого Человека, фамильярно окликающий достопочтенного В.П., это был он, хлопающий Величие по спине, это был Молодой Человек, которого я однажды неуклюже назвала Мистер Некто - он заставил меня запомнить этот вечер надолго. Молодой Человек понравился мне с самого начала и вчуже мне было приятно видеть, что и Величию он нравится, потому что большой рот
В.П. сложился в совершенно естественную улыбку.
"Это один из его новых репортеров", - предположил Джим. - "В.П. заставляет их присутствовать в этой толпе". Я гадала, заметил ли меня Молодой Человек - надеялась вопреки надежде, разрываясь между нежеланием быть замеченной на праздненстве у "Тигров" и желанием оказаться снова рядом с ним - как тогда, два долгих часа на вагонном сиденьи... Я прозевала. Я уверена, что прозевала тот момент, когда он вышел, и я лишилась возможности быть узнанной. Я собралась уходить, хотя бал едва начался...
Мы задержались поздно. Уйти с мероприятия раньше времени у "Тигров" считалось оскорбительным. Подали различное освежающее - преимущественно напитки. Очень хорошенькая и очень шумная девушка стояла с компанией других девушек и мужчин. Они пили виски - не самое приятное зрелище. Один из мужчин выглядел явным пижоном.
"Не освежиться ли нам ?" - вопрошал он с обычной мужской переоценкой возможностей своего желудка.
Шумная девушка обернулась к нему с грубоватым смешком. "Освежиться ?" - повторила она. - "А тебе и закуска не нужна, если есть что выпить ?" Эта реплика показалась исключительно остроумной ее спутникам, и они смеялись долго и громко. Мне это смешным не казалось, было уже поздно и с меня было достаточно. Поэтому как только бар под бальным залом вышел на пик продаж, а спиртное начало действовать, мы незаметно ускользнули.
В конечном итоге я была счастлива, что Молодой Человек не увидел меня на балу у "Тигров".



User avatar

bordoler
Дух форума
Posts: 4102
Joined: 11 Mar 2017, 10:57
Reputation: 1231
Sex: male
Location: Москва
Ваш Знак зодиака: Овен
Has thanked: 457 times
Been thanked: 3794 times
Gender:
Russia

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 15367Unread post bordoler
09 Nov 2017, 18:33

Didier, спасибо за перевод! Хорошая повесть. Интересно, что-то современное есть в этом роде?



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 15379Unread post Didier
09 Nov 2017, 18:55

Возможно, специально не искал. Меня пока интересуют две автобиографические повести, пробую найти, чтобы юные (и не очень) девоты потребляли исключительно высококачественную литературу на уровне мировых стандартов - я выше уже писАл об этом. Мне тоже понравилось: сначала как один из источников "Out on a leg" Луизы Бейкер, потом язык понравился, а сейчас и сюжет увлек.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 15853Unread post Didier
13 Nov 2017, 17:42

