5.Графство Санта-Клара, штат Калифорния.
- Вот тогда ты её и потеряла? - прервал я.
- Нет, не тогда. Я очнулась почти сразу же. Я лежала на тротуаре, и надо мной склонились двое очень заботливых милиционеров. Один из них моментально убежал, чтобы позвонить в скорую. Я начала кричать: "Запомните номер такси!"
- Когда же ты её потеряла?
Но, прежде чем она смогла ответить, я снова прервал её.
- Позволь мне сходить в туалет, а когда вернусь, расскажешь.
- По пути я заказал кувшин холодного пива.
- Готова к ужину? - спросил я Эвелин, как только вернулся в кабинку таверны.
- Совсем оголодала.
- Всё готово, - сказал бармен, довольно весёлый малый с видом дровосека в желтовато-коричневых джинсах.
- Я не хотел приносить, пока вы не вернётесь, чтобы вы получили его прямо с пылу-жару.
Фирменным блюдом заведения в тот вечер были тонко нарезанные кусочки свинины с ломтиками зелёного перца и лука и кружочками свежих помидоров, рассыпчатые, очень похожие на Кантонский кулинарный стиль, и всё это в очень мягко приправленном соусе кэрри с жареной картошкой по-домашнему. Когда бармен ушёл, она продолжала свой рассказ.
Я всё продолжала им рассказывать, как выглядел человек с набережной, просила отправиться на его розыски, спрашивала, удалось ли им запомнить номер машины. Тот, который остался со мной, пока другой ушёл вызывать скорую, он был очень приятный человек, всё говорил и говорил мне: “Успокойся, всё будет хорошо”. Я всё ещё протестовала, говоря, что со мной и так всё в порядке и надо бы поймать такси, когда подъехала скорая помощь, фактически до того, как вернулся второй милиционер. Скорая была похожа на очень простой грузовик-фургон, но, насколько я могу судить, внутри был оборудован довольно прилично. В больнице они продержали меня всего пару часов, но, похоже, осмотрели меня весьма основательно, в том числе сделали какую-то электрическую проверку головы. Особенно когда они узнали, что я говорю по-русски, они стали обходиться со мной исключительно любезно. Они то и дело спрашивали, довольна ли я их медицинским обслуживанием, и выражали надежду, что я навещу их как-нибудь при более благоприятных обстоятельствах. Они заставили меня пообещать, что я немедленно вернусь, если у меня возникнет головная боль и в любом случае через три дня для прохождения повторного осмотра. Фактически я отделалась лишь несколькими синяками, и даже моя одежда, за исключением чулок, вообще не получила повреждений, которые не могла бы исправить химчистка. Оставшийся со мной милиционер предложил мне вернуться в гостиницу, но я была слишком взволнована, чтобы чувствовать усталость, и решила сопроводить его до отделения. Он позвонил, и вскоре милицейская машина с водителем ждала нас. В отделении дежурный сыщик или как там он называется, был представлен мне как Артур Ильман. Он был молодой, красивый, высокий, лет 35-ти, но была одна вещь, несколько портившая его внешний вид: у него в одном глазу была некая искусственная линза, заслонявшая большую часть радужки. Он извинился за беспокойное начало моего пребывания в Советском Союзе и спросил, почему я совершила такой поступок, выскочила из такси на ходу. Я ответила ему спокойно. Он улыбался и слушал меня некоторое время, не очень долго, однако. Всего несколько предложений. Затем он протянул мне глянцевую фотографию мужчины с набережной, размером 8 на 11 дюймов.
- Этот человек?
- Да.
- Его зовут Виталий Вичаускас. Не волнуйтесь. Мы его ведём. Мы знаем о нём давно.
- Вы имеете в виду, что знаете о нём и позволяете ему шататься вокруг, создавая проблемы?
- Таковы таинственные проделки полиции, мисс Томасон.
Он говорил по-английски довольно свободно, и именно на этом языке мы с ним общались.
- Мы заработались сегодня гораздо дольше, чем обычно, - продолжал он. Позвольте мне отвезти Вас обратно в гостиницу. Это по пути.
Я согласилась, продолжала свой рассказ Эвелин. Он был очень галантен в своей манере и задал мне несколько простых вопросов, откуда я родом и как живётся в Калифорнии, а также нравится ли мне Ленинград разумеется, если не учитывать моего неудачного столкновения с Виталием Вичаускасом.