Глава VIII

"На вашем месте", - сказал он, - "я даже и не думал бы об очередном бале у "Тигров"".
Я сидела среди потертых подушек на уютном диване старого м-ра Джессапа, положив голову на руки, отдыхая всем своим тонким вытянутым телом, вытянув перед собою ножку в блестящем кожаном полуботинке. Я посмотрела на молодого Айлсворта, прищурившись, как это делает большинство близоруких людей, и потребовала объяснений.
"Ладно, м-р Айлсворт", - сказала я, - "возможно мне лучше было бы последовать вашему английскому обычаю и назначить вас цензором моих развлечений".
"Думаю, так и вправду было бы лучше", - улыбнулся он, - "чем посещать мероприятия такого сорта. Здесь вы еще более чужеродный элемент, чем я, и мне не нравится, когда вы так поступаете".
Я огляделась. Мне нужны были сочувствие и поддержка. Мой взгляд упал на старого м-ра Джессапа. Но старик сидел в своем большом кресле перед окном, грелся на солнышке, покуривал трубку и молчал.
Мое сердце забилось быстрее. Меня раздражала дерзость Айлсворта и в то же время по-женски меня это дейстительно задело. Я выбралась из подушек, выпрямилась на диване и подтянула ножку к себе. Он подошел ближе и сердце забилось еще быстрее. "Я не понимаю - на - каком - основании - вы - ", - я начала чеканить слова, злясь на себя оттого, что не могу бойко облекать мысли в речь.
"Вы не из этого теста", - ответил он, не вынимая трубки изо рта, - "и дружба, связывающая нас, позволяет мне говорить искренне. Как и всякая женщина, вы не знаете достопочтенного В.П. Мак-Манигала, как вы его называете. Вы не знаете, каков он в отношениях с другими женщинами".
Я вспомнила, как он со своей матерью возглавил шествие на балу и принялась рассказывать об этом. "Это другая сторона взаимоотношений женщины и политики в большом городе, я не имел намерений обсуждать этот вопрос в такое прекрасное субботнее утро. У меня слишком хорошее настроение для этого. Но, если бы вы жили в Нью-Йорке достаточно долго, вам следовало бы знать - это правда. И поэтому мне не нравятся ваш политизированный друг и его балы - это не для вас".
Он был рядом и мне показалось, что я вижу в его больших серых глазах то же выражение, которое я однажды - только однажды - увидела на лице м-ра Дрейка. Но он не говорил мне, что я прекрасна. Я и сама знала, что красива этим июньским утром, когда яркое солнечное сияние позолотило мою кожу, воротничок не скрывает нежной шеи, черные волосы ниспадают на темные глаза - по современной моде. Я была красива несмотря на то, что мой первый черный бархатный костюм, который я одевала с гордостью принцессы, слегка потускнел и не совсем подходил для
июньского субботнего утра. Я была слишком бедна, чтобы заменить его, тем не менее была красива и он мог бы мне это сказать. Но он продолжал вышагивать по комнате, яростно дымя трубкой, и молчать в своей ужасной английской манере. М-р Джессап уже не курил, старик погрузился в дремоту, пригретый июньским солнцем субботы. Для него мы со своей перебранкой были как двое глупых детей.
Наконец Айлсворт взял мои костыли и стал с ними передо мной в ожидании. "Пошли", - сказал он, - "Июньский день редкостный ! Мы прогуляемся в парке и позабудем все земные тревоги".
Я все еще сердилась на него, но сопротивляться была не в силах. Я приняла свои клюки из его рук и выпрямилась перед ним, не говоря ни слова. Я выскользнула из комнаты м-ра Джессапа в свою каморку. Когда я вернулась к нему, на мне был мой верный черный бархатный костюм, единственный надежный спутник в поисках работы, и маленькая шляпка. Я натянула длинные блестящие перчатки до локтей... И мы отправились этим субботним утром в бруклинский рай. Когда мы шли по улице, больной джентльмен помахал мне из окна, а я послала ему воздушный поцелуй.
В прошлом сезоне в Париже один мужчина рассказывал мне, что он путешествовал по многим странам и проживал во многих городах, но считает Проспект Парк в Бруклине самым прекрасным местом для отдыха в мире, за исключением разве что Булонского леса. Насколько я помню Проспект Парк тем субботним июньским утром, он показался мне уголком рая - рая, спустившегося на солнечный уголок Земли... Трамвай доставил нас в парк, а Айлсворт бул воплощением молодости и отваги.
"Мы сейчас позавтракаем - это самое приятное занятие дня длиною в жизнь", - сказал он, - "вы и я, там, где розы склоняются к самому столику". Я поколебалась - а как же мои тающие ресурсы. Завтрак стоит денег и... Думаю, он угадал мои мысли, потому что продолжил:"Сегодня мой праздник". "О, нет", - возразила я, - "вы помните наше дружеское соглашение". "По субботам все договоры недействительны. И потом, - посмотрите на это". Он протянул мне конверт. Я открыла и прочитала письмо, которое в нем содержалось. Писал некто Мак-Митчелл, редактор журнала "Лайф".
Айлсворт продал картину за сто долларов - ни центом меньше. И редактор, поскольку предвидел истинное положение вещей, выслал чек авансом, до публикации.
"Мой праздник", - повторил художник, - "маленький завтрак, только вы и птички". Я скосила глаза на него. Я носила очки на улице, чтобы поддержать свои близорукие глаза, и в одном из их стекол увидала отражение его резкого профиля. Это был профиль мужественного человека... Я размечталась и подумала: а почему бы не Айлсворт ? На момент я забыла Молодого Человека, а когда вспомнила, чуть не рассмеялась вслух. Он был мечтой, фантазией, надеждой. А этот мужчина был настоящим, из мяса и костей. И он ухаживал за мной. Наверняка ухаживал. За все эти годы я наконец получила то, чего страстно желала как женщина - восхищение и немного больше - мужскую преданность. Костыли несли меня в зелень прекрасного парка, словно настоящие крылья, а не рукотворные подпорки.
Мы прошли лодочную станцию, немного задержались, разглядывая многочисленные экипажи на аллее, и наконец остановились у маленького ресторана с открытой верандой.
Мне случалось на затрак поглощать еду и получше, чем та, которую нам подали в то утро в Проспект Парке, но ни разу она не казалась и наполовину такой вкусной. Есть ! Как девушка вообще может есть в такой момент ? Я забавлялась пищей у себя на тарелке и смотрела ему прямо в глаза. Лед был сломан. Он рассказал о себе больше, о своих надеждах и желаниях. Известное издание не только приняло один из его рисунков, но и потребовало продолжения. Я прониклась его энтузиазмом...
Мы закончили завтрак и перешли в уголок большого парка, где были совсем одни. Мы проходили через прелестное местечко, называемое Кашмирской долиной и он рассказывал мне о настоящей Кашмирской долине, в честь которой было названо это место. Потом подошли другие посетители и мы перебрались в другое место. Мы проходили через сады и наконец присели под деревом. Наверное, мы провели там долгие часы, но ни один из нас не замечал хода времени.
Он достал блокнот и стал рисовать меня. Он явно собирался сказать, как я красива, и мое сердце снова забилось с удвоенной скоростью. Я отставила костыли, намереваясь спрятать их за скамейкой, но он предостерегающе поднял палец. "Они - ваша часть, часть вашей индивидуальности", - мягко сказал он, - "и поэтому должны быть здесь рядом с вами". В этот момент я готова была расцеловать Айлсворта, потому что он был одним из немногих, который все понимал. Когда он
закончил, то показал мне набросок. Это была прелестная вещь, которая изображала меня такой, какой любая женщина хочет видеть себя - прекрасной. Он до сих пор висит над моим столом и на пожелтевших полях написаны слова: "Девушка на палисандровых костылях".
"Вы не сердитесь ?" - спросил он в тот день, когда написал эти слова на маленьком наброске. Сердиться ? Сердиться на Айлсворта ? Айлсворт сказал мне в своей лучшей манере, что восхищен моей красотой и я лучезарно улыбнулась ему, а он, в свою очередь, заразился моим энтузиазмом.
Сердиться ? И Айлсворт снова рассказывал мне о своих надеждах и планах, о коттедже в Англии, которую он покинул, о своей деревне, такой непохожей на мою во всех аспектих жизни. Он преодолел барьер, у него все было впереди. Он мог строить планы на будущее, начать свое дело, сделать настоящую карьеру, жениться, так как женитьба это тоже часть мужской карьеры, если подходящая девушка благословит его жизнь...
Женитьба ? Что это Айлсворт говорит о женитьбе и о девушках ? О какой девушке он говорит ?
Теперь я знала. Шоры упали с моих глаз. Она была девушкой, чьи волосы покорили пленника солнечного сияния, которая жила среди примул старой доброй Англии. Она была единственной любовью Айлсворта и об этой любви он мне рассказывал. Это была его надежда, его страсть, его стремление, сама его жизнь и он все еще говорил мне о ней. Я сидела, словно меня пригвоздили к месту, и разглядывала узор на тротуаре. На асфальте была странная небольшая трещина, по форме напоминавшая контур разбитого кувшина - а возможно, разбитого сердца, - и я могу припомнить этот узор в малейших деталях... Он рассказывал мне о девушке, которую собирался привезти из Англии...
"Я знаю, друг мой, что вы были бы рады", - сказал он, немного погодя. В его голосе звучала нежность. - "Ведь вы рады, правда ?"
Я дотронулась до его руки. "Конечно, я рада, Айлсворт", - ответила я искренне, но оторвать взгляд от асфальта и посмотреть ему в глаза не посмела.
Рай исчез. Солнце так же сияло сквозь древесные кроны, через бесконечное сплетение листьев, озаряя богатое цветение. Казалось сам Бог в свой день целует благословенный мир, но для меня рай исчез.
На следующий день вместе с Сэйди я приступила к работе на шляпной фабрике. Она сдержала обещание, и у меня появилась настоящая работа... Мы выходили летним днем на заре, и занимали свои места в огромной шаркающей толпе себе подобных, вынужденных тяжелым трудом зарабатывать на кусок хлеба.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 16371Unread post Didier
16 Nov 2017, 16:06