Он сказал одну странную вещь, которую, при сложившихся обстоятельствах, я никогда не забуду: "Вы когда-нибудь пользовались костылями, мисс Томасон?" Этот вопрос меня смутил. Казалось, что он ни к селу, ни к городу. И тогда я заметила, что он смотрит на группу женщин, идущих по Невскому проспекту, уже по-дневному светлому в эти ранние утренние часы, возможно, направляясь домой по окончании ночной смены. Одна из них, не старше тридцати, была одноногая и шла на костылях.
- Идут с работы? - спросила я его.
- Вероятно, - ответил он.
- Мы знаем одну из них. Недавно её задерживала милиция за демонстрацию на улицах. Своего рода хулиганство, которое Ваша страна, кажется, одобряет и даже поощряет, только если это происходит в нашей стране.
Я ему не ответила, и он больше ничего не сказал, пока мы не доехали до гостиницы. Он высадил меня у парадного входа и подождал в машине, пока я не зашла внутрь.
Лифт в золотой клетке был выключен на ночь, но вместо того, чтобы вызвать один из двух маленьких лифтов с автоматическими дверями на другой стороне холла, я поднялась пешком. Немного помокнув в поистине самой громадной ванне, в какой только мне доводилось купаться, я улеглась в постель последний раз, должна добавить, с двумя ногами.
Она почесала свою ногу и направила её пальцы на меня, слегка пошевелив ими в чулке.
- Ладно, по меньшей мере я могу сказать, что пары чулок теперь мне хватает на вдвое больший срок. - Она согнула ногу перед собой на драпированной скамье.
Вторую половину следующего дня я провела, прогуливаясь вдоль реки по другому берегу, какое-то время проведя в Музее Военно-Морского Флота. Потом села на трамвай, чтобы ехать обратно, и это всё, что я помню. Я очнулась в больнице, и у меня не было правой ноги. Не было правой туфли, правого чулка, правой ступни и пальцев.
- Ещё не совсем прошло, да?
- Да. Они сказали, что я буду ощущать боли разной интенсивности ещё, возможно, с полгода. А может, и дольше.
- Я имел в виду память.
Она задержалась на мгновение.
- Да, но по-разному. В тот момент я не чувствовала ничего кроме... любопытства! Думаю, что я отбросила всё это в голове и не позволяла себе что-либо чувствовать. Только здесь, уже по возвращении, я пережила горькие мгновения.
Первое, о чём я подумала и спросила, это какой сейчас день и что сделали с моим гостиничным номером. Помню, что спустя некоторое время уснула, и мне приснилось, что я пинаю футбольный мяч культёй, которая мне представлялась чуть длиннее, чем она была на самом деле.
- Они тебе сказали, что произошло?
- По всей видимости, я стояла на задней площадке трамвая, готовясь к выходу. Рельсы поворачивали. Трамвай накренился. Кто-то упал на меня. По какой-то причине двери оказались открыты или, может быть, это я их толчком открыла, и я выпала прямо под колёса следующего вагона.
- С твоей-то координацией в это трудно поверить!
- Но это случилось, и теперь мне придётся привыкать к тому, что я самая красивая одноногая женщина в Калифорнии.
После ужина мы пили коньяк. За первой рюмкой последовала вторая, третья и четвёртая. Она говорила о том самом первом дне в больнице. Я мог себе представить ужас, когда просыпаешься в незнакомом окружении и обнаруживаешь, что ноги нет; смотришь вниз и видишь, как одеяло падает плоско за культёй и не очерчивает контур части её тела, которую она всю жизнь принимала, как что-то само собой разумеющееся, использовала, ходила на ней. Холодный пот, вскрик, отказ верить тому, что это наяву. Вот сейчас, мол, снова засну, а когда проснусь буду опять дома и посмеюсь над глупым сном. И осознание, что это не сон, и отчаянное желание пошевелить пальцами ноги, коленом или лодыжкой. Ведь ощущается фантом утраченной конечности! Ощущение, будто нога по-прежнему на месте. Только глаза и рука ощупью ничего не находят, и в это невозможно поверить. Бесконечные рыдания и молитвы. А ведь она женщина, для которой тело всегда, во всяком случае, психологически является "товарным запасом".
На самом деле всё было совершенно не так. Современная медицина, похоже, свела многое из этого к минимуму, по крайней мере, с такими людьми, как Эвелин, стойкими и смотрящими на жизнь с бесконечным любопытством и наделёнными такой громадной самонадеянностью, что ничто не способно остановить их в их стремлениях будь то в карьере или в самой жизни.
Когда она очнулась первый раз, она слишком была накачана наркотиками, чтобы о чём-либо переживать. Во второй раз действие снотворного ещё продолжалось, но её самообладание также приходило в состояние равновесия. Может быть, подсознание, осведомлённое о происшествии, также подготовило её, дав ей ощущение, когда она проснулась, что она уже об этом знает.
Врач навестил её в тот день и рассказал о происшествии, и очаровал её манерами, отработанными за многие годы. Она лежала в небольшой, но исключительно хорошо оснащённой больнице, которую он возглавлял, хотя, как она узнала позднее, он имел широкую частную практику на стороне нечто, по представлению Эвелин, совершенно невозможное в социалистическом Советском Союзе.
Ей повезло, сказал он, что неотложная помощь базировалась всего в одном квартале от того места, где с ней это случилось, и привезла её к нему без задержек. Быстрая ампутация предотвратила дальнейшие осложнения и спасла её жизнь. Он проверил, чтобы её культя была правильно перебинтована и настоял на необходимости для неё проводить хотя бы час в день в положении лёжа на животе, чтобы предотвратить укорочение передних мышц культи, приводящее к появлению неустранимого выступа на ней.
К полудню к ней вернулось достаточно сил, чтобы настаивать на отправке домой, и после того, как ей отказали, она всё равно привстала и почти потеряла сознание от слабости, которую сильно недооценила.
Больничная палата была чистая и белая. Соседей в палате не было, и от обстановки веяло эксклюзивностью: обитые белой искусственной кожей стулья, большое окно с видом на сад, занавески, приводимые в движение электрическим выключателем на консоли, расположенной рядом с её кроватью, переговорное устройство для связи с постом медсестры, зеркало во весь рост, в которое она начала испытывать почти болезненный позыв посмотреть на себя. Уже в тот первый день она начала представлять себя с целым шкафом разных костылей, подходящих по цвету к её различным нарядам, перешивающей штаны и колготки по форме культи и играющей Лонг Джон Сильвер на костюмированных вечеринках.
Наконец, она начала беспокоиться, как будет оплачиваться счёт её расходов на мед обслуживание и распространяется ли советская бесплатная медицина на приезжих иностранцев так же, как на граждан страны. А её врач, заявлявший, что является дальним потомком концертирующего пианиста 19-го века, вежливо уклонялся от прямого ответа расплывчатыми фразами о правах туристов и взаимных договорённостях. Так или иначе, ей не стоило беспокоиться.
После своего единственного резкого движения в тот первый день она провела почти весь его остаток во сне, а поздно вечером почувствовала мучительную боль в повреждённых тканях, нервах и мышцах, которую в конце концов даже успокоительное не могло заглушить. Впоследствии жестокая боль достигала наивысшей точки ночью и в периоды, когда она оставалась неподвижной в одном положении слишком долго. Со временем, узнала она, боль ослабнет и окончательно исчезнет с заживлением громадной раны. На второй день она накопила достаточно энергии, чтобы упросить дать ей снова встать.
- Я думаю, помогло то, что сестра не очень хорошо знала английский, а я не признавалась в знании русского. Я всё-таки добилась своего, хотя и не сразу. Они, естественно, дали мне инвалидную коляску, от которой я отказалась. Мне пришлось пригрозить, что я буду прыгать до туалета, и фактически допрыгала до двери своей палаты, прежде чем они капитулировали и принесли мне пару костылей. Как оказалось, слишком рано, потому что я опять, почти что, потеряла сознание и от своей общей слабости, которую я опять недооценила, и от неимоверной боли, которая пронзила мою культю, тазобедренный сустав и всю область таза. Мне пришлось снова сесть, прежде чем опробовать их, но я достигла своей цели.
- Как шло привыкание к костылям? Когда ты научилась пользоваться ими?
- Никакого привыкания не было. Я просто начала ими пользоваться. Если уж тебе суждено передвигаться таким образом, ты просто делаешь это.
- А я думал, существуют целые программы обучения хождению на них.
- Если и существуют, то я думаю, это глупо. Хотя медсёстры поначалу следовали за мной повсюду, будто только и ждали, что я грохнусь об пол, и старались завести меня в то, что они называли спортзалом, чтобы я научилась ходить вверх и вниз по лестнице, поделала упражнения и тому подобное. Я просто сказала им: “Не мешайте”.
- Тебя тревожило то, как люди будут смотреть на тебя, когда ты выйдешь из больницы?
- Нет, мне казалось, что я выгляжу довольно сексуально, особенно в мини-юбке.