Глава IX

Мне пришлось отказаться от работы на швейной машинке на шляпной фабрике из-за глаз. Никогда не отличаясь особо сильным зрением, постоянно напрягая глаза на фабрике, я за месяц привела их в жалкое состояние. Я пыталась с этим что-то делать, но особого результата не добилась. Все меркло вокруг меня, я делала ужасающие ошибки, но боролась
с новым увечьем.
В середине лета наступило утро, когда я не смогла идти с Сэйди на работу. Вместо этого ко мне в комнату пришел врач и мрачно покачал головой. Это был большой чернобородый мужчина. Его я ненавидела, потому что боялась. Он ничем меня не обнадежил и за это я возненавидела его еще больше. Он велел мне оставаться а одиночестве в затемненной комнате, чем вновь вызвал ненависть. Приходилось ли вам в середине лета лежать в затемненной комнате с повязкой, давящей на закрытые глаза ? Если не приходилось, вам не понять, что эти семь дней в заключении значили для меня. Я
осталась наедине со своими мыслями и страхами. Мои страхи - что это ? Представим, что я утратила мир света, цвета и блеска и на смену ему пришел мир одних звуков и форм. Я думала о Тесси Хесслер и ее размышлениях в нескончаемом мраке и пугалась еще больше. Что если Господь возьмет меня за руку и проведет сквозь последние сумерки в Вечную Ночь - не это ли станет моим уделом ?
Таковы были мысли, сопутствующие мне в те две недели, когда я оставалась в одиночестве и страхе. Страйпы относились ко мне хорошо и мне было стыдно за многие скверные вещи, которые я думала о них. Айлсворт стал продавать больше рисунков и однажды я засунула нос в огромный букет роз, который он мне прислал. Но я убрала цветы из комнаты. Я солгала Клариссе Страйп, сказав, что запах цветов делает меня слабой и больной. Он однажды спросил, может ли он прийти и поговорить или почитать мне, но я все еще помнила, как тянулись тяжелые минуты, как страхи мучили меня ночью и днем, и не позволила ему войти.
Но после недели, проведенной в постели, бородатый доктор велел мне встать и ходить, и именно Айлсворт проводил меня в большую гостиную м-ра Джессапа и усадил на привычный "трон" в углу большого дивана. Он устроил меня так так бережно, как смогла бы только сиделка. И я простила его, хотя прощать было не за что. Простила сердцем, которое не могло забыть, как мало истинно женских радостей ему досталось. Я была из тех, кому особо необходима мужская
поддержка, а двери рая однажды захлопнулись прямо перед моим носом.
Каждый день Айлсворт провожал меня в большую гостиную и там два приятеля заботились обо мне. М-р Джессап снова и снова рассказывал о губернаторе, каждый раз с новыми подробностями, одна другой интереснее, Айлсворт читал мне, как я когда-то читала другой, блуждающей во тьме... И страхи ушли. Большой, весь заросший черной бородой доктор, сказал, что угроза миновала, и я узнала, что Господь бывает милосерден к своим детям, когда они принимают Его.
Через две недели - самые долгие в моей жизни - повязку сняли и разрешили снова смотреть на мир, сперва сквозь сумрачную защиту плотно прилегавших к лицу черных очков. Через два дня тщетных попыток вернуться к работе на фабрике я отказалась от нее и снова столкнулась с проблемой существования в большом городе. На фабрике ко мне оказались очень добры, а они были людьми, от которых доброты ожидаешь в последнюю очередь, ведь в их бледные жизни добро входило так редко. Просыпались они рано утром, когда соленый океанский туман окутывает огромный,
беспорядочно разбросанный Бруклин, и уличные фонари едва мерцают во мгле. Они с трудом добираются до рабочих мест в переполненных трамваях и автобусах, и в тупом и угрюмом однообразии начинают трудовой день, пока большая часть праздного себялюбивого города еще даже не проснулась.
День на фабрике - очень длинный день. В полдень - короткая передышка, чтобы проглотить скверно приготовленный ланч, а вечером трамваи и автобусы, еще более переполненные, увезут их домой, и мили покажутся более долгими, потому что тело, не подкрепленное ни отдыхом, ни едой, не сможет им противостоять.
И все-таки они были добры ко мне. Я думаю, мои костыли впервые воззвали к их доброте, а последние два дня в черных очках потрясли их до глубины души. Когда пришла пора расставаться, они обступили меня с трогательными прощаниями и собрали бы небольшую сумму из своих мизерных жалований, если бы я разрешила им это сделать. Даже владельцы фабрики, два еврея, были очень добры. В этом переполненном Нью-Йорке, казалось, стало правилом, что доброта неизменно приходит оттуда, откуда ее не ожидаешь. Штайнмайер и Шперо, которые не вносили меня в ведомость, выдали мне двухнедельное жалование авансом, выразили сожаление о том, что я ухожу, и заверили, что я всегда вольна вернуться: меня на фабрике всегда будет ждать машинка. Но я не вернулась туда никогда. Зрение было слишком ценным. Я хотела подыскать что-нибудь другое. Спустя некоторое время - очень короткое, потому что мои накопления катастрофически истаяли, - я стала искать работу другого рода. Мне пришлось подождать, пока я не избавлюсь от очков: комбинация черных стекол и костылей была чрезмерной, чтобы разборчивый человек ее проглотил. Я ожидала, что на меня теперь будут смотреть как на ходячий госпиталь, ворвавшийся к ним.
Поэтому я устроила себе еще один вынужденный отпуск в этом красивом и пугающе жестоком городе. Я нашла дорогу к океану и провела август на пляже. Для деревенской девушки это было так необычно: бесконечный океан расстилался вокруг и я могла только представлять перед своими несчастными глазами невообразимые мили и удивительные города Европы на противоположном берегу. Айлсворт будил мое воображение и я мечтала о Европе. Должно быть, у меня в крови жила страсть к путешествиям: неведомый зов потомственной цыганской крови пульсировал во мне каждую минуту. Когда я была совсем юной, пределом моих желаний было посетить окружной центр. Он казался чем-то наподобие большого города по сравнению с Хонитауном. В первый раз, когда я туда поехала, он и был большим городом. Там была большая открытая площадь, сплошь окруженная магазинами - вместо двух - трех в Хонитауне, там ходили трамваи и мои двоюродные родственники повели меня обедать в настоящий отель. Но потом окружной центр начал казаться маленьким и я мечтала поехать в Балтимор-сити, как его называли жители Хонитауна. Балтимор произвел на меня большое впечатление. Мне казалось, что я могу ехать и ехать на трамвае и ни разу не увидеть зеленых полей. Потом - Нью-Йорк. О Нью=Йорке я мечтала, и вы знаете, что, когда я сюда приехала, мое сердце пылало энтузиазмом при виде его зубчатого силуэта на фоне неба. Я всегда любила Нью-Йорк, даже однообразные улицы Гарлема, дома которого напоминали коробки с обувью, уложенные штабелем на высокие полки магазинов, и каждая такая коробка была отдельным человеческим обиталищем, домом со всеми его комедиями и трагедиями, маленьким нервным узлом жизни большого города. Сейчас, когда я узнала
Нью-Йорк и часто приходила на берег моря, я начала тосковать по дальним краям. Я слышала, как Айлсворт рассказывал о Париже, о нарядных каштанах, которые распускаются на весенних бульварах, и хотела увидеть все это собственными глазами. Это казалось таким захватывающим, а мир в наши дни - гораздо меньшим, чем во времена моей матери. В своей уединенной жизни она ездила в Балтимор дважды после того, как окончила колледж, а я оставила Балтимор далеко позади.
Мир мал - для того, у кого есть воображение. Что мне делать - такой вопрос стоял передо мной в этот августовский день. Сколько бы я не щурилась на морские волны, они не перенесут меня через океан. И каждая волна напоминала мне, что приближается нищета. Мне необходимо избавиться от этих ужасных очков и снова начать работать.
Моим глазам постепенно становилось все лучше, отдых был наилучшим укрепляющим средством, которое я могла им предложить. Наконец серым и пасмурным сентябрьским днем я впервые вышла на улицу без черных очков - снова в поисках работы.
Как только я селе в трамвай на Манхэттен, то не могла удержаться, чтобы пристально не разглядывать прохожих, гадая, кто из них находится в таком же безнадежном состоянии. Но все они выглядели одинаково. Ни один не казался нищим, ни один - процветающим. Они были жилами и кровеносными сосудами, люди, которые, будучи умножены многократно, составляли население большого города.
Но для меня двери были все еще закрыты. Я смогла избавиться от очков, но не от костылей, и
они все еще казались мне препятствием. Я пыталась найти применение своим талантам, но что значат
таланты, если они неразвиты и необработаны и вынуждены вступать в соревнование со всеми талантами
высшей ступени цивилизации ?
Сейчас вы посмеетесь, когда я скажу, что мечтала о работе в газете. Мистер Некто, мой знакомый по поезду, которого я встретила снова на балу у "Тигров" в качестве репортера, произвел на меня впечатление: он так хорошо выглядел и так отличался от тех, кого я встречала позже.
Итак я пошла в газету и после долгой волокиты встретилась с главным редактором. Это был грубоватого вида мужчина, который работал без пиджака, но со мной он был вежлив. Тем не менее, он, как и остальные, лишь покачал головой при виде моих костылей. Я была готова расплакаться и в первый раз попробовала его уговорить. "Я хожу на костылях пятнадцать лет", - сказала я ему, стараясь дать понять, что расшифровала его предубеждения. - "Это для меня не увечье. За всю жизнь я не почувствовала, чем они могли бы помешать мне работать в газете". "Если бы у нас только была сидячая работа", - начал он. "Но мне не нужна сидячая работа", - возразила я. - "Я готова ходить и ездить со всеми и всюду". Но газетчик оставался непреклонным и я прочла в его взгляде, что у меня нет шансов. "Я полагаю, что ваша хромота помешает вам во многих других смыслах", - холодно ответил он.
Удивительно несправедлив этот Нью-Йорк. Моя порядочность не была искалечена и мои способности не хромали. Мои возможности выполнять работу за жалование не нуждались в костылях, но тем не менее я оставалась за бортом. Я выслушивала приговор "работы нет" и не получала даже крошечной возможности пройти своим путем. В первый раз мои изящные палисандровые костыли показались мне реальной преградой на пути - и целиком несправедливо. Несправедливость Нью-Йорка начала проникать мне под кожу. Я жаждала высказать газетчику все, что я о нем думаю.
Теперь это был вопрос ресурсов, и я прибегла к последнему из них. Я претерпела унижение и собиралась позвонить достопочтенному В.П. Мак-Манигалу в его офис в клубе Эндрю Джексона. В конце концов я была согласна позволить ему употребить все свое влияние на то, чем он хвалился, - дать мне работу. Гордость - отличная вещь, но еда, одежда и жилье - гораздо важнее, и жизнь привела меня вплотную к этим основам.
Мак-Манигала в городе не было. Какой-то малый сообщил мне, что босс уехал в Техас на шесть недель. Сэйди вечером позвонила Джиму и после ее дипломатических ухищрений тот подтвердил, что малый сказал чистую правду. В тот вечер, когда я позвонила в клуб Эндрю Джексона, я осталась совсем одна - одинокая и растерянная. Нью-Йорк начал терять былое очарование. Я пошла в комнату м-ра Джессапа, рассчитывая на совет Айлсворта, но старик сидел у окна один, покуривая свою извечную трубку. Когда я спросила о недостающей вершине нашего маленького треугольника, м-р Джессап ответил неспешно, как и подобает старику: "Мальчишка ? Он получил новый большой контракт - рисует для "Х...ского Еженедельника". Им нужны английские зарисовки и он уехал их делать", - старик, казалось, наслаждался звуками собственного голоса. "Он уехал домой", - повторил он, - "рисовать свои английские картинки. Вы поняли меня, девушка ?"
Я поняла.