Эти слова прозвучали смело, но в них не ощущалось ни капли притворства. В её манере говорить было что-то слегка безумное, то ли от коньяка, то ли нет, не могу сказать. Всё, что она говорила, по сути было правдой, но бравые слова использовались также для того, чтобы приглушить слабый голос сомнения. На её глазах выступили слёзы, когда я, извинившись, отлучился в туалет. Может быть, это коротко напомнило ей о её новых ограничениях, какими бы она их ни представляла себе, а может быть, сожаление по поводу её новой внешности, может быть, из-за того, что она больше не могла оставаться незаметной.
Но на её лице также появилась печать решительности, сопровождаемая плутовской улыбкой, когда она извинилась, выскользнула из кабинки, подобрала свои костыли и зашагала в женский туалет с такой лёгкостью, как будто иметь одну ногу было для неё абсолютно нормально, при этом бармен мужественно притворялся безразличным к происходящему.
Формы её икры и лодыжки были безупречны, колено и видимая из-под юбки часть бедра стройны и мускулисты, идеально пропорциональны, и тёмный контур её одинокой ножки привлекал особое внимание.
- А она ничего смотрится, костыли и всё это, - сказал бармен и я с ним согласился.
Мы ехали домой сквозь мягкий, влажный туман в лощинах. Я настоял на том, чтобы положить её костыли в багажник, и она не возражала. Время от времени она выпрямляла ножку, касаясь моей ноги, в то время как я кончиками пальцев пробегал по той части верха её грудной клетки, где начиналась упругая мякоть. Пальцами я чувствовал напряжение, страх внутри неё. Я пообещал себе восстановить её уверенность в себе как в женщине, но не сегодня. Это нельзя форсировать, и я был вполне уверен, что это придёт, само собой. Просто времяпровождение с кем-либо, кого она знала раньше, само по себе, являлось для неё хорошей терапией. Временами, пока мы ехали, а обратный путь был в большинстве своём сонный и тихий, и уже в доме по возвращении она рассказала мне ещё несколько подробностей о своём пребывании в больнице и назвала имя, которое внезапно заставило меня захотеть узнать гораздо больше о том, что с ней произошло. Это случилось, когда она произнесла фамилию врача, который ампутировал ей ногу - Каганов.
- А имя у него было Юлий, не так?
- По-моему, да. А откуда ты знаешь?
- Я слышал его имя раньше.
- Как это могло быть?
- Не помню. Это могло быть в связи с новой хирургической технологией. Статья в "Нью-Йорк Таймс" или в каком-то другом еженедельнике. Но продолжай дальше свой рассказ.
- После первых двух дней я полностью изменила своё намерение удрать и решила, что больница будет идеальным местом для выздоровления, чтобы привыкнуть к жизни на костылях и всему такому.
Я заметил противоречие между этим и её более ранним высказыванием в отношении костылей и не сказал ничего, но она это тоже заметила.
- Я имею в виду не просто ходить на них, а носить вещи и делать разные дела, например, заправлять постель. У меня был только номер в гостинице, в который я могла вернуться, и он был не хуже больничной палаты. Доктор Каганов распорядился доставить все мои вещи из гостиницы и взял на себя заботу о получении моего потерянного чемодана в аэропорту.
- Живи здесь, если тебе нравится, пока не почувствуешь себя в порядке, - сказал он мне. Как видишь, это номер-люкс, пользоваться которым имеют привилегию немногие, и наоборот, спрос на который невелик. Будь как дома.
- Вначале я виделась с ним каждый день. Он дал мне некоторые советы по пользованию костылями, в частности, не надавливать весом тела на плечевой нерв, чтобы не парализовало кисти рук. Он проверил, насколько хорошо я научилась бинтовать культю. Однажды, когда он застал меня одетой и тренирующейся изящно садиться в низкое кресло, он попросил меня подняться в солярий, чтобы встретиться с его подругой. Силы к тому времени уже во многом ко мне вернулись, но встречи с незнакомцами вызывали волнение, думаю, из-за нежелания показаться неуклюжей.
Опять я поймал противоречие с её прежней бравадой. Но Эвелин продолжала без остановки.
- Я пыталась это скрыть, но уверена, что Каганов знал, какие у меня были чувства. Я находилась на последнем этаже со стеклянной крышей, с видом на два пересекающихся канала. Она сидела у буфета за столиком у стены, к стене была прислонена пара костылей из розового дерева. Блондинка, красивая, очень славянской внешности и… как я одноногая; на ней был очень дорогой вязаный чулок и сапожок кремового цвета. Доктор Каганов представил её как Татьяну Михайлову, помог мне сесть на стул и, извинившись, почти сразу же удалился. Она повернулась ко мне и с очаровательной улыбкой, которая так хорошо получается у европейских женщин, сказала: "Добро пожаловать в университетский женский клуб".