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 17068Unread post Didier
21 Nov 2017, 16:36

Глава X

После Нью-Йорка - Хонитаун ! Отличная перспектива, как раз для меня. А какие еще перспективы приберегает Нью-Йорк ? Что может случиться со мной при таком раскладе - без работы и без денежных поступлений ? Я подсчитала средства в своем тощем кошельке в первый день октября. Там были припрятаны две десятидолларовых купюры и жалкая горсть
засаленых монет. Половина этого уйдет на оплату задолженности Страйпам, а стоимость проезда железной дорогой до Хонитауна как раз чуть меньше десяти долларов. У меня не было больше возможности откладывать решение. Если я останусь еще хоть на один день, начнется новая неделя у м-с Страйп и о возврате домой придется забыть. Поэтому решение пришлось принимать немедленно.
Я обдумывала это и так, и этак и в конце концов решилась. Нью-Йорк никогда не казался таким восхитительным, как перед моим отступлением оттуда; даже неопрятные пространства между задниками старых домов обладали своеобразной красотой для девушки, которая должна была проститься с ними навсегда. Однако в нищете не больше красоты, чем благородства - в бегстве. Мне тяжело было даже думать о возвращении в Хонитаун и работе в лавке модистки. Но я чувствовала, что должна пережить и это, пережить тяготы и преуспеть. Поэтому Хонитаун в этот момент казался не так уж плох. Я вспомнила большие дома, зеленые лужайки, большие тенистые деревья и, наконец, у меня будет достаточно пищи. Кое-что в Нью-Йорке было просто тяжело пережить. Было еще одно обстоятельство. Когда я вернусь в Хонитаун, мне прийдется оставить всякую надежду увидеть моего Мистера Некто, или Мистера Репортера, если угодно, на безлюдных улицах, а надежда долгие годы была моей могучей защитой. Я его не встречу на главной улице Хонитауна, и все же Хонитаун был моим единственно возможным решением. Нет сомнений, я стану квалифицированной модисткой. Я не забыла, как Алиса Перкинс копировала мои шляпки. Спустя некоторое время моя тетка умрет, и я стану деревенской модисткой, равно как деревенской калекой и деревенской старой девой. После Нью-Йорка - Хонитаун !
Все мое жалкое движимое имущество было упаковано и старый чемодан подготовлен к отправке агентом транспортной конторы. Я попрощалась со всеми, бросила прощальный взгляд на пространство между домами на нашей и соседней улицах, на старое здание, которое, как я надеялась, должно было стать моим домом на долгие годы. Идя по улице, я замедлила шаг и обернулась, чтобы увидеть прикованного к постели джентльмена. Он улыбнулся мне, а я пошла дальше. Думаю, он сочувствовал мне, ведь Бог даровал ему понимание.
Я знала, что контора железной дороги, где девять долларов и шестьдесят центов послужили бы постоянным пропуском, вернет меня в Хонитаун. Я не рассчитывала, что приду сюда так скоро. Но я крепко сжала губы и вошла туда. Я была вооружена и подготовлена ко всему, что вело к краху моей великой мечты о счастье. Там какая-то женщина разговаривала с дежурным кассиром. Я старалась угадать, обескуражена ли она и возвращается ли домой, как я. Но разглядев ее внимательнее, я поняла: эта особа - другого сорта. Ее лицо было упрямым и сильно накрашенным. Волосы тоже были крашеные и уложенные в подобие модной прически. Одежда была броской, наподобие наряда дешевой актрисы, ботинки на высоких каблуках "рюмочкой", перчатки запачканные, шляпа большая с дешевыми перьями. Но она была женщиной - женщиной с проблемами - и я мало чем могла ей помочь, невольно улавливая часть того, что она втолковывала кассиру. "Не могли бы вы скинуть пару долларов", - умоляла она,- "Мне придется ехать в Канзас-Сити на тормозной площадке, если вы не сделаете мне скидку". Молодой кассир был очень смущен, но твердил, что не видит способа помочь ей. "Между ней и мной большая разница", - продолжала умолять женщина, - "Вы не можете понять, я не могу всего рассказать, достаточно того, что старая леди может помереть, если я не приеду тотчас же. Поверьте мне в долг, я вернусь и отдам вам, даже если мне придется идти пешком от Миссури". Она на мгновение замерла в ожидании у кассы, но молодой человек еще больше смутился и снова отрицательно покачал головой.[Неизвестная дама разговаривает на характерном диалекте, возможно, миссурийском - прим. перев.]
Вы когда-нибудь делали глупости, а потом раздумывали, почему вы так поступили ? Я всегда была импульсивна, как девочка, и не задумываясь шагнула к кассе и протянула незнакомке два доллара, необходимые ей, чтобы добраться до Канзас-сити. Что такое два доллара ? Вы тратите десять раз по два доллара на субботних распродажах, но не приобретаете
и тысячной доли счастья, которые два доллара принесли мне. Я потратила два доллара с утра на ерунду, которая, как говорили, принесет мне радость и счастье, но не принесла и доли той радости, которую доставил благодарный взгляд усталой женщины. И неважно, что она мне сказала, я этого и не помню. Достаточно, что она меня поблагодарила и ушла, стуча каблучками по мраморному полу. Я заняла ее место у кассы.
"Куда ?" - спросил кассир.
"Хонитаун", - ответила я.
"Девять - шестьдесят", - механически ответил он.
Девять - шестьдесят ! А у меня в кошельке было только восемь !.
Я забыла ! Было очевидно, что я только что сожгла за собой мосты. Нью-Йорк, однажды заполучив меня, не собирался отпускать просто так. Вернуться и осваивать ремесло модистки с теткой никак не получалось.
Не помню, что я говорила кассиру, но я покинула кассу в каком-то оцепенении, едва разбирая путь и не замечая, куда иду. Я была сломана, сломана в Нью-Йорке, девушка, сломанная в Нью-Йорке, изувеченная и искалеченная городом. Сначала я испугалась, но вскоре попыталась сохранять спокойствие. Раз пошла такая музыка, мне прийдется изыскать
скрытые таланты, чтобы под эту музыку станцевать.
Когда я привела в порядок мысли и обрела способность замечать окружающий мир, я обнаружила, что быстро иду по одной из людных боковых улиц делового района Нью-Йорка с массой оптовых складов, узкой проезжей частью, забитой грузовиками и конными повозками и узкими тротуарами, заставленными ящиками с товаром. Едва я собралась направиться
в Южный Бруклин, как меня кто-то окликнул и коснулся плеча: "Послушайте, вы !" Мое сердце снова екнуло. Я резко остановилась и обернулась. Меня остановила не кто иная, как женщина, которой я только что посодействовала. "Извиняйте, что беспокою", - сказала она, - "только что увидела вас на углу Бродвея и решила догнать. Вот уж не думала, что вы так бегаете". Она на одном дыхании выпалила комплимент моему умению обращаться с костылями. "До сих пор не могу очнуться от того, что вы сделали для меня. Может, пойдем выпьем ?" Я почти согласилась. Действительно, я оказалась почти на дне своей жизни, а спиртное, как мне говорили, взбодряет. Если когда-нибудь мне и был нужен стимулятор, то это как раз тот самый момент. Но годы, проведенные в определенной среде, не проходят даром. Меня тронуло дружелюбие незнакомки, но я предложила компромиссный вариант. "Я устала и голодна". - возразила я. - "Лучше я попью кофе и что-нибудь съем". Она улыбнулась: "Знаю я здесь одно местечко, как раз подойдет. Ничего особенного, но жрачка неплохая".
Как хорошо было слышать дружелюбный голос среди толпы незнакомцев. Она привела меня в дешевую маленькую столовую. Рассыльные, небритые клерки, шумные водители грузовиков
составляли ее основной контингент и еще она не отличалась чистотой. И все же заведения такого сорта не были для меня внове, и я радовалась, что мне есть где отдохнуть и собраться с мыслями. Пока мы прихлебывали жидковатый кофе и жевали сэндвичи, моя новая приятельница спросила: "Работа есть ?" "Нет, только ищу", - ответила я. "Трудновато с этими штуками ?" - она кивнула на мои костыли, которые я прислонила к стулу. Я рассказала, что найти работу в большом городе, полном незнакомцев, почти невозможно.
Она начала рыться в кошельке. "Я не могу взять у вас деньги", - сказала она. - "Думаю, что сегодня вечером просто отменю поездку в Канзас-Сити. Пойдем опять в кассу и я заставлю этого юнца вернуть деньги". Я и слышать об этом не хотела и она некоторое время молчала, нахмурившись.
"У меня не так много друзей в этом змеюшнике", - начала она. - "Но, думаю, что могла бы пособить в жилых кварталах. Если бы не ваши палки... скажем, в музыке вы что-нибудь смыслите ?"
Вы помните, как старое пианино было моим утешением в детстве. Я просиживала часами в комнате своей матери, самозабвенно барабаня по клавишам и страстно желая, чтобы Господь снабдил меня хотя бы частью талантов, которые он даровал ей, не дав, впрочем, возможности извлечь из них хоть какую-нибудь пользу. Я заверила свою новую знакомую, что умею играть на пианино.
"Хорошо !" - сказала она решительно. - "Тогда Гарри Клинч - тот, кто вам нужен. Не знаю, что он для вас сделает, но если кто-то может что-то сделать, так это он. Удивительно, сколько он может всего, если у него есть возможность". Она опять порылась в кошельке в поисках клочка бумаги, чтобы написать записку - вместо визитной карточки, я полагаю. "Нет
ничего подходящего с собой", - пробормотала она. Я протянула ей одну из своих визиток и после некоторых усилий она нацарапала на ней то ли заклинание, то ли искаженную фразу, должную привлечь ко мне благосклонное внимание м-ра Гарри Клинча. После этого мы выпили еще кофе с сэндвичами и она поведала мне немного о своей простой и печальной жизни. Когда мы собрались расстаться, я почувствовала, что прощаюсь с другом и совсем забыла о ее внешности. После я оборачивалась однажды или дважды и каждый раз она смотрела мне вслед.
В каком же отчаянном положении была она, если отказывалась от свидания с матерью из-за жалких двух долларов !