- У неё тоже не было правой ноги. Мы одновременно посмотрели друг на друга и рассмеялись. Её культя была длиннее моей. Она одёрнула юбку, которая ясно обнаруживала отсутствие ноги, покрывая культю. "Плохо, что одна и та же нога", - сказала она - "Иначе мы могли бы обмениваться обувью". Когда я взглянула озадаченно, она пояснила: "Досадно покупать пару туфель и потом одну из них выбрасывать. Мы могли бы обмениваться лишней обубью". Помню, что я рассмеялась.
- Ей было чуть за 30, на ней был щеголеватый бежевый костюм, широкополая коричневая шляпка с лентой на пряжке и подобная пряжка на сапоге. Но из-за того, что мы обе потеряли одну и ту же ногу, она являла собой почти мою полную копию: “Доктор Каганов говорит, что Вы не помните, как это произошло. Полагаю, вам повезло больше. Я всё знала задолго до того, как это случилось”.
- Она работала стюардессой, когда обычный медосмотр выявил у неё рак в голени. Чтобы избежать опасности распространения опухоли, ей отняли ногу выше колена. Но её надо видеть! Если бы я могла выглядеть хоть вдвое менее эффектно, чем она, то я могла бы умереть счастливой. Она работала в министерстве, появлялась в обществе, обладая полнейшей уверенностью в себе. Наблюдая за ней, я видела, как изящно и красиво можно пользоваться костылями. В её случае я бы не сказала, что она пользовалась ими, она носила их, как дорогой предмет гардероба.
- После того, как мы попили чай, она пригласила меня на мою первую прогулку по улице. "Не очень далеко, дойдём до маленького парка рядом с больницей". Я, конечно, поинтересовалась, что мне следует надеть, и разрешит ли мне доктор Каганов. “Всё в порядке. Это он попросил меня погулять с вами. То, что на Вас сейчас надето, вполне сойдёт. Сегодня тепло, а культя у Вас короткая, она не будет видна, если это Вас беспокоит”.
- Она сказала мне, что сама, не колеблясь, носит мини-юбки. Важно то, как ты упаковываешь культю.
Не было сомнения в том, что Эвелин всё ещё была сильно напряжена. В её голосе чувствовалась тревога, а тело слегка подрагивало, когда я прикасался к ней, хотя я был уверен, что внутренне она хотела, чтобы к ней прикасались. Как первое публичное выступление молодой артистки. Я хотел задать ей ещё массу вопросов. Многие из них весьма интимного характера. Должен признаться, что даже несмотря на то, что я изо всех сил старался себя сдерживать, я пожирал её глазами, зачарованный пустой частью юбки там, где должна быть нога.
Я решил пока ей не говорить то, что знал о докторе Юлии Каганове и о его возможных связях. Мне нужно было сначала провести маленькое расследование: Эвелин, вполне возможно, стала невольной участницей нечто большего, чем ей самой было известно.
Тёплое осеннее калифорнийское солнце начинало заливать спальню, восходя над пустым полем позади дома.
Эвелин проснулась довольно рано. Она чувствовала себя чудесным образом ожившей и лежала, раскинув руки поперёк постели. Хорошо, что она повидалась с Юджином. Она села на кровати и посмотрела на себя в зеркало. Осмотрела свои плечи, руки, груди и лицо и слегка взбила волосы на голове. Потом откинула одеяло и всем телом ощутила прохладный утренний воздух.
Она надела лифчик, минут пять расчёсывала волосы и решила обвязать культю эластичным бандажом. Вчера вечером культя начала побаливать и выглядела как будто распухающей. Пройдёт два или три месяца, говорил Каганов, прежде чем усадка тканей закончится, и повреждённые мышцы соединятся друг с другом. С тех пор прошло как раз примерно столько времени, но она не очень строго соблюдала повседневные правила. Она наклонилась, чтобы вытащить из-под кровати костыли.
О, чёрт! Где же она их оставила? Под кроватью их не было. Она надела трусики, чулок и поясок подвязки, прицепила к ней верхний край чулка. Бретельки подвязки с правой стороны она загодя отрезала, и, когда она встала, наклонившийся на бок поясок напомнил ей о ремне ковбойской кобуры из вестернов. Она поскакала в гостиную, по пути опираясь на мебель. Не увидев нигде костылей, она присела на кушетку. Чёрт побери, где же она их оставила?