User avatar

Topic Author
Didier
Автор
Posts: 2152
Joined: 11 Jun 2017, 20:06
Reputation: 2493
Sex: -
Has thanked: 151 times
Been thanked: 4367 times
Gender:
Burundi

Re: Девушка на палисандровых костылях

Post: # 17371Unread post Didier
23 Nov 2017, 17:28

Глава XI

Сперва я собиралась вернуться в Бруклин и отправиться на поиски м-ра Клинча на следующий день. Но, хорошенько подумав, я решила ковать железо, пока горячо. Возможно, метафора не слишком удачна, но случай был как раз тот. Поэтому, обуздав свой разум, я впорхнула в первый же трамвай и отправилась искать Гарри Клинча - кем бы он ни был. Он жил на улице с сомнительной репутацией. Я подозревала, что у этой улицы сомнительная репутация, но его офис был еще более подозрителен, чем грязная улица. Я медленно преодолела три лестничных пролета и надолго уселась в тускло освещенной прихожей, где кроме меня находились мальчишка-рассыльный и ряд дешевых актрис того же сорта, что и женщина, которая только что оказала мне услугу, которые разглядывали меня и мои костыли с нескрываемым интересом. Я прищурилась, наклонила голову и в свою очередь стала разглядывать их. Они были гораздо интереснее вульгарных литографий, украшавших стены помещения. Я размышляла, ожидает ли м-р Клинч, что я окажусь подобной им.
После ожидания, показавшегося бесконечным, рассыльный после некоторых формальностей провел меня в святая святых - кабинет м-ра Клинча. Этот джентльмен не носил внешних признаков процветания. Он был кричаще одет, но его костюм был скверно отутюжен, башмаки требовали немедленной чистки, а бульдожьи щеки густо заросли черной щетиной. Клинч прочитал мою рекомендательную записку и пристально посмотрел на меня. Очевидно, что так он встречал каждую женщину, пришедшую к нему. Очевидно было также, что он гадал, что со мной делать. Наконец он заговорил и мое сердце подпрыгнуло, когда я услыхала его участливый голос. "Вы не больны, нет ?", - спросил он [М-р Клинч разговаривает на том же диалекте, что и незнакомая дама в предыдущей главе: с двойными отрицаниями и проглоченными носовыми согласными - прим. перев.]. Я положила пальцы на рукоятки костылей, лежавших у меня на колене, и подсела ближе к столу. Он кивнул на них: "Наверное, они не понадобятся вам надолго ?" Я на мгновение поколебалась прежде, чем ответить.- "Я хромаю почти всю жизнь. Костыли - это навсегда". "Вот беда" - сказал он вполголоса и продолжил, - "Думаю, вы не поняли из беседы с той леди, я - импресарио мюзик-холлов". Настоящей иронией судьбы казалось то, что мои подозрения подтвердились и меня снова послали в театральную кассу. Я подобрала костыли, готовая засунуть из подмышки и пожелать м-ру Клинчу самого доброго утра. Но он заметил мои намерения и остановил меня. Я скользнула обратно на стул. "Погодите, мисс", - сказал он, -"я же еще не сказал. что вам труба, хотя эти палки в моем деле, конечно, не производят особого впечатления". Это было словно луч солнца на холоде и я уронила руки на колено, ожидая дальнейших распоряжений. "Я не подсмеиваюсь над вами, говоря, что вы прехорошенькая", - м-р Гарри Клинч должно быть догадался, что я отличаюсь от других женщин, которые обычно приходят к нему, - "и у вас, возможно, есть определенный талант. Худшее с вами пока что не произошло. Она пишет на этой карточке, что вы умеете бренчать на пианино". Я ответила, что могу попробовать. "Ну и хорошо, ну и достаточно", - сказал м-р Гарри Клинч и с церемонным поклоном провел меня в соседнюю комнату, где стояло потертое квадратное пианино - точь в точь такое, как наше в Хонитауне. Я подкрутила винтовую табуретку, уселась перед древним инструментом, м-р Клинч вежливо принял у меня костыли, чем снова убедил меня в том, что я не из обычных его посетителей, и ударила по клавишам. "Что-нибудь поживее, мисс",- рапорядился он. Я искренне рассмеялась, и ему, кажется, это понравилось. Я могла сыграть ему мелодии поживее. Не самые новые,
но я знала достаточно веселых песен, которые подбадривали наших солдат в давние годы Гражданской войны.
"Отлично", - он захлопал. "Если бы не ваши чертовы костыли", - как мне нравилось его отношение к моей хромоте, - "я нарядил бы вас в костюм 1860-х годов - кринолины там, знаете - и мы бы заделали с вами водевильчик, он стал бы хитом, и мы ездили бы с ним по всей стране". Но мои костыли были двойным "если", которое не сотрешь простым прикосновением ластика и они были преградой, делающей все, что м-р Клинч задумал, абсолютно невозможным. Итак м-р Клинч снова препроводил меня в свой маленький кабинет, где попытался придумать что-то для девушки, чьи попытки заработать на жизнь регулярно пресекались. Я последовала за ним, хотя не испытывала к нему ни малейшей привязанности. Однако мне было очевидно, что это был наидобрейший человек из всех, кого я встретила в Нью-Йорке.
"И все-таки мы это сделаем", произнес Клинч, когда мы вновь уселись за стол. - "Мы это сделаем. Вы это сделаете, а мы вас научим, как. Сначала не стоит рассчитывать на многое, предстоит куча, э-э-э, ну, черной работы, но у вас сильный характер, это правда, и я поддержу вас, если вы поддержите меня".
Его стенографистка начала составлять контракт. "Не падайте духом, мисс", - продолжал Клинч, - "Вы приложите все усилия и, возможно, однажды сами поразитесь тому, что сделали для себя. Я знаю девушку, чей папаша был начальником старой тюрьмы Томбс в деловом квартале, так из нее получилась настоящая звезда, ее имя напечатано большими буквами по всему Бродвею. Вы слышали о Бланш Уолш ? Это она".
Он продолжал, приводя все новые и новые примеры подобного рода, и замечательно подбадривал меня, этот крикливо одетый джентльмен с упрямым характером. Он остановился только тогда, когда стенографистка окончила составлять контракт и дала мне просмотреть его. Я его подписала.
Пятнадцать долларов в неделю ! Пятнадцать долларов в неделю с самого начала ! Это было по-королевски. Я не могла рассчитывать получить столько за месяц, будь я в Хонитауне. Мосты за мной сжег огонь удачи. Мои два доллара в железнодорожной кассе стали поистине наилучшей инвестицией. Когда я уходила от м-ра Клинча, то не смогла удержаться от искушения задержаться и прошептать свое имя взъерошенному мальчишке на посылках. "Сюда будет приходить почта на мое имя", - сказала я чуть погромче, так чтобы другие присутствующие могли это слышать. - "Теперь я на контракте у м-ра Клинча".
Видели бы вы, как эти женщины глазели на меня. Сам лохматый мальчишка лишился дара речи. Остальные просто выпучили глаза. Я позволила им глазеть сколько угодно. Я была счастлива, счастлива, счастлива ! Счастье пролилось на мое сердце как дождь на иссушенную засухой землю и заполнило каждую расселину души, вытеснив тоску. Я была счастлива. Мир был огромен и прекрасен, а Нью-Йорк - всем тем, о чем я только могла мечтать, и даже большим.
Я поехала в жилые кварталы на бродвейском трамвае и вышла на остановке, где можно было пройти через Сити Холл парк ко входу на мост - это было еще до того, как в Бруклин провели метро под дном реки. С утра было солнечно, а сейчас набежали тучи, хотя мое сердце было слишком переполнено счастьем, чтобы замечать такие обыденные вещи, как погода. Как только я вышла из автобуса, первые капли начали падать на плиты дорожки, ведущей через парк, и я ускорила шаг в
поисках ближайшего укрытия. Но вскоре пошел настоящий дождь и мой любимый бархатный костюм оказался в опасности промокнуть насквозь, пока я успею допрыгать до въезда на мост - зонтики недоступны нам, костыльной публике. Внезапно я осознала, что меня кто-то догоняет. Я остановилась, подумав что это кто-то из тех, кого я знаю в этой толпе незнакомцев. Надо мной раскрылся зонтик и дождь перестал по мне барабанить. Это было любезно со стороны мужчины и я была бы ему очень признательна, если бы не то, что произошло следом. Мужчина, который оказал мне маленькую услугу, был не в моем вкусе. Я искоса бросала на него взгляд, пока мы продвигались по скользкой дорожке, и полностью убедилась в этом. Он был толст, полнота его проистекала явно от переедания и нежелания поддерживать тело сильным, стройным и энергичным. Потом он заговорил со мной и я пожелала очутиться где угодно, только не здесь.
"Долго болели ?"
Вы уже знаете, как я отношусь к тем, кто задает мне такие вопросы. Я промолчала, но это было бесполезно. Он был из навязчивых глупцов.
"Я не болела", досадливо пробормотала я в ответ. Но и это его не вразумило.
"А вам не трудно ходить на этих штуках ?" - продолжил он. Мое раздражение достигло высшего градуса.
"Нет", - ответила я с прохладцей. - "Вообще-то я делаю это ради собственного удовольствия. Меня это забавляет".
Я подняла глаза и взглянула вперед. Хвала Творцу, мы были рядом со входом на мост. Я не решалась взглянуть на своего непрошенного попутчика еще раз. Я серьезно переживала за то, как он воспринял мою реплику, хотя надеялась, что угодила ему прямо между глаз. Мы были уже на самом входе на мост и я начала выглядывать свой трамвай на кольце.
"Зачем вы так торопитесь домой ?" - спросил мой попутчик. - "Я возьму кэб и мы сперва пообедаем".
Я остановилась, мысленно произнеся проклятие. Первым желением было взять костыль и огреть его тяжелым наконечником. Но я не проронила ни слова, не шевельнула и пальцем, не говоря уже о костыле. Я почувствовала, как кровь бросилась мне в лицо, чувствуя, что прохожие смотрят на меня, и наливаясь краской.
Иногда люди соображают быстро. Какой-то мужчина подошел к нам.
"Этот парень вас донимает ?", - спросил он. А вот это был мужчина в моем вкусе. Это его голос я впервые услышала по прибытии в Нью-Йорк, его уверенность придала мне силы, этот голос я узнала бы даже по телефону из Константинополя - это был Молодой Человек. В третий раз я встретила его в Нью-Йорке... [Тут у автора явная ошибка: в поезде, на пароме и пристани по прибытии - раз, у Оперы - два, на балу у "Тигров" - три, это - четвертый - прим. перев.] Мне пришлось глазами показать "да", потому что мышцы все еще были в оцепенении. Мне показалось, что его глаза говорили: "Против таких вещей я вас и предостерегал", - но он произнес всего лишь: "Я посажу вас в трамвай".
Мужчина с зонтиком улетучился. Он оказался подвижен достаточно, чтобы избежать неотвратимых и неприятных последствий.
Через мгновение я оказалась в трамвае, смутно надеясь, что он войдет вслед за мной. Но ничего такого не произошло, он просто вежливо приподнял шляпу, словно надеялся, что я приглашу его последовать за собой. Во всяком случае, так мне это тогда представлялось. А я, вопреки всем нормам приличия, даже не поблагодарила его за спасение
от неприятного типа. Что ж, я всегда была была из тех девушек, которые приходят в нужное место слишком поздно.
Казалось таким странным вновь приветствовать старые стены нашего пансиона. Даже ассортимент Страйпов радовал мой глаз, а моя крохотная каморка - как убога она ни была - показалась мне такой уютной по возвращении, совсем как после долгого расставания.
Я сразу отыскала м-ра Джессапа, а потом - Сэйди и рассказала им о своей удаче. Сэйди была готова к хорошим новостям, потому что у нее самой были хорошие, даже отличные новости, которыми она сразу поделилась. Сэйди была помолвлена и собиралась выходить замуж. Джим получил повышение, Сэйди оставила работу фабрику, она нашла себе гораздо лучшую работу, для которой Господь, собственно, и создал женщин. Я вместе с ней смеялась, целовала ее и мы обе плакали от счастья.
Когда я вернулась в свою комнатушку, то почувствовала себя еще более одинокой, чем прежде. Со стороны Судьбы это было так жестоко - показать мне моего репортера на короткий, словно вспышка, момент. Волна одиночества накрыла меня с головой и я проплакала весь вечер, пока не заснула.



Post Reply
  • Similar Topics
    Replies
    Views
    Last post

Who is online

Users browsing this forum: No registered users and 7 guests